Алексей Улюкаев - Чужое побережье
Смерть? И вырастет растенье,
И из семени взойдет
Что-нибудь, что не умрет?
Может, есть – чинить одежку
И отстирывать белье —
Смысл? И будет – хоть немножко —
Навсегда хоть что мое?
Ё-моё! Протянешь ножки.
Эх, Алешка, это всё.
Беззубый
Что с беззубого взять? У него ни зубов, ни речи
Внятной. Лишь невнятица – только всего.
Столько высказать хочет или хотя бы перечить,
Подперчить бы ту речь, сделать годной не для одного.
А руками-то машет – мамаши, детей уводите,
Не ровён час, заденет руками он ваших детей.
Я смотрю на него – я довольно удачливый зритель,
В меру пьян, в меру молод, ну, склонен чуток к полноте.
В должностях преуспел, и успехом горжусь, и надеюсь
На дальнейшее. Женщины прям-таки льнут.
Слава, деньги, охота, рыбалка, домашний уют…
Что еще?.. Я стою перед зеркалом. Бреюсь.
Тесто
По этой дороге ходил я немало.
По этой дороге шагал я вполне.
А сесть на пенек приходилось устало —
Не ел пирожок, но глоточек отравы
Всегда позволял. Хорошо было мне!
И радостно шел по пути к магазину.
И важно шагал, отоварясь уже.
Но этот мой путь, как и всякий – недлинен.
А кто ж там упал между выцветших линий?
Да, в общем-то, тот же, кто пил в гараже.
На ярмарку, с ярмарки – словно невесту:
Сначала берешь, а потом выдаешь.
Все было с избытком: и время, и место.
Хотел пирожка? Поднялось твое тесто,
Сбежало из кадки – назад не вернешь.
Офелии
Офелия, похмелие мое,
Мое безделие и лицемерие
Кружит над нами, словно воронье.
Я лишь на час прикинусь соловьем,
А в остальном – совсем, совсем Емеля я.
Вот видишь, на дележку опоздал
И калача давно не ведал запах.
И стрелки – на восток, а то – на запад,
Не рай, конечно – попросту вокзал.
Я заметался: где же эта нить,
Все времена связующая, то есть,
Печальней есть ли, в самом деле, повесть?
И – в самом деле – быть или не быть?
«И кажется тебе, что невесом…»
И кажется тебе, что невесом,
Взлететь пытаешься – попытка за попыткой,
Чтоб повторилось все, как явь или как сон,
С любовью медленной и с ненавистью прыткой.
Чтоб пел не Магомаев, так Кобзон,
Чтоб были оправданье и резон,
Чтоб дни тянулись, как волы,
А лучше – как улитки.
Чтоб ощущался ветер головы
С любовью медленной и с ненавистью прыткой.
Открытку? – Подпишу. Утешь лозой
И – чем там наполняете канистру.
Хочу еще «Метель», а также «Выстрел»,
Хочу еще, чтоб обошел разор
И гладь, и мор, и воронье, и крысы.
Хочу еще укрыться за кулисы,
Хоть это, говорят, такой позор!
Вам триста лет окучивать газон,
А мне уйти, уйти за горизонт
И присылать оттуда вам открытки
С напоминаньями – зимой или весной,
С любовью медленной и с ненавистью прыткой.
Побег
Давно, усталый раб, замыслил я побег,
Да вот – не накопил достаточно денег,
А что же за побег без грошей!
Побег – читай – бамбук, читай – мундштук
Из вишни. В целом – ничего хорошего.
В бега, в бега – в Козельск, потом – в Астапов,
В Саратов, в глушь, в деревню, к тетке, наконец.
Как ночь всю ночь бежит на мягких лапах,
Как разгоняется отмеренный свинец.
И прибежишь, и лбом с размаху – в стену
Стеклянную, за коей повторяют сцену:
Покой и воля. Воля? Voila —
Покой лишь там, где все уже покойны,
А воля – это слово непристойно
В родимых весях, градах и полях.
Попытка оправдания
Ты скажешь: я искал красы и чести.
Не там искал, не то плескал, дурашка.
Ты думал отыскать со всеми вместе,
А отыскал лишь буквам промокашку.
Ты думал тискать дев, статейку тиснуть,
И это оправдание для жизни?
Оно полезно, словно ртуть и висмут,
Которые припасены для тризны.
И ты писал любимой имя. Имя
Желанной. Запечатывал в конверте.
Ты в жизни думал оправдаться ими,
А это оправдание для смерти.
«Все будет хорошо…»
Все будет хорошо.
Все будет:
Вершок, а то и корешок
На блюде.
Ты, корешок, мне мозг не правь —
Не вправе
Мы отделять: вот сон, вот явь,
Вот злак, вот травы.
Все будет как всегда.
Все будет.
Уйдет осенняя вода
В полюдье.
А зимник, он ведь тем хорош —
Вот скромник! —
Все, что к Харону не возьмешь,
Хоронит.
Все будет хорошо.
Все будет…
Пойдем, что ль, – видишь, снег пошел.
К простуде.
Ничтожная сделка
А что тут можно, что нельзя?
Нам души просятся в друзья,
В подружки вам. Неосторожно
Мы сделку делаем навек,
Но бог ли или человек
Вдруг назовет ее ничтожной,
А то и вовсе притворной.
Мы чин по чину, муж с женой,
Идем в палату регистраций.
А там уж занесли печать,
Хоть трудно буквы различать,
Все официально – за рупь двадцать.
И вот, с душой разлучены,
Бредем мы, спутники луны,
И бесконечна та прогулка.
И бесконечно длится час.
Мы без души, душа без нас,
Хоть и в Всехсвятском переулке.
Электрички и трамваи
Нам эти волненья и страсти
Нужны, как медведице здрасте,
Полезны, как венерокожник,
Приятны, как «дембель отложен».
Но мы с регулярностью странной
Навстречу спешим постоянно.
Все эти волненья и страсти
Ни в нашей, ни в божеской власти,
А мы всё спешим по привычке,
Как утренние электрички.
И вновь опоздать успеваем,
Как позднодневные трамваи.
«Перрон уж тронулся…»
Перрон уж тронулся. Вагончик остается.
Певец занарядил свой флот.
Поверишь ли, плывет он, как поет,
Помимо и поверх всех нот и лоций.
Перрон обетованный. Ранний час.
Харон-Перуном огненным назначен.
А мне – один билет. One way. На все. Без сдачи.
А класс?.. В котором квасят – первый класс.
Не для Трои
Это не хвоя,
А так – листва.
Если не ноя,
Пустяк, блестяк.
Если не воя,
Как сделать так,
Чтобы не Троя?
Если не горе —
Беда. Вода —
Если не море.
Вот ерунда!
Взмолится, взмолит,
Чтоб не урон.
Чтоб не Илион.
Ты, коли зрячий,
Так не Гомер,
И не иначе.
Софий и Вер,
Надежд и Любовей
Хватит для тысячи Одиссей.
Но не для Трои.
Курилка
Поэт в России
Больше? Меньше?
Поет Россини,
Любит женщин.
(А если спросите
Про Верди,
Скажу такое —
Не поверите.)
Полет валькирий
Переменчив,
Но постоянен,
Непреложен
Один бурьян
Над вечным ложем.
Над ложной?
Истинной могилкой?
Да я бы тоже
«Жив курилка»
Твердил бы,
Если б помогало.
Вот жил да был,
Да мало, мало!
«Мила дуга…»
Мила дуга,
От края
Небес протянутая сквозь снега
К другому краю
Подобьем рая.
Мела, рога
Трамвайных дуг свергая,
Метель,
Готовя нам постель,
Родная.
Елабуга,
Она ведь вот какая.
Нейдет сюда народ.
Нейдет,
Я знаю.
Там, кажется, «Ока»
На Каме?
Тоска,
Нашла коса
На камень.
Там гуси, тесно: пух,
Перо, перины.
Там места не находит дух
Марины.
Санки
Эта жизнь – ожидания зал.
Да и есть ли в ней что-нибудь, кроме
Дороги, плевков, вокзала. А вокзал
Сам своих мертвецов хоронит.
У Харона фуражка, как маков цвет,
Он животик наел не одним тобою.
Проверено: ни мин, ни мыслей, ни чувств нет.
Минеты – есть. А любовь вся осталась в Трое.
Стройся по́ трое, строй свою Трою, рой свой приют,
Свой ковчег – деревянной одежкой себя побалуй.
Стикс примет твой челн, но плата за каждую из минут
Твоей дрянненькой жизни отнюдь не покажется малой.
Эта жизнь – ожиданье (инь-янь:
Инь – за нас, янь – за фрицев-гадов).
Тело – тлен, дело – дрянь.
Что ты, милый, расстраиваться не надо.
Мы тебе приготовили лучшую из одежд,
Этот пурпур – он даже царям не снился.
Ты же сам говорил: был ты юным невежд —
Ой (ой-ей-ей!)
И тебе этот путь от утра до поминок все длился, и длился,
и длился…
Но конечен любой маршрут. Бесконечна тьма
За окошком вагонным. Вокзал растворится в дымке.
…А продуло тебя на санках. Помнишь, была зима?
Помнишь, катались – Оська, Алешка, Димка?
Не герой
…И вот оно – открытие! – От крыш
Воздушной тетивой, тугой и тугоплавкой,
В июльский воздух брошен – и паришь,
Мечтаешь, грезишь – ангел на полставки.
И ты уже готов по ангельскому праву
Порядок навести, законы учредить.
Ты смел, и прям, и оч. скор на расправу,
И счастье общее, конечно, впереди.
Так размечтаешься в плену у грез невинных!
Но грезы коротки (июльская гроза!),
А следом настает черед раздумий длинных,
И правды, колкой, как песок в глазах.
Ну, понатужься, ну, ответь, малыш,
