Константин Бальмонт - Том 5. Стихотворения, проза

Огонь, перебегающий в бруснике,
Сошел с махрово-огненных светил,
Малину и калину расцветил,
Неполно пробежал по землянике.

Отобразился в страстном счастья крике,
У девушки в щеках, играньем сил,
Румянец нежным заревом сгустил,
Ее глаза пугливо стали дики.

И, чувствуя, что в ней горит звезда,
Которой любо всюду видеть алость,
Она влагает искру даже в малость.

Она смеется, а в глазах беда,
Проходит – и пылают города,
Проводит в мире огненную шалость.

Какой он благолепный, благовонный,
Какой он благозвонный, светлый лес.
В нем ничего из сказки похоронной,
В нем только благовестие чудес.

Едва в него вошел, как дух воскрес.
Задумчивый, баюкающий, сонный,
Зеленых преисполненный завес,
Хранитель жизни многомиллионной.

Я вижу зыбкий стебель лисий хвост,
Я становлюсь тихонько на колени,
Чтоб ближе видеть тонкий трепет млений.

Кругом в цветах мне зрима россыпь звезд.
Вдыхаю сладкий дух благоволений.
Мне изумруд к забвенью строит мост.

Я ласково учусь зеленой тишине,
Смотря, как царственны, сто лет проживши, ели.
Они хранят свой цвет, приемля все метели,
И жалобы в них нет, и жалоб нет во мне.

Я голубой учусь у неба вышине,
У ветра в камышах учился я свирели.
От облаков узнал, как много снов в кудели,
Как вольно, сны создав, их в бурном сжечь огне.

Я красному учусь у пламенного мака,
Я золото беру у солнечных лучей,
Хрустальности мечты учил меня ручей.

И если мышь мелькнет, и в ней ищу я знака.
Зима скует порыв и сблизит берега,
И белый мне псалом споют без слов снега.

Среди дерев, их лап, узлов, рогатин,
Столетних елей, благовонных лип,
Старинный шорох, шелест, гул и скрип,
Особый лад, который благодатен.

Дрожат сквозь листья брызги светлых пятен.
А тут, внизу, пробился крепкий гриб.
Выводит травка шаткий свой изгиб.
Дух павших листьев густо ароматен.

Летучей кошкой проплыла сова,
И, севши, смотрит круглыми глазами,
Не видя. Дождь прошел. И лишь слезами

Алмазными чуть-чуть горит трава.
Войдем в великий праздник Вещества,
Здесь каждый атом полон голосами.

В коре древесной столько же расщелин
Как на пространстве всей земной коры.
Вулкан, не есть ли он жерло норы,
Где шмель огня, который беспределен?

Безбрежен гуд таинственных молелен.
Вулкан везде. Во всем огонь игры.
С земли до неба, к брату от сестры,
Любовный пир, который вечно хмелен.

Здесь приютился маленький комок
Чуть зримых мшинок. Тихое веселье.
Аул среди Дарьяльекого ущелья.

Жучки влезают в маленький домок.
В природе не найдешь нигде безделья.
Они выводят стройный городок.

Шмели – бизоны в клеверных лугах.
Как бычий рев глухой, их гуд тяжелый.
Медлительные ламы, ноют пчелы.
Пантеры – осы, сеющие страх.

Вверху, на золотистых берегах,
Горячий шар струит поток веселый.
Залиты светом нивы, горы, долы.
Несчетных крыл везде кругом размах.

Визг ласточек. Кричат ихтиозавры.
Как острие, стрижей летящий свист.
Гвоздики в ветре, молча, бьют в литавры.

Утайный куст цветочен и тенист.
И выполз зверь. Шуршит о ветку ветка.
Мохнатый мамонт. Жуткая медведка.

От детских дней я полюбил крота
За то, что ходит в бархатной он шубке,
И белизной его сияют зубки,
И жизнь его среди существ не та.

Подземное, ночное, темнота.
Меж тем как в солнце жадные голубки
Глупеют от пригоршни желтой крупки,
Он все одна, и там он, где мечта.

Внизу, вглуби, где верно есть аллеи,
И духов черных башни и дворы,
Где странные полночные пиры,

Где земляные черви, точно змеи,
С приказом жить лишь там, а если тут
Покажутся, немедленно умрут.

В саду стоит работавшая лейка,
Все политы цветы. Им лучше так.
Жасмин земной звезды являет знак.
Зеленого вьюнка крутится змейка.

Цветов и трав царица-чародейка
Лелеет роза в чаше теплый мрак.
С ней спорит в алом распаленный мак.
В лугах пастух. Стадам поет жалейка.

Там дальше лес. А перед ним река,
Широкая, хрустальная, немая.
Два берега, в русле ее сжимая,

Воде дают переплеснуть слегка.
И нежный цвет зеленого жука
Горит, с травы игру перенимая.

Уходит длинной лентою река,
Среди лугов, холмов, лесов синея,
Служа немым изображеньем Змея,
Что спит и спит и будет спать века.

Лишь дышут зыбью сильные бока,
Там чешуя, волнообразно млея,
Мгновения подъятия лелея,
Горит и манит взор издалека.

Покошены кусты душистой кашки,
Вольнее ходит ветер по траве.
Толкачики на службе, как монашки.

Чирикают кузнечики в овражке.
Но Змей заснул. Лишь сны его, в плотве,
Сверкают вкось по влажной синеве.

О чем, летая, ласточка щебечет?
Слепляя грязь в уютнейший домок,
Выводит в нем малюток в краткий срок,
Сама – мала, но и смела, как кречет.

При встрече с ней вороне выпал нечет.
Касатка мчит. Та – карк! – и наутек.
И вновь поет, прядет, струит намек,
Летит, журчит, и грезит, и лепечет.

Я знаю: ей уютно в мире тут.
Те звери-бледнолики, не из малых,
Что под ее окном селятся в залах, –

К ней благосклонны, гибель ей не ткут.
А в воздухе, в лазоревых провалах,
Стадами мошки прямо в рот текут.

Жужжанье мух. О светлое стекло
Упрямое их тонкое биенье.
И странная прозрачность разделенья.
Все это вместе мысль мою влекло, –

В те дни, когда в полуверсте село
Являлось чем-то в дымке отдаленья,
Где буду вновь я только в воскресенье,
Когда звучат колокола светло.

С тех пор уж скоро минет полстолетья.
Но мне дано быть долго молодым.
Я в пламени. Меня не тронет дым.

Еще желаю целый мир пропеть я.
И не с людьми я в это лихолетье.
Я звезд, и птиц, и мошек – побратим.

Я в договор вступил с семьей звериной
От детских дней. Строй чувств у нас один,
Любовь к любви. Искусство паутин.
Я был бы равным в стае лебединой.

Часами я перед болотной тиной
Сидел, как неизвестный властелин,
Что смотр устроил всех своих дружин,
И как художник пред своей картиной.

Мне не безвестен черный плавунец.
Я не однажды говорил с тритоном.
Осоки лезвиились по затонам.

И целым роем золотых сердец
И алых по зеленым рдели склонам
Цветы, шепча, что Солнце – их отец.

Я мыслью прохожу по всем мирам,
Моя свеча пред каждою иконой.
Но, если лес кругом шумит зеленый,
Я чувствую, что это лучший храм.

Я прохожу неспешно по горам,
В них каждый камень – истукан точеный.
Не райской птицей, а простой вороной
Я иногда ведом к высоким снам.

Звук карканья неловкой серой птицы
Неопытен в разряде звуковом,
Но даже в нем есть песня и псалом.

Чернильной краской вброшен я в страницы
Блестящие. И чую гулкий гром,
Когда чуть вьется дымка от криницы.