Георгий Леонидзе - Сталин. Детство и отрочество

О, век последний, многотрудный,
Сам воздух плесневел и стыл!
Но мрак взрывали непробудный
Грома неукротимых сил.

Как ясен Маркса возмущенный
Призыв к восстанью в дни беды!
А над землею пробужденной
Вздымалось пламя, руша льды.

Он ураганам путь прорезал,
Чтоб вековым тиранам пасть,
А век жестокий митральезам
Сердца восставших бросил в пасть.

Но битв ли убоится юный?!
Он может мстить и в дни невзгод.
Знамена уберег коммуны
В страданьях крепнущий народ.

— Мы этот путь начнем сначала
И не воротимся назад!
И клятва новая звучала
В дыму разбитых баррикад.

И мощь строптивцев не скудела, —
Подобной воли не согнуть!
И в мыслях Маркса намечался
Истории великий путь.

А там уж призывает Ленин:
— К победе мы должны прийти!
Мой брат погибший, ты ошибся,
Иные мы найдем пути!

— Народ! Для нового сраженья
Найдешь вождя, найдешь и стяг.
Увидишь ты уничтоженье
Разбитых виселиц и плах!

Кончался век, когда в России
Во мгле лишь льды узрели б вы.
Но люди шли во имя весен
К дворцу монарха у Невы.

Из громозвучного Дарьяла,
Пронзая немоту и мрак,
Властительно гремело слово:
— Мужайтесь, братья, для атак!

И там, где бил врага и камень,
Где боль сердца народов жгла,
Сменялись стоны грозным кличем,
А тишь — призывами орла.

И Карталиния будила
Подземным гулом даль и ширь.
Своих сынов неукротимых,
Друзей, закинутых в Сибирь;
Так голос Юга слился с кличем,
Потрясшим до основы мир.

Перо боролось рядом с пулей,
Страшился гибели лишь раб.
«Героев смерть — заря заката,
А не конец болотных жаб!»[2]

Родился, чтоб юность вселенной
Могла в колыбели расцвесть,
Чтоб всюду рабы восставали,
Чтоб зрела плебейская месть.

Родился… Хоть поздно эпоха
Лицо обратила к судьбе
Воздвигнувших свой Гелиополь,
Призвавших египтян к борьбе,
Чтоб дух несмиряемых Гракхов
Таил возмущенье в себе…

Чтоб вллинов ясная мудрость
Надежду вела сквозь века,
Чтоб древний семит и германец
И в Англии род бедняка,
Чтоб мастер старинного цеха
И мосх у горнила — кузнец
Сквозь пламя упорных восстаний
К свободе пришли наконец.

С Россией восстали грузины;
И тысячи новых бойцов
В Париже и Индии дальней
Громили ограды дворцов.

Но сколько великих пожарищ
Сатрап иль монарх погасил!
О, сколько заглохнувших штормов,
Повстанцев, упавших без сил!

Знамен не исчислить склоненных,
Казненных, смежающих взгляд,
Чья кровь на столбах засыхала
Лилась у дворцовых оград.

Упавший в песок гладиатор
И те, что изведали кнут,
Повстанец средь зарев и дыма,
Что был под яремом согнут,
Провидец в огне инквизиций,
Рабочий и сеятель нив,
И раб, и холоп ожидали
Спасенья, свой гнев затаив…

Скрипнет дверь. С работы долгой
В поздний час отец придет;
На его лице довольном
Чуть поблескивает пот.

Не легко пестом латунным
Мять подошву день-деньской!
Но с субботой наступает
Мирный праздничный покой.

Малыша берет на руки:
— Голубок любимый мой!
Яблоко дает, лаская,
И орехи с пастилой.

Взворошив щипцами уголь,
Сядет греться у огня.
Гости люльку окружают,
Малыша к себе маня.

И дудуки заполняют
Скромный комнатный уют:
— Только есть и пить не дело,
Пусть дудуки запоют.

Из пришедших старший — Гиа
В синих клубах табака…
Как кирпичника Сандала
Песнь протяжна и сладка!

Седовласый дед Гиорги
От живых давно ушел:
У помещика, у князя
Крепостного труд тяжел.

«Крепостным Амилахвари
Хлеб не ссыпать в закрома,
Голубой чохи не справить,
Чтобы шла по ней тесьма.
Не дадут ни поля мне,
Ни мякины на гумне!»

Убежав от бар жестоких,
В Гори дед приют обрел,
Был один ему подмогой
Лишь безрогий старый вол.

Пусть несладко жил Гиорги,
Он не стал душою злей
И смотрел, как гладит ветер
Колос зреющих полей.

С нивы сжатой не подымет
И зерна, хулы боясь:
Надо ж птахам прокормиться,
Ведь немало их у нас!

И жена, его опора
В жизни трудной и простой,
Лишь один лечак сносила,
Обездолена нуждой.

Сна и отдыха не зная,
На часок смыкала взор.
Полки вытирала чисто,
Подметала тесный двор.

Не метнет к закату пыли,
Ввечеру убрав крыльцо:
Солнце попрекнет, пожалуй, —
«Мне метнули сор в лицо!»

За мальца она молилась,
Перед образом упав;
Петушка ему растила,
Ножку лентой повязав,

На подносе деревянном
Фрукты щедро подают.
Летним ливнем освеженный
Виноград — как изумруд.

Гиа молвит: — Сон мне снился,
Не забыть его вовек,
Что земля заговорила,
Как разумный человек:

«Гиа, вечно мнущий глину,
Ты воспрянь и смелым будь!
Хватит день и ночь работать,
Время спину разогнуть!

Я тружусь, ращу колосья,
В руку толщиной — лозу,
Наряжаю виноградник
То в шелка, то в бирюзу.

Ствол, грозою опаленный,
Оживляю я водой;
Смелых воинов вскормила
Я пшеницей золотой.

В ранах грудь моя от плуга,
А быки копытом бьют…
Дай мне отдыха немного,
Города рабочих ждут.

Я, как мать, о вас забочусь,
Вас кормлю из года в год.
Дай мне воли и покоя,
Отправляйся на завод!»

— Как мне быть? — вздыхает Гиа,
Жалко торню погасить,
Бросить Картли, дол и горы,
Птиц поющих разлюбить…

Помолчал. Потом добавил:
— Если нашим предкам верить,
То до Лило Джугашвили
Проживали в древней Гери.

От долин далеко жили
Храбрецы с горы орлиной,
Где Лиахва, извиваясь,
Гривой бьется о стремнины.

— Я скажу, — отец промолвил, —
Мы ростки какого дуба…
И присел за стол рабочий,
Из обрубков сбитый грубо.

Привычны были нашим предкам
Кирка и серп, и острый плуг,
Долг храбреца, поход тяжелый,
Рубцы к мечам привыкших рук.

В былом того мы достигали,
Что недоступно и ветрам,
Дубы, как воины, ложились,
Сопротивляясь топорам.

В горах отцы открыли руды,
В реке — золотоносный ил;
Наш край обильем урожаев
Снегов обилие затмил.

Он возносил до неба башни,
В боях пролитой кровью горд;
А наши деды отражали
Нашествие азийских орд.

Пасли отары мы на склонах,
Каналы рыли для воды,
На ребрах скал киркою выбив
Неповторимых дел следы.

Мы хлеб с утра до ночи жали
Для наших бар из года в год.
Земле и ливней не хватило б,
Когда б дождем не лился пот!

Нам доставались только корки,
Бобов лишь горстка с давних пор;
И ласточки имели гнезда,
А мы — подобье темных нор…

Склонясь над посохом пастушьим,
Не отдыхали никогда,
Все отнимая, лишь могилу
Не отнимали господа.

Налогам мы не знали счета,
Чтобы владыку ублажать,
Но всех оброков тяжелее —
Перо орлиное достать.

Мы перья добывали князю,
Чтоб оперенная стрела,
Врага алмазом рассекая,
Его верней разить могла.

— Но для чего же князю стрелы,
Когда имеется кинжал?

— Князь может дом поджечь соседа,
Стрелой метнувши огонек,
Чтобы от кобеля и суки
Не уцелел и шерсти клок,

Чтоб горы обратить в пустыню,
Чтоб вражий лес сгорел дотла,
Чтоб отвоеванной добычи
Вместить и башня не могла!

— Легко ль добыть такие перья?
Ведь хищник выклюет глаза,
Тебе соткут туманы саван,
Настигнет горная гроза.

Орел парит под самым солнцем,
Крыла озолотив лучом;
А у тебя спина и плечи
Исполосованы бичом.

Орлу, пускай он даже связан,
Неведом необорный страх,
Но как дерзать возросшим в рабстве,
С рубцами на худых руках?!

В горах бушуют ураганы,
Обвалы руша с высоты…
И как тебе с орлом тягаться,
Будь даже ловким ловчим ты!

Паши, коси, не уставая!
Коса в семь пядей у тебя.
Золоторунные отары
Паси, с младенчества скорбя!

Сбирай плоды с осенних яблонь,
Взрастив с заботой княжий сад!
Лозу жемчужную взлелеяв,
Снимай медовый виноград!

И что с того, что мир огромен?
Паши чужое поле вновь.
Тягаясь с хищником пернатым,
Пролить напрасно можешь кровь!

Чужие здесь сады и нивы,
И даже полевой цветок,
А мы и без земли и влаги
Взрастали, как олений рог.

Подобно горным водопадам,
Мы сна не знали никогда.
Нас в пепел обратить могли бы
Неистовые господа.

Где водопады нагорий
В щель загоняет скала,
Он ухватился за крылья
Царственной птицы — орла.

— Дай мне упругие перья,
Я господину отдам.
Хоть залечу в поднебесье,
Барин настигнет и там.

О, уступи, не противься!
Жизнь моя слишком тяжка!
Пять малышей я питаю,
Мать и отца-старика.

— Кем же я буду без крыльев
В небе, где блещут лучи?
Надо мне звезды когтями
Щедро рассыпать в ночи.

С солнцем сдружившийся в небе
Разве опустится вниз?
Перьев орел не уступит,
Гордо взмывающий ввысь!

Клювом орел защищался,
Кровь проливая на мхи,
И на утесы летели
Клочья дырявой чохи.

В бездну песок осыпался —
Крыльями сброшенный прах;
Трещин края зачернели
На обнаженных пластах.

Так, без свидетелей, бились
Оба — один на один;
А за богатой трапезой
Сытый хмелел господин.

Горе и слезы в лачуге.
Дети, как птахи в гнезде.
Смерть и орла и безумца
Подстерегает везде!

— Мирно и дружно живите! —
Ветер к строптивцам взывал.
— Оба князей разгромите! —
Звал, громыхая, обвал.

— Перьев лишат и рубахи
Баре! — ледник прокричал.
— Бейте господ! — водопады
Грозно гремели меж скал.

Бились орел с человеком
В остервененье немом.
Жизнью ловец поплатился,
Хищник — могучим крылом.

Орел упал на голый склон нагорья,
Как с высоты — потухший метеор.
Охотник падал гибкою лозою,
Секущим градом сбитой с гор.

Леса объял неодолимый ужас.
Застыли тени на ковре травы.
И, мнилось, мир взывает возмущенный;
— Зачем тиранам покорились вы?!

Заря раскалилась жаровней,
Сиянье в горах разлилось;
А ветер лохмотья одежды
До крыши убогой донес.

И мать, причитая, вопила,
Что сгинул единственный сын;
И ветер гудел, налетая,
И путал ей пряди седин.

Чтоб слез не заметили люди,
Папаху надвинул отец…
То в буре, казалось, стонала
Сосна, нагибая венец.

О муже скорбя, о погибшем,
Упав, голосила жена
И вся извивалась от боли,
Как молния в тучах, она…

О, сколько и сотен и тысяч
Героев повергнуто в прах!
Так в Грузии выросли горы
На крови людской и костях.

Окончен сказ…
                   Три верных сердца
Охватывает пламя мук.
Молчат, но гнев проходит дрожью
По жилам мускулистых рук.

И помыслы троих едины,
И меч уже готов разить.
Но с кем же будет поединок?
Кого же, проклятого, бить?

Молчат и вслух еще не скажут.
Застыл бровей упрямый лук.
Но на стене метнулись тени
Грозящих барам крепких рук.