Римма Казакова - Стихи

Не сегодня и не завтра
и не послезавтра…
Это будет — вроде залпа,
коротко, внезапно.

Это головокруженье,
это вознесенье,
это — точно в центр мишени,
жгучее везенье.

Это будет ненадолго —
вспышка, всполох света.
Это будет, будет — только
надо верить в это.

Торопясь, скучая, плача,
помнить, что маячит,
жить, предчувствуя горячий,
сладкий миг удачи…

Был день прозрачен и просторен
и окроплен пыльцой зари,
как дом, что из стекла построен
с металлом синим изнутри.
Велик был неправдоподобно,
всем славен и ничем не плох!
Все проживалось в нем подробно:
и каждый шаг, и каждый вздох.
Блестели облака, как блюдца,
ласкало солнце и в тени,
и я жила — как слезы льются,
когда от радости они.

Красноречивая, немая,
земля была моя, моя!
И, ничего не понимая,
«За что?» — все спрашивала я.
За что такое настроенье,
за что минуты так легли —
в невероятность наслоенья
надежд, отваги и любви?
За что мне взгляд, что так коричнев
и зелен, как лесной ручей,
за что мне никаких количеств,
а только качества речей?

Всей неуверенностью женской
я вопрошала свет и тень:
каким трудом, какою жертвой
я заслужила этот день?
Спасибо всем минутам боли,
преодоленным вдалеке,
за это чудо голубое,
за это солнце на щеке,
за то, что горечью вчерашней
распорядилась, как хочу,
и что потом еще бесстрашней
за каждый праздник заплачу.

Отечество, работа и любовь —
вот для чего и надобно родиться,
вот три сосны, в которых — заблудиться
и, отыскавшись, — заблудиться вновь.

Не оглядываюсь в прошлое
и не мучаю мечты.
Знаю я, что ты хорошая
и единственная ты.

Но не правило, не истина,
не разгадка и расчет,
а строка, что не написана,
что, как ток, в крови течет.

И поведанная вроде нам
до былиночки любой,
все же ты безмерна,
родина,—
как искусство и любовь.

Ни былыми рукопашными,—
память сердца теребя,—
ни засеянными пашнями
не ответишь на тебя.

Ни заздравными под горькую
в годовщины красных дат,
ни наивною подгонкою
под какой-нибудь стандарт.

Ты — к открытию открытие,
первозданная моя.
Ежедневное отплытие
в незнакомые моря.

Не готовое решение,
не остывшее литье,
а свержение,
свершение,
завершение мое.

Прозрачно Подмосковье, как росинка
на крохотном березовом листе.
В росинке отражается Россия
во всей своей прозрачной чистоте.

Прозрачно елок синее сиянье.
Проталины прозрачны и ручьи.
И песни, что слагают россияне.
И первые весенние грачи.

Идешь ли по грибы или на лыжах,
прямым путем или тропинкой вкось,—
рябинника, снежинка, каждый рыжик
просвечивают стеклышком насквозь.

И человек, что был глухим, незрячим,
становится вдруг светел и прозрачен.
И я сама былинкою свечусь,
бесстрашию открытости учусь.

Гляжусь, как в речку дерево,
в Россию,
где у лугов и вод — как у огня,
где я пройду сквозь каждую осинку
и каждая осинка — свозь меня.

И, словно это я леса растила,
луга косила, ставила дома,
во мне Россия, будто я — Россия,
и я в России — как она сама.

Вспоминаю лесные палы —
и по сердцу стучат топоры.

Лес — как жизнь, крепкостволен и свеж.
Лес, затишье мое и мятеж.

Я люблю вас, как сына, леса.
У мальчишки лесные глаза.

С малахитинкой, зеленцой,
среднерусскою хитрецой.

Городская ушла дребедень,
как лесничество, тянется день.

И в лесах — в этой летней суши —
ни пожарники — как ни души.

Прячу спички. Опасно, как шок.
Это хуже убийства — поджог.

Знаю кровью — так знают врага,—
как, мечась, выгорает тайга.

Я вас буду беречь, как дитя,
пастушонком тревогу дудя.

Тьму листов и иголок сменя,
положитесь, леса, на меня.

Лес, мой донор, и я — из ветвей
с хлорофилловой сутью твоей.

Вся — к земле я. Так к ней приросла,
многопало припала сосна.

Скачут белки, орешки луща…
Чистый лес! Ни змеи, ни клеща.

Ель макушку уперла в звезду…
Утро. Лесом, как жизнью, иду.

Я буду жить вовсю —
как прет весной вода,
как елочка в лесу,
как в небе — провода.

Как птица, ноткой зябкою
на проводе вися…
Оно бывает всякое,
но я еще не вся.

И пусть по всем ладам
пройдется жизнь по-всякому,
но я не дам, не дам,
не дам себе иссякнуть.

И медленно, с колен,
от утра голубая,
я воду, как олень,
из речки похлебаю.

Я зацеплюсь за плечи
осин незнаменитых.
Я знаю, как ты лечишь,
лесная земляника.

И столько я узнаю,
тобою, лес, спасенная,
что стану я лесная,
как пеночка зеленая.

Глаза мои — с хрусталинкой
от звезд и вод весной.
А кровь моя — с русалинкой,
с зеленинкой лесной.

Я полюбила быт за то,
что он наш общий быт,
что у меня твое пальто
на вешалке висит.

За тесноту, за тарарам,
где все же мы в тепле,
за то, что кофе по утрам
варю лишь я тебе.

За то, что хлеб или цветы,—
привыкла я с трудом!—
приносишь вечером и ты,
как птица в клюве, в дом.

Пускай нас заедает быт,
пускай сожрет нас, пусть,—
тот, где в твоих ладонях спит
мой очумелый пульс.

Тот, где до нас нет дела всем,
где нет особых вех,
где по-московски ровно в сем.
он будит нас для всех.

… И вот я в зале бизнес-центра.
Все так богато и бесценно
на фоне бедных россиян.

Скорей всего — не помудрела,
всех тайн глубинных не узрела,
но с удовольствием смотрела
кино
                из жизни марсиан.

Молодая гладкая кобылка
к нам из фитнес-клуба прибрела
и вещала ласково и пылко
про свои победные дела.

Рада я ее победам тоже,
и раздрая между нами нет…
Только мы — по гривам и по коже —
из конюшен разных
и планет!