Тимур Кибиров - Стихи

Синхрон. Спор громче, громче, вдруг Евгений
Хватает длинный нож, и вмиг
Повержен Ленский!

Синхрон. Под грудь он был навылет ранен,
Дымясь, из раны кровь текла.

Синхрон. Они друг другу в тишине
Готовят гибель хладнокровно.

Синхрон. Которых позднею порой
Уносят дрожки удалые
По петербургской мостовой!

Синхрон. Вот пистолеты уж блеснули,
В граненый ствол уходят пули,
И щелкнул в первый раз курок.

Синхрон. Мое, – сказал Евгений грозно.

Синхрон. Она должна в нем ненавидеть
Убийцу брата своего!

Синхрон. Уж хитрость ведает она,
Уж изменять научена!

Синхрон. Он, правда, в туз из пистолета
В пяти саженях попадал!

Синхрон. Все в изумленье. Ленский сам
Не верит собственным глазам

Синхрон. О Русь!

Синхрон. Онегин, верно, ждет уж нас!

Синхрон. И шайка вся сокрылась вдруг!

Не так уж страшно все, как я его малюю.
Не все, наверное. А если малевать,
Пример, конечно же, с Вакулы надо брать
И так живописать вражину эту злую,

Чтоб оседлать его и гнать напропалую
За черевичками! Пошел,!
Но Черномырдин прав – действительно, где ж взять
Такую веру нам, уверенность такую?

Нет, не Армагеддон вялотекущий наш
Изображаю я, а собственный мандраж,
Как в анекдоте блядь – «О, ужас, ужас, ужас!»

Оррёр, оррёр, оррёр!.. Так позднею порой,
По Юлика словам, давлюсь я или тужусь,
Анафематствую и пью за упокой.

Анафематствую и пью за упокой,
Не чокаясь уже давным-давно. Тем паче
На брудершафт не пью. Ко всем чертям собачьим
Телячьи нежности пославши, ни одной

Из маток не сосу. А от козла надой
Не столь питателен. Но не могу иначе.
Ты спросишь, кто велит? – Ответ неоднозначен:
Всесильный бог любви, а может, бес хромой,

Унынья, лености и любострастья дух.
Грушницкий на балу от зависти опух
И все пытается, дурилка, – фу ты, ну ты! —

Смутить веселость их язвительной строкой…
Будь проклят день и час, будь проклята минута!..
Типун мне на язык! Я сам-то кто такой?!

Типун мне на язык! Я сам-то кто такой?
Уполномочен кем здесь наводить порядок?
Давно ли сам отстал от баловства и блядок?
И добровольно ли? И с чистою ль душой?

Сомнителен вообще моральный облик мой.
А благонравия неистовый припадок
Не знаменует ли телесных сил упадок?
Не климакс ли?! Да нет, читатель дорогой,

Я так еще люблю, как вам не удавалось
И в восемнадцать лет. Вообще-то все осталось
По-прежнему. Хоть крест уже на раменах,

На шее четки хоть, а все же ни в какую
Не соглашаюсь я отрясть сей нежный прах,
Аникой-воином сижу я и воюю.

Аникой-воином сижу я и воюю.
Вступив в решительный, последний, смертный вой,
Уже на ультразвук перехожу порой.
Вот так я свой досуг теперь организую.

Никак не назовешь фонетику такую
Служанкой ангела. С архангела трубой
У ней тем более нет связи никакой.
Вот разве Азраил музыку неживую

Одобрит. Но его я тешить не намерен.
Пора убавить звук. Я вру, как сивый мерин,
Как в обезьяннике вокзальном хулиган,

Дождусь я пиздюлей, напрасно я быкую.
Но выглянув в окно иль заглянув в экран,
«Шаташася, – визжу, – языцы эти вскую?!»

«Шаташася, – визжу, – языцы эти вскую?!»
Да вот тебя спросить забыли, мудозвон.
Уж ты бы помолчал. Скажи, какой резон
Вновь воздух сотрясать впустую, вхолостую?

За язычком своим следить рекомендую…
Коснется ль благодать? Найдется ль угомон?
«Паралипоменон» или «Декамерон» —
Пора уже решить седому обалдую!

Языцы без тебя управятся авось,
Небось, не пропадут, а вот тебе всерьез
Пора задуматься. На что это похоже?

– На что, на что! На ад, на что ж еще, Бог мой.
Еще сто пятьдесят? Не хватит ли? Ну что же,
Есть наслаждение и в дикости такой.

Есть наслаждение и в дикости такой,
И в лесопарке есть пригорки с ручейками.
Ты на листву гляди, а не на мам с дитями
И пивом «Балтика». Усталый слух настрой

На шепоты дриад, а не на мат густой
Компании в кустах. Тем боле, что кустами
Является сирень, тем более, что мамы
Не так уж и страшны в сей полдень золотой.

Ведь майский все же день, ведь именины все ж!
Двадцать девятое. На сей раз вторник. Ложь
Вновь сочиняется бездельником каким-то.

Тобой скорей всего, ведь ты пока живой,
Да что там говорить, и цел и невредим ты.
Что проку спорить – есть и воля, и покой.

Что проку спорить – есть и воля, и покой.
Бордель и кладбище – их олицетворенья.
Будь вольным каменщиком на столпотворенье
Иль в колумбарии покойся, черт с тобой.

«Обитель мирных нег» – под вывеской такой
Теперь VIP-сауна манит воображенье,
«Vita nuova» нам сулит преображенье
Турбосолярия посредством, милый мой.

Атас! Смываемся! Туда, туда скорее,
Под куст ракитовый, где воля всех вольнее,
Где примирительный мы источим елей,

Чтоб успокоить бурю бесовскую!
Ей-Богу, этого нам хватит, ей же ей!
Какого ж хрена я о счастии тоскую?

Какого ж хрена я о счастии тоскую
С младенчества? Господь мне в ощущеньях дал
Прибрежную траву, дымящийся мангал,
И шестистопный ямб, и дочку неплохую.

Какого ж счастия я до сих пор взыскую,
Каких еще прохлад? Жадюга и нахал,
Я сочетать хотел, вернее, возалкал
С бедняжкой Пандемос Уранию святую.

И просчитался я. И это ль не пиздец?
Ну не пиздец ли, а? Не первых сил творец,
Из предпоследних сил самим собой влекусь я

Туда, где по мордам уже я получил.
Про суетство сует не говори, я в курсе.
Екклесиаст давно меня предупредил.

Екклесиаст давно меня предупредил,
Сенека подтвердил и Бродский подытожил.
Красавице подол задрав, я видел то же.
Но, будучи ханжой, я вкус в том находил.

И если губы я уродливо кривил,
То не от спеси и брезгливости ничтожной,
А чтобы плач сдержать иль смех пустопорожний,
По-честному за все, за все благодарил.

Кичливый скептик вновь увидит, что искал.
Да я-то ведь ищу иного! Не видал
Я этого еще и вряд ли уж увижу,

Но перспективе нет конца, хоть след простыл.
Вновь ризу я сушу, вновь навостряю лыжи!
Мне самому смешон мой мальчуковый пыл.

Мне самому смешон мой мальчуковый пыл.
…………………………………
…………………………………
…………………………………

…………………………………
…………………………………
…………………………………
…………………………………

…………………………………
…………………………………
…………………………………

…………………………………
…………………………… промежность
А толку нет как нет, и не скудеет нежность.

А толку нет как нет, и не скудеет нежность.
С чего бы ей скудеть? Она на депозит
Положена давно. И пусть себе лежит.
Клиента ль богача брезгливая небрежность

Иль бухгалтерии оплошность и погрешность
Бесхозной сделали ее, мне надлежит
Не разбазаривать и не давать в кредит
Ни под какой процент. Понятна безуспешность

И нерентабельность негоции такой.
Пожрет инфляция запас мой золотой…
Согласен, так себе метафора. Бывало

И поизящнее… Но гул стоит в ушах,
И в предвкушении грядущего обвала
Задор сварливый жжет, лжет несусветный страх.

Задор сварливый жжет, лжет несусветный страх
И старческой любви позор (то бишь блаженство
И безнадежность). В клубе этом членство
Не слишком лестно мне. Довольно стыдно, нах.

Обидно, нах. Ведь я практически монах.
Закона Божия признавши верховенство,
Казалось бы, живи себе и благоденствуй,
Знай прозябай себе, как лилия в полях.

Куда там! Где уж нам! Во области заочны
Едва взлетев, падет на воды эти сточны
Дух-недоносок вновь. Ну вот и вся любовь!

Маршрута этого тупую неизбежность
Преодолеть нет сил, и не хватает слов,
Увы! Гип-гип-увы! Крепчает безнадежность.

Увы! Гип-гип-увы! Крепчает безнадёжность.
Печорин чо ли ты? А может, Чайльд-Гарольд?
Хорошенькую ж ты себе надыбал роль!
Глядишь, вот так займешь и швабринскую должность.

Вполне реальна днесь подобная возможность.
Увлекшись вот такой паскудною игрой,
Пал не один уже лирический герой,
Утратил не один проектную надежность.

А Враг уж в крепости. Влекут к ответу бар.
Ваал акбар! Ваал воистину акбар!
И вот кричат «Ура!» и чепчики бросают

За мельницу уже, теряют всякий страх.
Единственное, что пока еще спасает —
Решимость наглая остаться в дураках.

Решимость наглая остаться в дураках,
Упрямка славная опять руководили
Дареным паркером и предопределили
И форму дикую, и неизбежный крах.

Не странно ли сейчас, к тому ж в моих летах
Не презирать сонет? Уж девы позабыли
У нас его давно. Под слоем книжной пыли
Давно не в тему он, давно не при делах,

Когда вокруг посты, комменты, блоги, чаты…
Ты мной доволен ли, взыскательный читатель?
Ни-ни? Ни капельки? Ни слезки ни одной?

Зря Лазаря я пел, гнусавил Аллилуйю.
Ну ничего, дружок. Мне это не впервой.
Не так уж страшно все, как я его малюю.

Не так уж страшно все, как я его малюю,
Анафематствую и пью за упокой.
Типун мне на язык! Я сам-то кто такой?!
Аникой-воином сижу я и воюю.

«Шаташася, – визжу, – языщы эти вскую?!»
Есть наслаждение и в дикости такой,
Что проку спорить – есть и воля, и покой,
Какого ж хрена я о счастии тоскую?

Екклесиаст давно меня предупредил.
Мне самому смешон мой мальчуковый пыл.
А толку нет как нет, и не скудеет нежность.

Задор сварливый жжет, лжет несусветный страх.
Увы! Гип-гип-увы! Крепчает безнадежность,
Решимость наглая остаться в дураках.