Олег Малевич - Поэты пражского «Скита»

Первая печаль в степи дорожной
Васильком далеким расцвела.
Я сорвать хотела: можно? можно?
Но карета мимо проплыла.
И в квадратной комнатке кареты
Я рыдала, кажется, — часы.
Бледной девочкой росла за это
И ждала показанной красы:
Синих платьев бальных и душистых
Или чьих-то ангельских очей.
Только было в небе — пусто, мглисто
Всех дорожных тысячу ночей.
И так скучно было в этой ровной.
Чуть дрожащей в мареве степи,
Звезды взоров так еще — условны.
Что в слезах себя не ослепи
До поры, пока назад в карете
Ты поедешь той же колеей,
И столетний василек заметит
Твой призыв настойчивый и злой.
И к обочине стеблем змеиным
Проползет и в руку упадет:
Что так поздно?

Лежи во льду, усни во льду,
Я светлый голос украду,
И с той поры, что он угас,
Я запою, как в первый раз.
Во льду — нетленна красота,
И тесно сомкнуты уста,
А от ресниц ложится тень
И день и ночь, и ночь и день.
А я пою, и голос твой,
Как прежде, светлый и живой.
Прекрасный падший херувим
Легко становится — моим.
На этот голос как не встать?
Но нет, во льду — спокойно спать.
Во льду — нетленна красота,
А ты — все тот, а я — не та.

Две каменных ладони из-под плеч
Твоих навеки лягут и застынут.
Их поцелуи с глаз не отодвинут,
Тебе — не встать и света не сберечь.
Но вспомни, вспомни, как порой сама
Пылающие веки прижимала.
Чтоб видеть то, что ты припоминала.
Что возвратить могла такая тьма,
Как — жгло ресницы небывалым жаром,
Росли цветы и таяли в огне.
Но ты ждала, и ты томилась даром —
Была — легка ладонь на простыне.
Так жди теперь. И эта тьма сгустится
До той, что ты, быть может, не ждала,
И где, раскинув два больших крыла.
Уже летит не ангел и не птица.

Это к слову пришлось в разговоре
О любви, — и я снова пою
О тебе, о беспомощном взоре
В гимназическом нашем раю.
Где трубили сигналы на ужин,
Не архангелы ли на холме?
Проводник и сегодня не нужен,
Мы слетаем навстречу зиме.
И у домика, где дортуары,
В прежней позе стоим у крыльца —
Вечный очерк классической пары —
Два печальных и детских лица.
«О, Ромео!.. — и плачет Джульетта: —
О, Ромео, что будет весной?»
За апрелем: разлука и лето, —
Ты еще до сих пор не со мной…
И на мраморных плитах гробницы
Мальчик бьется, боясь умереть.
А надежда листает страницы
И по памяти пробует петь.

Чем дальше будет расстоянье,
Тем зов слышней через года.
Над городом стоит сиянье,
И в снежных хлопьях провода.
Кружится сажа, и под насыпь
Вагоны падают легко.
Но с каждым мигом, с каждым часом
До звезд все так же далеко.
Над морем светлым, над горами
Лучи звучат, как водопад,
И вечерами, и утрами
Ты слышишь зов: вернись назад.

Над первой тишиной вторая тишина,
И призрак за окном далекого окна,
Мелькает над рукой тончайшая рука.
Под мертвою строкой — поющая строка.

Со всею преданностью старой,
Во власти отзвучавших слов,
Я выхожу на зов гитары.
Высоко гребни заколов.
Ступив с четвертого балкона.
Сорвав ограды кружева,
Я жду улыбки и поклона
И веры в то, что я жива.
Но смутен разум Дон Жуана,
Привычно струнами звеня.
Он скажет мраку: Донна Анна,
И отстранит легко меня.
От грез очнуться слабой Анне
Трудней, чем мне от вечных снов.
Она — жива, она не встанет,
Не выйдет, гребень заколов.
Как перепуганная птица.
Забилась под сердечный стук,
И даже ей во сне не мнится:
Безумный сад, безумный друг.

Из-под каждого шага растет лебеда,
А бурьян из оврага не знает стыда.
Видишь, сорной травою мир мой зарос,
А дышу синевою и тысячью роз.
За высокой оградой — расчищен цветник, —
Мне чужого не надо — мир мой велик.
Эти розы — из воска и из стекла.
Золотая повозка к дверям подплыла.
Выезжай за ограду, я встречу тебя,
Не щадя, так, как надо, но только любя.
Обвивают колеса мои лопухи.
Жалят злобные осы: слова и стихи.
Выходи на дорогу, тревогу уймешь,
Заведу не в берлогу и выну не нож.
Вылезай же, голубчик! Коня под уздцы!
Был здесь намедни купчик, беднее, чем ты.
Он в овраге скончался, корягой прикрыт.
Он к тебе не стучался в серебряный щит.
Здесь два мира скрестились, любезный сосед.
Здесь немало постились за тысячу лет.
Заключим мировую. Здоровье твое!
Хочешь розу живую в жилище свое?

Барокко лебедем изогнуто вокруг,
Фонтаны и мосты, порталы, крыши.
И серый ангел (крылья — полукруг)
Глядит спокойно из глубокой ниши.

Он каменным давно для мира стал,
Покрылись крылья легкой паутиной.
Прошли века, и ангел перестал
Молиться над кипящею плотиной.

На площади, за сгорбленным мостом
Кружатся камни под моей ногою.
— Вы думаете вовсе не о том,
Я Вас хотел бы увидать другою. —

И каменная тяжкая рука
Касается беспомощной ладони.
К тебе плывут надежда и тоска,
Но кто тебя еще надеждой тронет?

Белая гребеночка, волоса, как лен.
Не пришла девчоночка, не дождался он.
А казалось к празднику, вправду был хорош. —
Пьяному проказнику подвернулся нож.
Все стоял у зеркала и не узнавал.
Жизнь тебя коверкала, била наповал,
Для чего же лучшую радость ты убил?
Как тебя ни мучила, мил ей кровно был.
Горлышко закинулось, слабо полоснул.
Только запрокинулась на высокий стул.
Только веки вскинула, кровью изошла.
Навсегда покинула, навсегда ушла.
Золотые волосы даром расчесал.
Не услышишь голоса из твоих зеркал.
Белая гребеночка, зубчики — остры.
Нет твоей девчоночки, нет твоей сестры.

Нет, это совсем другое!.. —
Это нежность и тихая грусть…
Не любишь — так Бог с тобою!
Не смотришь — не надо, пусть!..
Это чувство безмерно святое…
И в груди моей сказочный храм!
И хочется только рукою
Провести по твоим волосам…

Они тягучие, медлительно вялые…
Они сверкающие безумной стрелой…
Они какие-то скорбно усталые,
Они орошенные тихой слезой,
Они переполнены болью желания,
Они возрастают в тоскливой тени…

Они — ожидание, одно ожидание,
Эти тоскливые, серые дни.