Константин Бальмонт - Том 4. Стихотворения

Серый волк из угрюмой, давно прозвучавшей нам, сказки.
Ты по-прежнему воешь в промерзлых пустынных лесах.
На деревню зайдешь. Но не так. Без бывалой опаски.
Сатанинские свечи пылают в звериных глазах.

  Ты добычу найдешь. Все деревни баранами скупы.
  И угнали коней. И корова, – где встретишь ее?
  Но желанны для волка людские, хоть тощие, трупы.
  То, что он не доел, – налетит, доклюет воронье.

Пожимаясь в лохмотьях, уходит седая Забота.
Побелевшие щеки. Исканье во впалых глазах.
И с клюкою вослед пробирается призрачный кто-то.
Это Смерть? Или Совесть? Убийство? Отчаянье? Страх?

  Перекинулись тени в глаза, где расплескано горе,
  Не из глаз подоспевших, безглазых назойливых ям.
  Обнялись. Зашагали вдвоем в оскудевшем просторе,
  По немым косогорам, по брошенным мертвым полям.

Вот усадьбу прошли, где в разбитые окна метели
Набросали снегов. Настелили постели. Поспи.
И уходят вперед по крутящейся снежной кудели.
От сугроба к сугробу. В лесах. В пустырях. На степи.

  Миновали деревню. Другую. Село миновали.
  Нет людей. Нарастанье отверженных брошенных мест.
  И на каждую дверь подышали в безмолвной печали.
  Где дохнут, там означится, белой проказою, крест.

Утомило безлюдье. Прискучило мертвое дело.
Завертелись в снегах две метели беды мировой.
А Луна в высоте – словно лик из застывшего мела,
Словно глаз мертвеца, – приоткрыт, но давно неживой.

В размеренном четком Камнеграде,
Где ждет чеканный лик Петра,
Когда же кончится игра
Безумных, захмелевших в чаде,
Людей ничтожных, без Вчера,
Без Завтра, – ком, где гад на гаде, –
В гранитном строгом Камнеграде
Зимой суровы вечера,
Еще суровей ночь без света,
В домах, где позабыта печь,
Как вольная забыта речь,
Все холодом седым одето,
И голод спит в капканах тьмы,
А лунный луч, как саван белый,
Нисходит в Град оцепенелый,
Сжимая в кандалы зимы
Давно застывшие умы.
Я мыслью прохожу по строгим
Знакомым улицам. Но Зверь,
Его же имя: «Лгущим верь»,
Все сделал мертвым и убогим.
Убийство правит там теперь.
Лазутчик всюду наготове,
Чтоб, заскрипев, раскрылась дверь
И снова пала тяжесть крови.
И снова Сатанинский меч,
Всегда несытый и кровавый,
Все будет жертв алкать, стеречь,
И похваляться той забавой,
Где правым тешится неправый,
Злодей к продажным держит речь,
А проходя от дома к дому,
В домах, где позабыта печь,
Немой идет как тень к немому,
Живые люди мертвых встреч.

В душе, в том внутрезорком взгляде,
Что досягает до светил,
Всегда живет в созвенном ладе,
Что сердцем зорко полюбил
За красоту творящих сил.
В душе я мысль о Камнеграде,
Тоску о нем не погасил.
В душе набат. В ней вопль об Аде.
И звук псалмов. И звон кадил.
Твердыня с мощностью стропил,
С устоем скреп. Созданье воли.
Рисунок гения в веках,
Где каждый шаг – исход из боли,
Умом преображенный прах,
Где каждый дом – крылатый взмах.
Не город, а напев гранитный,
Всей нашей гордости кудель,
Всей нашей славы колыбель,
Узор, с которым в дружбе слитной
Золотоглавая Москва.
Столица, глянувшая в Море,
Где внепредельна синева,
Где, с духом смелым в договоре,
Даль уводящая жива.
Столица – мысль, где стержень – Невский,
Венчалась с Пушкиным Нева,
Где высочайшие слова
Сказал сразитель вещества,
Коперник духа, Достоевский.

Пришел неотвратимый час,
Скрещение, во вражьей встрече.
Тысячелетних семиречий,
Чьи розны русла, чей рассказ
Еще не кончен и сейчас.
Но вы, зловещие предтечи,
Вы, чей бесовский спутник – страх,
У подходящего предела
Творите мертвое вы дело,
Вы злая воля на весах.
Бесам возбранено зачатье.
И в перекатных голосах,
В грядущем, в видящих глазах,
Один вам приговор: Проклятье.
В беду наворожив свой сглаз,
Начав преступную дорогу,
Вы пропасть кликнули в подмогу,
И пропасть всех поглотит вас.
Вселенная живет не ради
Пролитья крови, как потоп.
Знак духа – побежденный гроб.
И в возрожденном Камнеграде
Не коршун, расширяя зоб,
Кичиться будет над пустыней,
Всю землю превращая в склеп.
Я вижу вновь его твердыней
С двойным устоем прочных скреп.
Обильной будет вновь природа,
Узнав, что труд опять творец.
На вече мыслей и сердец,
В бреду зачатая, свобода
Возникнет вольной наконец.
И, камень взяв рукою верной,
Лелея замысел размерный,
Ваятель поведет резец.
И корабли в лазурном поле,
В сафире, полном серебра,
Вскрылят напев: «Давно пора!»
Во исполненье вещей воли,
В веках чеканного, Петра.

На избушке петушок
  Скрип заводит бесполезный.
Красный вздыбя гребешок,
Внемля свисту долгий срок,
  Песней тешится железной,
  Перевертыш, лжет над бездной.

Под избенкой косогор,
  А в избенке зоркий вор,
Плуг-мужик, детина ражий.
Лыки драл он с давних пор,
  Лапти делал для продажи,
  А еще гадал на саже.

Год гадает, а петух
  Зря скрипит и дразнит слух,
Ничего не выходило.
Все же силен вражий дух,
  Все же вору вражья сила
  «Будешь барин!» говорила.

И прошло немало лет,
  Распалился чертов цвет,
В саже – кровь и уголь ярый.
Черный красным разодет.
  Все разгромлены амбары,
  Взорван жар, горят пожары.

Кровь потоком пролилась,
  Льется каждый день и час.
Черный красным размалеван.
Глаз бесовский – лютый сглаз.
  Скачет вор, как заколдован,
  К пляске дьявольской подкован.

Только видит – толку нет.
  Много хвастал чертов цвет,
Посулился уголь ярый
Дать богатство и совет,
  И на кляче сухопарой
  Гонит к барщине он старой.

Всюду слышен волчий рык,
  Темный – к тьме прикован лик.
И поет петух железный,
Что бесовский цвет поник,
  И в торговле – бесполезной
  Тот, кто торг затеял с бездной.

Злорадный круг был крепко спаян,
  И звенья новые ковал.
  Непримиримость – прочный вал.
В тысячелетьях силен Каин
Лишь тем, что в мерном – чрезвычаен,
  Разбрызгав цвет, который ал,
  Желал, истинно желал.

Что царству скрепа – в сгустках крови,
  Открылось мысли не вчера.
  Сильна бесовская нора.
Есть зов для сердца в диком лове.
И, нож имея наготове
  Для всех, чья греза – путь добра,
  Все знают злые: Их – игра.

  Тьма не забыла Тамерлана.
  Его бесовский выслал ров
  Для красно-огненных пиров.
Но тот, в ком сердце ныне пьяно
От красноцветного обмана,
  Забыл, что скипетр злой не нов
  Над пирамидой черепов.

Отбрось мечту к Средневековью.
  Там строила другая тьма
  На крови прочные дома,
«Молчи», сказавши прекословью,
Обрызгать новый замок кровью, –
  На свежем трупе терема, –
  Вот мысль, где пляшет Смерть сама.

Но эти скрепы – нет, не скрепы,
  И однозвучный Тамерлан
  Лишь краткий в сне времен туман.
И замки, чья основа – склепы,
Для тех, кто строит их, – вертепы,
  Где косоликий истукан
  Хранит лишь час бесовский сан.

Мертвящий круг, аркан железный,
  Где каждый вольный разум нем,
  Где выкован ошейник всем,
Распаян волей вечной Бездны,
Где против тьмы есть витязь звездный,
  Что, давши духу светлый шлем,
  Велит, чтоб стала тьма – ничем.