Константин Бальмонт - Том 4. Стихотворения

Их было триста, привидений,
И шестьдесят еще, и пять.
И я, ночной дождавшись тени,
Вмешался в раут их опять.

  Чтоб не нарушить этикета,
  Надел я саван из холста.
  И в зыби факельного света
  Кругом плясала темнота.

Спина к спине, лицом в пространство,
Плясали духи, семь и семь.
И выявляла их убранство
Огнем пронизанная темь.

  Как будто диво-дровосеки,
  Что рубят лес без топора,
  Те женщины, те человеки,
  Что были живы лишь вчера.

Как бы ткачи незримой ткани,
И отощавшие жнецы
В кроваво-пляшущем тумане
В невольной пляске мертвецы.

  Плясать им не было отрады,
  И все ж плясал их бледный круг,
  И вились волосы как гады,
  И закривились крючья рук.

И дух один, дугою руки,
На коже грузного быка,
На барабане сеял звуки,
Диктуя скоки трепака.

  И дух другой – на тени
  Вел наступательной войной,
  И для плясавших привидений
  Вливались в чан и кровь и гной.

И третий дух – по черствой корке
Бросал теням из темноты,
И, как у раковины створки,
У них приоткрывались рты.

  И тени с ужасом кружили
  Непрерывающийся пляс.
  Не подчиняясь звездной силе,
  Не двигался тот жуткий час.

Та сатанинская затея
Все длила ход свой в диком сне.
Вдруг ощутил я, холодея,
Что саван мой прилип ко мне.

  И, бросив ту, с кем был я в пляске,
  В полях, где не видать ни зги,
  Я убегал из страшной сказки,
  И слышал сзади бег Яги.

Я в жизни вновь, в часах, в их смене,
Я на цветущем берегу.
Но, отойдя от привидений,
Сорвать свой саван не могу.

Каждый день напрасно трачу силы,
И, едва пробьет полночный час,
Из меня вытягивают жилы
Дьяволы с пожаром в глуби глаз.

Окружат и смотрят молчаливо,
Пусть я вижу, как в глазах у них
То горит, чем мысль была счастлива,
Весь восторг надежд и снов моих.

Так стоят до самого рассвета,
И в пожаре глаз их вижу я,
Что во власти их зима и лето,
И что правит душами Змея.

Три стройных мачты, три упруга,
Над палубой как три ствола.
Они в ветрах крепят друг друга,
В затишье смотрят в зеркала.

И в вихрях Севера и Юга
Их манит молнийная мгла.
Перешепнулись парусами: –
«Войдем в морские чудеса».

Проплыли даль под небесами,
И сохранилась их краса.
От трех упругое над волнами
Упругой воли голоса.

Переклюкал хитрый Бесище
Благомысленных людей,
Заманил на перевесище,
Там, где место для сетей.

И, глазами лупоглазыми
Легковерных осмотрев,
Бил их лютыми проказами,
Изрыгнул свой ярый гнев.

С парусами и упругами
Разлучив, припрет к земле,
Да вовек пребудут слугами
Утопающих во зле.

Я устал молиться детски Богу.
Как могу прочесть я «Отче Наш»?
На большую выгнан я дорогу,
В час, как гости пьют из брачных чаш.

  А моя желанная, Невеста,
  В шутовской одетая наряд,
  Рядом с палачом имеет место.
  И молчит. И мысли в ней болят.

Ворожбой затянутая злою,
Помнит ли еще она меня,
В час когда играет буря мною,
В миг когда я падаю, стеня?

  Пред гостями нечестивой свадьбы
  Соловьями женщины поют,
  Чтобы им светить, горят усадьбы,
  Города, деревни пламень льют.

И пока в чертоге, в красках алых,
Песни, смех, и пляс, и пьют вино,
Убивают пленных там в подвалах,
В красном доме черное есть дно.

  А Невеста мутными глазами
  Смотрит, как меняется черед,
  Как ряды танцуют за рядами,
  И сама себя не узнает.

Вкус узнав истоптанного праха,
Зрением двойным я с ней в бреду.
Ветер пыльный бьет в меня с размаха.
Я иду. Я падаю. Иду.

Красные капли, ушедшие в Русскую землю,
Красные капли, до времени павшие в прах,
Ночью беззвездной я голосу вашему внемлю,
Как вы бежите, поете о злых временах.

Каждая капля слилась с безграничным потоком,
Каждая капля блюдет в переплеске черед,
Каждая капля глядит упрекающим оком,
Каждая капля о порванной жизни поет.

Ночью безлунной я красные капли считаю,
Ночью беззвездной мне странная песня слышна,
Тенью глядящей хожу по далекому краю,
Слышу, как капли звенят, упадая до дна.

Красные капли, упавшие в Русскую долю,
Если б хоть знать, что когда-нибудь вспыхнете вы
Свежим расцветом по Русскому лугу и полю,
Жертвенным цветом, глядящим в простор синевы.

Он задремал. Раскинулась широко
Страна, где много обмелевших рек.
И правое закрыто плотно око,
А левое белеет между век.

Зрачки не видят. Слух тупой не слышит.
В кровавом сердце черно-красный пляс.
Как волк во сне, прерывисто он дышет,
И новых жутких сказок зреет час.

Под серым прахом много смертных впадин.
Там в каждой труп червям закабален.
Заснувший страх жесток и плотояден.
Он ест тела. Он ест и тень имен.

Лишь за одно название, за имя,
За мысль, за призрак мысли, будь в земле.
Сгорело много тысяч в едком дыме,
Упало много тысяч в красной мгле.

Есть области, где волей злого страха
Людьми кормили рты холодных рыб.
Другими – псов, дав трупам мало праха,
Средь взрытых изнасилованных глыб.

И в час, когда я мертвенные звоны
Влагаю в этот мерный ток стиха,
В аду голодном меркнут миллионы,
К ним смерть идет, хоть нет на них греха.

А страх, заснув, боится лишь минуты,
Когда, по воле Солнца, дрогнет тьма.
И, новых лжей, во сне, свивая путы,
Чужие исчисляет закрома.

Благая Воля, ужас был в избытке.
Терзаемых от гибели избавь,
И прекрати невыносимость пытки,
Где явь есть сон, и страшный сон есть явь.

Я в старой, я в седой, в глухой Бретани,
Меж рыбаков, что скудны, как и я.
Но им дается рыба в Океане,
Лишь горечь брызг – морская часть моя.

Отъединен пространствами чужими
Ото всего, что дорого мечте,
Я провожу все дни как в сером дыме.
Один. Один. В бесчасьи. На черте.

Мелькают паруса в далеком Море.
Их много, желтых, красных, голубых.
Здесь краска с краской в вечном разговоре,
Я в слитьи красок темных и слепых.

Мой траур не на месяцы означен,
Он будет длиться много странных лет.
Последний пламень будет мной растрачен
И вовсе буду пеплом я одет.

И может быть, когда туда, где ныне
Бесчинствует пожар бесовских сил,
Смогу дойти, лишь встречу прах в пустыне,
Что вьется в ветре около могил.

И может быть, мне не дождаться мига,
Когда бы мог хоть так дойти туда,
Приди же, Ночь, и звезд раскройся книга,
Побудь со мной, Вечерняя Звезда.