Владимир Корвин-Пиотровский - Поздний гость. Стихотворения и поэмы

Ах!

Конечно,
Некстати я? Молчанье… Влажный взор,
Оборванный внезапно разговор,
И вы бледны — и кавалер косится
И видимо краснеет или злится…

Прошу прощенья.

Погодите, Гвидо, —
Иль нет, идите.
(Гвидо уходит)
С некоторых пор
Вы мнительны, мой добрый монсиньор.

Я мнителен? Тем лучше или хуже, —
Но он взбесился не на шутку. Право,
Я обожаю легкие забавы,
Похожие на истину к тому же.

Похожая на дерзости. Извольте
Вести себя приличней.

Как строга!
Лук напряжен…

Послушайте, довольно.
Я ухожу. Не стыдно ли?

Останьтесь.
Я пошутил. Пожалуй — невпопад,
Но верите ль? Нередко я ловлю
Себя на грешной и преступной мысли,
Что раздраженье вам к лицу. Глаза
Становятся как темные озера,
Зажженные вдруг молнией зеленой,
И ноздри тонкие вдыхают жадно
Соленый ветер налетевшей бури…

Вы замолчите?

А, теперь — ни звука,
Или и вправду разразится буря.

Письмо при вас?

Еще бы. Впрочем — нет…
Да где ж оно? Я, помнится, запрятал
Его в карман. Или оставил дома?
Иль потерял? Или — досадно. Впрочем,
Я помню наизусть.
Через неделю
Всё будет кончено. Корабль надежный
Вас в Геную доставит. И синьору
Лукрецию. Знакомый капитан
Уж посвящен в подробности побега.

Конечно, так… Но вспомните, прошу вас, —
Быть может, вы записку потеряли?
А вдруг случайность, совпаденье…

Случай
Не исключен, но если разобраться, —
Кому придет охота нагибаться?

Рим славится опасным любопытством.

Рим разучился грамоте.

За плату
Найдется чтец. Но мне пора. Прощайте.

Еще мгновенье!

Поздно, — мой уход
Способен вызвать дома подозренье.

Всегда одно, всегда одно и то же, —
Всё для других. Ума очарованье,
И быстрый смех, и важное молчанье,
И даже гнева темная стрела;
Мне только дружба — Пресная струя
Из теплого ручья благоволенья.
Так этот мальчик стал мне на дороге?
Тропа узка, — посторонитесь, Гвидо;
Вы пишете широкими мазками,
Но я силен в деталях. Капля к капле —
И собирается поток…
Записку
Я передам Олимпио. Она
В цепи судеб сыграет роль звена.

Франческо (откладывает чертежи часовни)
Пройдут века. Отяжелевший ветер
В последний раз протащит по земле
Бесформенные груды облаков
И распадется в мутной тишине.
Тогда, вздохнув, песок пустынь огромных
Без ветра встанет, сам собой, и хмуро
Обрушится у черных горизонтов,
Дымящихся болотным испареньем.
Адам Ева завершенных дней —
Песок и топь болотная — сомкнут
В последний раз бесплодные объятья,
И, выкидыш их хилый, на земле
Взойдет цветок печали и сомненья…
Соль мудрости на жадном языке,
Как ты горька! Но, содрогаясь, лижут
Тебя седые псы тысячелетий,
И только смерть откроет им обман
Лукавой истины и обнаружит,
Что истина — лишь тени на закате,
Колеблемые дуновеньем бурь.
Ты прав, мудрец, вложивший пальцы в раны,
Неверный отвергающий Фома, —
Я долго был в долгу перед тобою;
Теперь мы квиты. Зодчий закрепил
Последний камень, плотник острогал
Последнюю доску, и живописец
Остатки красок продал маляру —
Твой храм готов. Лишь дернут звонари
Веревку новую на колокольне,
И я приду смиренно поклониться
Твоим мощам. Еврей из Палестины,
Торгующий по праву земляка
Останками святых, заверил клятвой
И подписью их подлинность. Итак —
Лишь ты один не подлежишь сомненью…
Твой храм готов. И черный склеп в подвале
Уже готов принять немых жильцов,
Пока их тени молят о бессмертьи.
Все будем там, бесславная добыча
Червей могильных, тлена и забвенья —
И ты отпразднуешь в нем новоселье,
Обласканная солнцем Беатриче!
Когда-нибудь подвыпившие слуги,
Бранясь тихонько, нас соединят
Под сводами, построенными мною,
И поспешат в ближайший кабачок
Помин души усопшей отзлословить.
И вот, — на шатком мостике кредита,
Качаясь меж наличностью и жаждой,
Какой-нибудь находчивый лакей,
От зависти и ревности бледнея,
Шепнет хозяйке, что сегодня ночью
Улегся рядом с мертвой Беатриче
Ее отец жестокий и развратный.
Что он при жизни продал душу черту
И получил за это позволенье
Вставать из гроба в полночь и бесчестить
Родную дочь… О, призрак неотступный!
(В дверь стучат)
Ага, стучат?
(Входит Гвидо)
Войдите, добрый Гвидо.
Я ждал вас. Всё ль исполнено?

Работа
Закончена.

Прекрасно. Я как раз
Просматривал от скуки чертежи.
Да, есть, должно быть, сладостное чувство
В осуществлении мечты высокой,
В порывах творческих. Увы, давно
Восторги стали жребием завидным
Лишь схимников в обители искусства.
Вы счастливы?

Порой. Но и печаль
Душе художника знакома. Труд
Принадлежит нам лишь наполовину,
И часто образ, выношенный в сердце
С тоской и мукой, вынуждены мы
За золото, за почести, за славу
Безжалостно вручать чужим заботам;
И бродят наши вымыслы и грезы,
Как матерью заброшенные дети.

Мой бедный Гвидо!

Редкие слова
Вам нравятся, синьор Франческо?

Что ж,
Я полюбил вас, право. В этом доме
Лишь вы один умели согревать
Ворчливой старости холодный опыт,
Я ваш должник… Итак, насчет уплаты, —
Дворецкий, помнится, покрыл весь счет,
Но я прошу вас, в знак приязни, вот, —
Здесь перстень мой и несколько дукатов.

Нет, нет, синьор!

Ни слова. Этот дар,
Быть может, вам напомнить на досуге
О чудаке скучающем, о друге,
Который быль не то что глуп, но стар.
Счастливый путь.

Прощайте.

В добрый час!
Простите мне невольные обиды.
(Гвидо уходит)
Да, он влюблен. Тревожный пламень глаз
И эти жалобы… Мой глупый Гвидо!
(Подымает портьеру)
Вы здесь уже? Тем лучше.
(Входят Марцио и Олимпио)
Я письмо
Перечитал и вывел заключенье.
Олимпио, быть может, вы подробней
Расскажете мне ваше приключенье.