Константин Бальмонт - Том 3. Стихотворения

Смертные гумна убиты цепами.
Смилуйся, Господи жатвы, над нами.

Колос и колос, колосья без счета,
Жили мы, тешила нас позолота.

Мы золотились от луга до луга.
Нивой шептались, касались друг друга.

Пели, шуршали, взрастали мы в силе.
Лето прошло, и луга покосили.

Серп зазвенел, приходя за косою.
Словно здесь град пробежал полосою.

Пали безгласными – жившие шумно.
Пали колосья на страшные гумна.

Колос и колос связали снопами.
Взяли возами. И били цепами.

Веять придут. Замелькает лопата.
Верные зерна сберутся богато.

Колос, себя сохранявший упорно,
Будет отмечен, как взвесивший зерна.

Колос, качавший пустой головою,
Лишь как мякина послужит собою.

Зерна же верные, сгрудясь богато,
Будут сиять как отменное злато.

Дай же, о, Боже, нам жизни счастливой,
Быть нам разливистой светлою нивой.

Дай же нам, Боже, пожив многошумно,
Пасть золотыми на смертные гумна.

Четыре в здании угла,
Четыре истины на свете.
Быть в красоте. Не делать зла.
Любить весь мир. И быть как дети.

Быть в послушаньи красоты,
Самозаконной, самоценной.
Любить как я любое ты,
Пронзать лучом свой сумрак пленный.

Остерегайся сделать зло.
Исправь, что здесь исправить можно.
Алмазно-чистое стекло
Храни. И шествуй осторожно.

А если ты его разбил,
Припомни: – В страшной силе жара,
Всем напряженьем тайных сил,
Ты явишь новью то, что старо.

Я всем пою мое благословение.
Нет никого, кто был бы мне врагом.
Я был в Огне. Но в кузнице мгновения
Я претворил металла тяжкий ком.

Он темным был. Я дал ему пылание.
Его вметнул я в огненную печь.
Был звон и дым. И диво-изваяние
Я молотом сумел из тьмы извлечь.

И вот иду. Я разлучен с горнилами.
Я с каждым здесь. От всех я ухожу.
Все существа мне стали близко-милыми.
Я показал им светлую межу.

Был в огнедымах я, был в водаверти я,
Пересоздания пытку прошел.
И возвещаю вам радость бессмертия,
Беден и счастлив на зыбях всех зол.

Гол, и одет солнцебыстрыми крыльями,
Гордая птица, смиренно живу.
Не утомлюсь никакими усильями,
Лишь бы мне снилось опять наяву.

Вижу Египет я. Тайну загробную.
Взмахами крыльев я дымку пряду,
Светлую, жаркую, солнцеподобную,
В сердце незримую слышу звезду.

Помню, как вольный запутался в сети я.
В храме я. Бог я. Меняется сон,
Дымные тают, как горы, столетия.
Тысячелетия. Я Фараон.

Рядом со мною, – что мною возлюблена,
Втянута Солнцем в блестящий узор,
Мною отмечена, мною погублена,
Вестница Солнца, земная Гатор.

Тают туманами тысячелетия.
Солнце и странам велит засыпать.
Чисел сплетение в пламенной смете я.
Ветер, а завтра я водная гладь.

Я мое – все мое, свитки свершенностей.
Огненный суд, чтоб проверить любовь.
Верить и в царство ввести многозвонностей.
Песнь моя, светлый конец приготовь!

Песчинки дождя золотого, который излился однажды,
Пылинки великого смерча, что взвихрил грозу бытия,
Высокие царские звезды, источник негаснущей жажды,
Сквозь пламень и дым миразданий идет к вам молитва моя.

Когда-то, когда еще цельным дрожало, горя, ожерелье,
Я был в нем как утренний жемчуг, и был в нем как лунный опал.
Теперь я в земном изумруде. Но будет опять новоселье.
Я знаю. Я звездною цепью свой разум с Безбрежным сковал.

Звезда звезде всегда поет псалом,
На небесах не молкнет Литургия.
И не одним тот скреплен гимн узлом,
Чуть замолчит звезда, горят другия.

Напевный грозд ты различишь и днем,
Лишь опустись – не в пропасти морския –
В колодец темный, в тот подземный дом,
Где жажды утоляются людския.

От вышины, доступной для очей,
До глубины, куда рука людская
Вонзает заступ, дух свой продвигай, –

В глушащий день, и в гулкой мгле ночей,
Внимай псалмам, сплетенным из лучей,
В душе души звезду оберегая.

Я предавался чувствам в их игре,
Я знаю пятеричность увлеченья.
Заря в июне светится заре,
Река с рекою рада слить теченье.

Пять наших чувств есть путь предназначенья.
И древний лист, застывший в янтаре,
Есть тайный знак высокого ученья,
Как быть бессмертным в жизненной поре.

Всей ощупью своей он жил на древе,
Дышал, светил для близкого листа,
Впивал росу, и с ветром был в напеве.

Ниспал в смолу. Застыл как красота.
Другой нам вещий знак от Духа к Деве: –
Пять звезд блестящих Южного Креста.

Пять звезд блестящих Южного Креста
Горит над зыбью вторящего гула.
Семь звезд полярных, наших льдов мечта,
За краем Океана потонуло.

Проворный хищник, зоркая акула
Плывет, в ея утробе пустота.
Ладя Луны полнеба обогнула,
И метеоров брызжет суета.

Откуда Крест во взвихренной мятели
Планет и лун и этих вышних льдин?
Пять алых капель в крайний час зардели, –

Когда в прозреньи снов был распят Сын,
И, оснежась, оне похолодели.
И Южный Крест на небе – властелин.

Уходит Солнце с Запада к Востоку,
Через двенадцать Солнечных Домов,
Верь зримому, хоть мнимому, намеку,
Верь золотой и высшей из Основ.

Двенадцать звездасолнечных чертогов,
Чрез Южный Крест, туда, где Скорпион,
Двенадцать озвездившихся порогов,
И Арго держит путь на Орион.

На Арго реет веером сиянье, –
И угольная дышет чернота,
Вознесшая высокий знак Страданья,
Как Змий под стягом Южного Креста.

Не страданье, а страда,
Сноп сверкания – звезда,
Трав небесных крепкий стог,
Духом созданный чертог.

Дремлют в ярких снах Косцы,
Дух и тело – Близнецы,
И стрела-алмаз Стрельца
В безднах мчится без конца.

Ворон, Волк, Дракон, и Лев,
Взяты в огненный напев,
Бег их – пламенный псалом,
Яркий узел за узлом.

В звездном Там все наше Здесь,
С небом ум уравновесь,
И свершай, как лик звезды,
Геркулесовы труды.

Круг свершений очертив,
Смело кинешься за срыв,
И тебя, сверкнув, возьмет
Огневой водоворот.

Кто алмазы расцветил?
Кто цветы дал? – Звездный Гений,
В час рождения светил,
Горсть сверканий ухватил,
И обжегся от горений,
От живых воспламенений,
Исходивших из горнил.
Он обжегся, успехнулся,
Все ж, сверкая, содрогнулся,
Пламень взятый уронил.
Капли пламени летели,
Охлаждаясь в темноте,
Все ж храня в небесном теле,
В малом теле, в круглоте,
Взрыв, и дрожь, и зов к мечте,
Брызги радуг – красоте.

Из горячих водоемов
Закипающих светил,
Звездный Гений, в гуле громов,
В блеске молний и кадил,
Много чувств поработил,
В тело вольными вместил,
И, замкнув их в разном теле,
Повелел, чтоб вспевно рдели,
Чтобы пели песнь побед,
А в иных, как в колыбели,
Чтоб дремотный грезил свет,
Словно ночью от планет.
И чтоб ярче было чудо,
В ямы горной тесноты
Бросил стебли и цветы,
Вспыхнул пламень изумруда,
И, тая огней раскат,
Был рубин и жил гранат.
Камни чувство задержали,
Целы разные скрижали,
Как различен цвет лица.
Лунный холод есть в опале,
И кровавятся сердца
В сердолике без конца.

И чтоб искристого пира
Был в мирах протяжный гул,
Звездный Гений, с кровли мира,
Синей влаги зачерпнул, –
Капли нежного сапфира,
Голубея, полились
С Моря сверху в Море вниз, –
Камни были там слепые,
Камни стали голубые,
Синью молнии зажглись,
Мчась высокою твердыней,
И в очах агат зрачков
Окружился сказкой – синей,
Словно небо над пустыней,
Или вспышки васильков.

Звездный Гений, с грезой дружен,
Возжелав свою печать
В нашей жизни отмечать,
Бросил нам еще жемчужин,
Уронил он капли слез,
Ветер с неба их донес.
Но, с волной морей гуторя,
Дух свой к Морю наклоня,
Уронил он в бездну Моря
Слезы вышнего огня.
Бездна встала с кликом гула,
Был тот рокот говорлив,
Бездна жадная сверкнула,
Сонмы раковин раскрыв.
И отпрянула к хоромам
Темным, вниз, как от врага,
Закрывая синим громом
Неземные жемчуга.

Там и будет эта ясность,
Та немая полногласность
Слез упавших с высоты, –
Чтобы тешила опасность,
Тех, кто жаждет красоты.
И земным бросаться нужно
В пропасть Моря с берегов,
Чтоб сверкнула им содружно
Нитка круглых жемчугов.