Дмитрий Кленовский - Полное собрание стихотворений
На воротах для странников
Ты, что так долго шел один с самим собою,
О странник дорогой, будь гостем здесь - от зноя
Под нами отдохни. Смахни с усталых ног
Пыль гордостью твоей испытанных дорог
И снова стань таким, каким ты был, когда ты
Свой дом покинул, юностью богатый,
Боясь лишь одного - что поздно вышел в путь.
Заря умеет ласково прильнуть
И к светлым хижинам, и к сумрачным могилам,
И все утра для тех, кто знает вечер, милы.
Забудь и трудный путь, и темные леса,
И колкие шипы, и листьев голоса,
И пепел долгих дней, истлевших под руками.
Сними намокший плащ, тяжелый за плечами.
Сломай и посох свой и флягу, - или нет:
Отдай их тем, кто в жизнь ушли тебе вослед,
Кто по пустым полям и отмелям проходят
И след твоей ноги в сыром песке находят.
Молись, чтоб небо им звездами расцвело,
Затем, что вечер уж, хотя еще светло,
И пахнет теплотой дурманящей и влажной.
И свой привет пошли тем юным и отважным,
Что, не страшась путей, намеченных едва,
Уходят в жуткий час, когда кричит сова.
На воротах для нищих
И осень и зима равно суровы к нищим,
Что бродят по дорогам и кладбищам,
Напрасно пробуя разжалобить людей.
Мы стынем и дрожим от ветра и дождей,
От стужи мерзнем мы, закутавшись в лохмотья,
И лают псы на нас из каждой подворотни,
Прохожие в лесу боятся встретить нас.
А мы добры меж тем, затем, что мы не раз
Зеленых тростников слыхали в ветре пенье
И в небе стольких звезд видали пробужденье
И гибель стольких солнц тяжелых в бездне вод.
Бродя среди камней, мы не находим тот,
Что стать бы смог для нас камином иль порогом.
Шипы нас стерегут и ранят по дорогам.
Изнеможенные, идем во тьму из тьмы,
Из всех отверженных - отверженные мы.
И ты, о город злой, напыщенный и сытый,
Купцу, наложнице и воину открытый,
Нам в злобной гордости ты закрываешь вход
Железом и свинцом окованных ворот.
Будь проклят: уходя, тебе мы кинем с бранью
Хлеб твоего скупого подаянья.
Другие переводы
Из Максима Рыльского
А где-то есть певучий Лангедок,
Поля и рощи Франции веселой,
Где в солнце тонет каждый городок
И в виноградниках зеленых села.
И есть Марсель, где воздух чист морской,
И есть Париж, мудрец с душой гамена,
И Тараскон, где в день счастливый свой
Нам рассказал Додэ про Тартарена.
И остров есть, что осиял Шекспир,
Где Диккенс улыбался сквозь туманы,
Пока в Сибири длился снежный пир
И в глубь Сахары плыли караваны.
О, милый мир! О, виноградный сад,
Сходящие смеющиеся пары!
Благословен да будет виноград -
Осенний плод весеннего пожара!
* * *
В горах, среди утесов и снегов,
Откуда жизнь людская не видна нам,
На небе выступает из тумана
Сосновый сруб, убежище орлов.
Пока метель наносит свой покров
И в черном гневе мечутся бураны,
Мы здесь играем в кости, варим плов
И допиваем не спеша стаканы.
Когда-то, - так нам говорит поэт, -
В такую ночь здесь отдыхал Манфред,
Чтоб снова в бой вступить с Непобедимым.
Так мы, - лишь день проснется молодой, -
Уйдем в свой путь по пропастям и льдинам,
Чтоб в кости перекинуться с судьбой.
* * *
В полдневный час, в день сбора винограда
Ее он встретил. Торопя мула,
Она обратно ехала из сада,
Свежа, как сад, как счастье - весела.
И он спросил: «Какая бы награда
Тебя приворожить ко мне могла?»
Она ж в ответ: «Свети с утра лампаду
Киприде доброй». - Хлыст свой подняла,
Ударила мула с веселым криком,
И тот, смешно прижавши уши, мигом
Умчал ее. Лишь вьется пыль, как дым.
А он стоял, - лишь сердце билось, радо, -
И молвил: «Хорошо быть молодым
В полдневный час, в день сбора винограда».
* * *
Розы покрыли, как снег, наше брачное ложе. Киприда
С цоколя радостный наш благословляет союз.
Мы принесем ей дары: золотистые, сладкие смоквы,
Спелый, сквозной виноград и молодых голубей.
Солнце утонет в волнах. Лепестки ароматнее станут.
Руки касаются рук, уст ожидают уста.
Дай же, богиня, нам быть совершенными в нежности нашей,
В благословенную ночь мудрого сына зачать.
Из Анри де Ренье
И день окончился той желтою луною,
Что медленно плывет меж тонких тополей,
В то время как еще доносится порою
Шуршанье тростника и запах трав с полей.
Могли ли думать мы, когда дорогой длинной
Изнеможенные, брели рука в руке,
Могли ли думать мы, когда в степи пустынной
Мы оставляли след кровавый на песке,
Могли ли думать мы, когда любовь, как пламя,
Нас обреченностью мучительною жгла,
Когда погас в руках огонь, хранимый нами,
Что станет к вечеру легка его зола?!
И этот долгий день, что отошел к покою
И веет шорохом и запахом с полей,
Окончится для нас той желтою луною,
Что медленно плывет меж тонких тополей…
О вечной тайне бытия
Безумно сказочно, мучительно светло
Мне кажется всегда все то, что мной любимо.
Д. Кленовский«Последний акмеист», «последний царскосел», «последний поэт серебряного века» - так называли Д.И.Кленовского современники, собратья по перу. Говоря о его поэзии, критики прежде всего отмечали ее глубину и цельность миросозерцания, некоторые даже упрекали в приверженности одной теме. Сам Кленовский считал это скорее достоинством и с явной обидой писал Маркову 12 мая 1959 года:
«Вы называете меня поэтом одной темы и делаете это словно бы и не в порицание, но все-таки слегка в укор. Так же высказался и Моршен, которому хочется от меня “большего разнообразия”. При оценке поэзии (именно поэзии!) это очень распространенный критический упрек, который меня всегда удручает. Как будто большинство наших поэтов не были поэтами одной темы! А если тема так объемиста, что она охватывает все то, чем дышит человек - его отношение к жизни, смерти, Богу, вселенной, - то чем же плоха эта “одна” тема?»[5].
Этой теме Кленовский остался верен до последних дней своей жизни. Любовь ко всему сущему на земле и на небе, радость жизни и противостояние всем невзгодам, терпение и терпимость, удивление и восхищение тайнами бытия и желание познать эти тайны - вот самое главное в поэзии Кленовского. Все это он хотел донести до своих читателей, желая, чтобы и они горячо полюбили все сущее и за краткий срок, отпущенный нам на земле, насладились всеми богатствами прекрасного мира.
Надо успеть насмотреться, налюбоваться, наслушаться и надышаться, пока мы «здесь», а «там» все таинственно и не ясно, что нас ждет.
Мы стоим перед загадкой:
Что свершится с нами «там»?
Горько будет или сладко
После нашей смерти нам?
Может попросту не будет
После смерти ничего
И напрасно снится людям
Неземное торжество!..
Любите мир, каждую былинку в нем, каждую секунду бытия, как я, горячо и нежно, - как бы говорит в своей поэзии Кленовский:
Нежность душная сердце жмет
Ко всему, что живет и дышит
Норы роет и гнезда вьет,
Плод лелеет и лист колышет
Так и взял бы весь мир себе
Крепко к сердцу прижал ликуя!..
Любовь ко всему сущему на земле привили ему, наверное, родители, в первую очередь мать, Вера Николаевна, дочь архитектора Николая Федоровича Беккера, художница-акварелистка, но также и отец, художник-пейзажист, академик живописи Иосиф Евстафьевич Крачковский. Дмитрий родился 24 сентября 1892 года в Петербурге и был единственным ребенком в семье. Его, конечно, баловали и потакали ему во всех затеях. Мать писала стихи и детские повести, сама же их иллюстрировала и развлекала сына. «В такой обстановке во мне рано развился интерес к искусству вообще и к поэзии в особенности»[6], - вспоминал Д.Кленовский. В пять лет он уже начал писать стихи. С 6–7 лет «издавал» свои рукописные журналы, которые заполнялись стихами, повестями, рисунками - все собственного сочинения. Мать умело поощряла это занятие, не надоедавшее Дмитрию до 16–17 лет. Не по годам развитой ребенок очень рано начал читать Жуковского, Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Грибоедова. «Страстную любовь к Пушкину и Лермонтову я пронес с детских лет через всю мою жизнь»[7] - говорил он. К 10–12 годам он познакомился с творчеством Апухтина, Надсона, Гончарова, Тургенева, Льва Толстого, Ал.К.Толстого, Фета, Бунина. Стихи Бальмонта, Брюсова, Блока узнал позже, уже в студенческие годы, тут сказались консервативные взгляды родителей. Большую роль в литературном воспитании Кленовского сыграла и Франция, куда они часто и надолго уезжали всей семьей. В совершенстве зная французский язык, он зачитывался французской литературой, самым любимым поэтом был Анри де Ренье.
