Антология - Европейские поэты Возрождения

Ты Рим узреть средь Рима хочешь, пилигриме,
А между тем проходишь мимо Рима в Риме.
Гляди — вот стены града, вот руины зданий,
Там столпов обломки, а там стогны ристаний.
Се Рим! И город этот в могильном обличье
Все еще возвещает о прежнем величье.
Сей град, мир победивши, поверг и себя же,
Не мог непобедимых он представить даже.
И в Риме побежденном Рим непобежденный
(Тело в собственной тени) лежит погребенный.
Все вкруг переменилось, неизменен сущий
Тибер, вперемешку воды с песком несущий.
Вот она, Фортуна; то с годами распалось,
Что недвижно было, что подвижно — осталось.

Плачьте, славянски реки, деревья зеленоволосы,
Плачьте, сарматски земли, — все-то пени и слезы
У меня поиссякли, и глухие рыданья
Дух и силу забрали, и удел мой — стенанья.

Извели причитанья слов прибыток богатый,
Слезы съедены плачем, и, тоскою объятый,
Изубожился разум, расточил, не иначе,
Перлы слез неутешных в нескончаемом плаче.

Вы, земли порожденья, низовые травинки,
Пчелки скупой привада — расписные барвинки,
Соки лугов приятны, где плывет без помехи
Беловодная Висла по угодьям Сецехи.

Плачьте, господи, травы, плачьте же, земнородны,
Плачьте в горах и долах, плачьте, растенья водны;
Зацветай, Гиацинт, печальней, чем в первы лета,
И печальные знаки вновь читай на себе ты.

Лес дремучий и в поле вы, еще молодые
Рощи, и все пустые, вовсе необжитые
Пущи, от Каританских верховин и до брега
Полнощи, где недвижно море от льда и снега.

И предел, Меотида илистая в котором
Влагу приводит к Понту Киммерийским Босфором,
И тот, где Океана одичавшие воды
Отделяют от Ляха западные народы.

Плачьте, полей прозрачных илистые покровы,
Темнохвойные ели, вековые дубровы,
Плачьте, слезливы сосны, не жалейте живицы,
Пусть слезою точится из мертвой глазницы.

Пусть и твоя, Алфей, знает о том Аретуза,
Знают пусть Сиракузы и Дорийская Муза,
Что умер, умер Орфеус, чадо польского лона,
Похоронили Ляхи славянского Амфиона.

Умер Ян Кохановский, Кохановский милый,
Если смертью зовется, коль из темной могилы
Сам Зевес человека земного призывает
И в пиру Олимпийском меж бессмертных сажает.

Но не надо б навечно, ибо чем эти боги
Особливым владеют в поднебесном чертоге?
Глупо нам, человекам, о таком сокрушаться
И на те благодати на земле покушаться.

Уж с тобою, Орфей наш, кончились добры годы,
Когда рощи пускались за тобой в хороводы.
Песни поют глухие неутешной подруге,
Недопетые песни благодарны округи.

Знать, и нынче, пируя между жителей неба,
Всласть поет Кохановский, и питья ему Геба,
Как и прочим, подносит бессмертного в чаше,
Но не сниждется пенье в обиталище наше.

Уж и скалы высоки песнетворцу не внемлют,
Уж леса пробуждающей лютни не емлют,
Уж, нема и печальна, без клика и спеха,
Меж теснины укрылась звукодельная Эхо.

Солнышко, светик ясный, дня ласково око!
В старостовых привычках не видишь ты прока.
День ко дню ты сбираешь до круглого года;
Мы же все ему сделай с одного захода.
Часом ты припекаешь, часом ветерочку
Веять повелеваешь жарким дням в отсрочку;
А он: «Жни, не ленися!» — кричит, хоть и знает,
Что со жницы работа семь потов сгоняет.
Нет, староста, не будешь ты солнышком в небе!
Знаем твою докуку, ино в той потребе
Мы тебе не услужим, а чтим службу эту,
Тут хотение важно, его же и нету.
Плеткой много стегаешь — нет-нет да и свистнет!
Чтоб у тебя свисало, как у плетки виснет.

Пожинай, не ленися! Ты небось хотела
Другой отведать плети; все б не делать дела!
А ты попробуй эту! То-то будет смеху!
Живее управляйся! Мало вижу спеху.

Солнышко, светик ясный, дня ласково око!
В старостовых привычках не видишь ты прока.
Часом темные тучки тебя заслоняют,
Только их легкий ветер быстро разгоняет;
А старосте и в очи глядеть неохота —
Вечно-то он нахмурен и зол отчего-то.
Ты на зорьке росою землю оделяешь
И обильной росою к ночи одаряешь;
Нам же с зорьки до зорьки пост голодный сужен,
Завтрака не снедаем, не льстимся на ужин.
Ты солнышком высоким, староста, не будешь.
Ни вдовки, ни девицы в жены не добудешь.
Всюду тебя ославим, всюду, за побои,
Бабу за обиды, бабу сведем с тобою,
Бабу в четыре зуба. Вот будет потешно
Видеть, как вы сидите друг с дружкой нежно.
А уж коль поцелует тебя эта баба,
Вроде бы как оближет шершавая жаба.

Счастье, что не слыхал он твою прибаутку,
Ино бы получила красную обутку
Иль спину полосату за то величанье;
Слышь, каково Марушке чинит привечанье!
Она ж слаба, бедняга, третьеводни встала;
Ей бы лежать, а пани жать ее послала:
«Нечего, мол, валяться, поспевай, затрепа!»
Разве же наши баре берегут холопа!
Гляди, ведь озверел он: голову закрыла,
До крови полосует, нечистая сила.
Видать, не то сболтнула. На язык востра-то!
А много наболтаешь — тут тебе и плата.
Язык брехливый нужно б держать за зубами,
Неча с ним заводиться, хоть и шутит с нами —
Господска шутка быстро злобой обернется;
Ты ему полсловечка — он за плеть берется.

Перестал я жизни этой вовсе удивляться,
Как мне, скудному, при алчных нынче напитаться?
Богачи шинки содержат, богачи мозгуют,
Богачи, как перекупки, крупами торгуют.
Можно видеть и шляхтянку с меркой на базаре,
То-то в город зачастила с кухаркою в паре.
Масло ложками базарит, горшочками пахту,
Домодельный сыр поштучно — панночке на плахту.
Пива на дворе наварят да накурят водки,
Не заплатишь, сколь запросят, не промочишь глотки.
Бедняку, как ни вертись он, дали на орехи,
А на хлеб вот не досталось — алчные в успехе.
Стежки даже распахали, выгоны, полянки,
Перепашут и дороги под свои делянки.
Уж от жадности от ихней просто спасу нету,
Просто видеть невозможно ненасытность эту.
Черта вам еще! Хоть жизнью хвалитесь вы сытной,
Да зато не отберете нищеты постыдной.
И всего-то вам не вдоволь, все-то вы с долгами,
Отобрали хлеб у бедных, а без хлеба сами.

«Ты лужок мой выкосить не зарься,
Хоть моли, хоть в ножки мне ударься;
Я его в косьбу другому прочу,
Обещалась — вот и не морочу.

Уж ходил он, уж меня просил он,
Мол, не дам ли, чтобы покосил он.
Как не дать, когда учтиво просят,
Пусть его разок себе покосит.

Складно, знать, его прошенье было —
Я сенца тогда и посулила,
Пусть конечка попасет досыта,
Чтоб в дороге не волок копыта.

Только, малый, обходись с опаской
С тем конечком на дорожке тряской;
Этот сивка, коль ему потрафят,
Напроказит и траву потравит.

Шел бы в кузню да свою бы косу
Поскорее ладил бы к покосу,
Закалилась чтоб да затвердела, —
Что, как вовсе не сгодится в дело?

Я ж давно забыла и бояться,
Что лужку дадут перестояться,
Еще вербы не пускали почку —
Примерялись косари к лужочку».

Он в ответ: «Позволила б хоть раз-то,
А косить коса моя горазда.
И не только травку-то положит,
Но небось пронять до сердца может».

«Ладно, парень, приходи в садочек,
Будет вёдро — выкосишь лужочек.
Только помни, раз уж напросился,
Не ленись, мол, «хватит, накосился».