Виктор Гюго - Том 12. Стихотворения

За Францию и за свободу
В Наварре драться нам пришлось.
Там в скалах нет порой прохода,
Летают пули вкривь и вкось.

Седобородый и бывалый,
Наш командир упал ничком:
Кюре из церкви обветшалой,
Как видно, метким был стрелком.

Он не стонал. Сгущались тени.
У раны был прескверный вид.
Во Франции, в Марин-на-Сене
Поныне дом его стоит.

Мы подняли его — и странно
Он на руках у нас поник.
Мы положили капитана
Под ивой, где журчал родник.

Ему кричали мы в тревоге:
«Огонь! Противник окружен!»
Но он сидел, немой и строгий, —
Мы поняли, что умер он.

Наш лекарь полковой руками
Развел, скрывая тяжкий вздох.
Под одряхлевшими дубами
Безмолвно мы собрали мох,

Ветвей терновника нарвали…
В глазах спокойных мертвеца,
Казалось, не было печали,
И гнев не искажал лица.

Когда нашли иезуита,
Раздались крики: «Смерть! Расстрел!»
Но видно было, что убитый
Убийцу пощадить хотел.

Кюре прогнали мы пинками,
И мнилось, капитан был рад,
Хотя охотно в бой с врагами
Повел бы он своих солдат.

Должно быть, чей-то образ милый
Ему всегда сиял вдали:
Мы на груди его остылой
Седую прядь волос нашли.

Штыками молча и согласно
Могилу выкопали мы.
Лежал храбрец с улыбкой ясной
Под пологом росистой тьмы.

И мы ушли. Светили ярко
Нам звезды. Спали петухи…
Там все мосты — с одной лишь аркой.
Как статуи там пастухи.

Унылы горы. Ночь морозна,
Томит жара в полдневный час.
Порой медведь, оскалясь грозно,
В объятья принимает вас…

У горцев не в чести науки;
Там жгут и грабят с детских лет,
И виселиц прямые руки
На все дают простой ответ.

Там все — вояки, все — бандиты.
Покорен королю народ;
И этот бык, как мул прибитый,
За ним, понурившись, бредет.

Прорыло время там ложбины,
По ним стремятся ручейки.
Мы лезли вверх, и карабины
Мерцали, точно светляки.

Курки держали мы на взводе, —
Засаду каждый куст скрывал, —
А диск луны на небосводе
Нам путь к Памплоне озарял.

Мы шли дорогой нашей трудной,
И мнилось, что не диск луны,
А капитана знак нагрудный
Струил сиянье с вышины.

Гигантской колесницы
Тот век имеет вид;
Но лилипут-возница
Державный в ней сидит.

Влечет ее движенье
И ложной славы свет
Вниз, в головокруженье,
К водовороту бед.

Скаррон в ней стал грифоном,
Министром — Лувуа, —
С напевом похоронным
Пошлейшие слова.

Скользят ее колеса
Опасной крутизной;
То все — в грязи откоса,
А то — в крови людской.

И Смерть торопит сроки,
Запряжена в Позор.
С ней Лаврильер жестокий
И гнусный Рокелор.

Как сойка меж ветвями,
Король, гордясь, снует,
И сердце в нем — что камень,
Мясной мешок — живот.

Он высит, горд и пылок,
Багряный пухлый лик
И солнце на затылок
Напялил как парик.

Царит он, прозябая,
Давя других пятой,
Тень палача большая
Легла над всей страной.

И этот трон — могила;
Он клонится, скользя,
А след его постылый
Вовек отмыть нельзя.

Лев спит, полуденным могучим
Сраженный сном. Жарой томим,
Он спит один под солнцем жгучим,
Нависшим тягостно над ним.

Безмерные пустыни слышат:
Хозяин их домой пришел.
Колышутся они и дышат.
Лев страшен, шаг его тяжел.

Бока дыханье зыблет мерно,
Густым туманом взор повит.
Он, грозный, на земле пещерной
Величественно возлежит.

Все существо его почило.
Покой и мир — в его чертах,
В когтях — спокойствие и сила,
Раздумье мудрое — в бровях.

Полдневный зной, ручей ленивый.
Лев целиком во власти сна.
На лес его похожа грива.
Как погреб, пасть его темна.

Он видит диких скал вершины.
Ущелья Оссы, Пелион
Мерещатся ему сквозь львиный
Огромный, беспредельный сон.

Предгорье тишиной объято,
Где он в песках бродил с утра.
Он лапой шевельнул мохнатой,
И разлетелась мошкара.

«Уходи! — мне строго
Ветер приказал. —
Пел ты слишком много,
Мой черед настал!»

И «Quos ego!» [23] злому
В страхе покорясь,
Песнь моя из дома
Грустно поплелась.

Дождь. Повсюду лужи.
Кончена игра.
Нам бежать от стужи,
Ласточки, пора.

Град. Оцепенелый
Неподвижен дуб.
К серой туче белый
Дым ползет из труб.

Косогор желтеет
В бледном свете дня.
Из-под двери веет
Холод на меня. 

Там, на скале отвесной,
Глядящей в бездну вод,
Где маленький чудесный
Зеленый луг цветет,

Где ветру дуть просторно,
Где весело волне, —
Свой дом над кручей горной,
Мой друг, ты отдал мне.

Прими привет мой! Хрупкий
Удел нам ныне дан.
Наш век плывет скорлупкой
В огромный океан.

То благостный, то жгучий
Кружится вихрь — и с ним,
Как листья или тучи,
В безвестность мы летим.

Порыв людского шквала
То мчит по воле волн,
То грозно бьет о скалы
Надежды утлый челн.

Волна, что беспокойно
О наше время бьет,
Проклятий хор нестройный
Порой ко мне несет.

В них злобе нет предела;
Но реет мысль моя,
Как буревестник смелый
Средь стаи воронья.

Я чту твои заветы,
Возделываю сад;
Тем временем газеты
Мне сотни кар сулят.

Бранят ослом, пиратом —
И, право, я польщен!
Де Местр зовет Маратом,
Лагарп кричит: «Прадон!»

Ну что ж! Их разум беден.
Решит потомков суд,
Полезен я иль вреден
И нужен ли мой труд.

А я меж тем, веселый,
Не знающий тоски,
Смотрю, как клонят пчелы
Лаванды стебельки.

Я требник свой в полях читаю,
И мне суфлируют в тиши
То мошек пляшущие стаи,
То шепчущие камыши.

Поэту всех чудес дороже
Потоки, скалы, горный склон.
То, что течет, на сон похоже
И освежает, словно сон.

В любой ручей всегда глядится,
Весны приветствуя расцвет,
Малиновка, или синица,
Иль дрозд, иль призрак, иль поэт.

Поэт, среди цветов под ивой,
Вдыхая запах влажных трав,
Любуется рекой ленивой,
Чей труд незрим и величав.

Будь то Дюранса иль Арнетта,
Но если вдаль спешит она,
Подобна счастью для поэта
Ее прозрачная волна.

Блуждает, бьется о пороги,
Дань собирает по пути,
Как он, сбивается с дороги,
Чтоб к цели тем верней прийти.

Поэт на берег, в тень акаций,
Стремится, как в страну чудес…
Без Анио грустил Гораций,
Жорж Санд грустит без Гаржилес.

Я храм нашел, большой, просторный.
В нем жить могли бы, средь колонн,
Вольтер — как воробей проворный,
Как тихий лебедь — Фенелон.

Шиповник в белом облаченье
Стоит у входа в этот храм,
Давая даром отпущенье
Грехов жукам и мотылькам.

Там нет надменных кипарисов,
Гранаты строем не стоят,
Не видно буксов, лавров, тисов,
Одетых в праздничный наряд,

Хранящих гордые замашки
И завитых под Буало…
Зато крестьяночки-ромашки
Там улыбаются светло!

Там не владеет скорбь сердцами,
Там ясны мысли и мечты;
Все истины в том дивном храме
Неотразимы, как цветы.
Апрель, победу торжествуя
Над папой — другом сатаны,
Поет, и словно «аллилуйя»
Звенит беспечный смех весны.

Храм вечной правды, возвышайся,
Сиянье солнца славословь!
Шепнула роза: «Догадайся!»
И я ответил ей: «Любовь!»