Дмитрий Дашков - Поэты 1820–1830-х годов. Том 1

Поэт, твой дружественный глас
Достиг до узничьей темницы —
И в сердце жизнь отозвалась
На звук знакомыя цевницы.

Давно уж, скуки снедь немой,
Оно без чувства хладно билось;
Но снова чувство оживилось
О счастьи тихою тоской!

Куда девались, друг-поэт,
Сии порывы к наслажденью,
Сей мир волшебный юных лет
И вера сердцем сновиденью!

В объятьях ветреных Лаис
Любить способность онемела;
Страсть к славе, к жизни охладела,
Желанья роем унеслись!

К нам путь завеяла метель
Свободе, резвому веселью,
И жизни жесткая кудель
Полубольной прядется Ленью.

Один лишь Силы звучный глас
Смущает мрачное безмолвье,
И краснощекое Здоровье
Вспорхнуло с Радостью от нас!

Забудем, друг мой, шумный стан
И хлопотливые разводы,
Для нас блаженный отдых дан
На лоне матери-природы.
По свежей зелени полян
Пойдем учить любви прекрасных,
И скроемся от дней ненастных
Под мирной кровлей поселян.

Но что-то всё не веселит;
Ах, что-то всё не то, что было!
Уже восторг в груди молчит
И сердце ко всему остыло;
Как будто радость отнята,
Как будто нет уж наслажденья!
Исчезла жизнь воображенья,
Способность чувствовать не та!

Итак, уносит всё с собой
Пора прелестная мечтаний!
В восторге юности златой,
В толпе ребяческой желаний
Давно ль я весело скакал
Над жизни светлою струею
И с доверяющей душою
Младую радость обнимал!

Друзья, сегодни невзначай
         Пришла мне мысль благая
Вас звать в Семеновский, на чай.
         Иди, семья лихая!
В туфлях, халатах, в семь часов
         Ко мне съезжайтесь прямо,
И каждый, братья, без чинов
         Тащись с любимой дамой.

Приди, Евгений, мой поэт,
         Как брат, любимый нами,
Ты опорожнил чашу бед,
         Поссорясь с небесами;
Запей ее в моем углу,
         За чашею веселья —
Светлее будущего мглу
         Увидишь от похмелья.
Не знает Бахус черных дней,
         Ему как лужа море.
Приди, и с музою твоей,
         Плаксивою, как горе;
Пусть сердцу братьев говорит
         Волшебными устами —
Младая грудь ее горит
         Свободой и богами.

И Дельвиг, председатель муз,
         И вождь, и муж совета,
Покинь всегдашней лени груз,
         Бреди на зов поэта.
Закинь на полку фут и вес
         Философов спесивых,
Умножь собой толпу повес,
         Всегда многоречивых.
Ты любишь искренно друзей,
         Ты верен богу Пинда,
Ты чинно род семьи своей
         Ведешь от Витикинда, —
С младою музою твоей,
         Опередившей годы,
Гряди в веселый круг друзей
         На празднество свободы.

И Чернышов, приятель, хват,
         Поклонник Эпикуру,
Ты наш единоверный брат
         По Вакху и Амуру,
И нашим музам не чужой —
         Ты любишь песнопенья:
Нередко делим мы с тобой
         Минуты вдохновенья.
И бог любви, и сатана
         Равно нас, грешных, мучит,
И бес румяный, бог вина,
         Науке жизни учит.
Приди на прямодушный зов
         Армейского солдата;
Мой беззаботный философ,
         Люблю тебя как брата!
Ты в скуке не провел и дня,
         Ты денег не хоронишь,
Мундир гвардейский, четверня,
         Но ты не фанфаронишь;
Ты любишь бранный шум и треск
         И любишь наслажденье,
И знаешь, что мишурный блеск —
         Плохое украшенье.
В чертогах, в городском шуму
         И в подземельной хате
Уважен умный по уму
         И мил в своем халате!

Болтин-гусар, тебе челом,
         Мудрец златого века!
Ты наслаждаешься житьем
         Как правом человека;
Ты храбр, как витязь старины,
         И прям, как наши деды,
Ты любишь страсть родной страны —
         Роскошные обеды,
Ты пьешь с друзьями в добрый час,
         Без бабьего жеманства,—
Святая трезвость во сто раз
         Безумнее и пьянства!
Дай руку, брат, иди ко мне,
         Затянем круговою!
Прямые радости одне
         За чашей пуншевою…
Напьюсь — и светел божий день,
         И люди будто люди,
И Пашу целовать не лень —
         Прижмусь к упругой груди;
Тверез — и люди мне, гусар,
         Негодные созданья,
И холоден смышленый жар
         Наемного лобзанья.

Сберемся ж, братья, заодно,
         Иди, семья лихая!
Вас ждет и чай мой, и вино,
         И муза молодая;
И вечер посвятим богам,
         Подателям блаженства.
Друзья, цензуры нет пирам
         Для дружбы и равенства!

Певец, вдохновенный от юности Фебом,
Младой, своенравный любимец богов,
На лире согласной я славил любовь,
И песни дышали любовью и небом.
Исчезли виденья восторженных лет,
И опыт поэту внушил благородный,
Что гимнов не стоит сей идол холодный,
Сей пол легковерный Лаис и Лилет.

На поле широком убийства и славы
На брань за свободу я гордо ходил[167];
Я ужасы боя душой полюбил,
И ночь без ночлега, и ратников нравы.
Но дерзкая младость, как птица, вольна,
Ее не прикормишь кровавой пирушкой:
Не долго игрушка слывет не игрушкой,
И сердце не долго волнует война.

Но с Вакхом румяным обрел я былое:
Он прежнюю радость певцу возвратил.
Златой виноградник я сам рассадил.
Любимцу Зевеса, Эвану — Эвоэ!
И холодом смерти в нем время не дует,
И сердце не видит обманчивых снов,
Лишь шумно порою в нем Дружба пирует
Иль скромная шепчет приветы Любовь.

За рубежом владычества мечты
Я не скажу: исчезло сновиденье, —
Еще горишь в унылом сердце ты,
Прошедшего прекрасное явленье!
Нет, то не сон — усталых чувств игра,
Не устает души младая сила…
Пришла зима, но зиму предварила
                     Цветов пора.

Я хладен стал, я радость разлюбил,
И жизнь моя похожа на искусство;
Утратил я душевных признак сил —
Любови всеобъемлющее чувство;
И с миром связь беспечно разреша,
Живу один, спокойней и небрежней…
Но к прежнему горит любовью прежней
                     Еще душа.

С померкшим ликом
В волненьи диком
Брожу один
В тени долин,
И исполин,
Мечта, шагает
И пробегает
Былые дни…
Прошли они!
Вспорхнула младость
Из сердца прочь;
Исчезла радость,
Здоровья дочь;
Тоска, как ночь,
Сменила ясный,
Младой, прекрасный
Весенний день;
И для обмана
Во мгле тумана
Коварна тень
Сокрыла бездны;
И, безнадежный,
Брожу давно:
В душе одно
Воспоминанье,
Но и оно
Мне на страданье
Уже давно!

И мысль бежала
В быль старых дней,
И смерть лежала
В груди моей;
Но ночь спустилась,
И освежилась
Земля росой;
И — глас надежды
Еще раз вежды
Росит слезой!