Владимир Набоков - Трагедия господина Морна. Пьесы. Лекции о драме
Марианна. Да, большое несчастье. Я только что была на первом представлении{196}.
Ошивенская. Какое такое представленье, душенька?
Марианна. Ах, вы же знаете. Я играла для кинематографа. И вот вчера в первый раз показывали фильм.
Ошивенская. Так какое же несчастье? Пожар, что ли, был?
Марианна. Да, пожар. У меня все сгорело: мои мечты, моя вера в себя, моя жизнь. Полный банкрот.
Ошивенская. А я как раз хотела вас кое о чем попросить, моя дорогая. Но это после, после. Говорите.
Марианна. Я увидела себя на экране. Это было чудовищно. Я так ждала минуты, когда увижу себя, и вот дождалась. Сплошной ужас. В одном месте, например, я лежу плашмя на диване и потом встаю. И вот пока снимали, мне казалось, что я такая легкая, такая живая. А тут… Евгения Васильевна, я встала, простите, задом, — выпятила зад и грузно повернулась. И все было в таком же духе. Жесты фальшивые, убийственные{197}. А тут эта гадина, Пиа Мора, плывет, как лебедь. Стыдно…
Ошивенская. Не беда, голубушка. Вот посмотрели бы вы, как я выхожу на паспортных карточках. Бог знает, какая морда.
Марианна. И это еще цветочки: фильм показывали только своим. Но теперь он пойдет по Берлину, а потом по всему миру и вместе с ним мои дурацкие жесты, мои гримасы, моя невероятная походка…
Ошивенская. Я вот что хотела попросить вас, моя дорогая. Нам нужно переезжать и нет ни гроша. Не могли бы вы — ну, так марочек пятьдесят — одолжить?
Марианна. Одолжить? Ах, вы вот о чем?.. Да… Я сегодня как в тумане. Нет, Евгения Васильевна, у меня тоже ничего нет. Весь мой заработок я потратила на платья.
Ошивенская. Ах вы, модница. Ну, ничего не поделаешь…
Марианна. На платья! Я себе купила дивное, белое, модель. И знаете для чего? Чтобы… Ах, да что говорить!..
Ошивенская. Говорите, говорите; я, знаете, гроб-могила, никогда не сплетничаю.
Марианна. Наплевать мне на фильм. Вовсе не в нем дело. А дело в том, что я полюбила, полюбила, как дура. Попалась, значит. И он меня бросил. Вот и все.
Ошивенская. Кто же это, немец, что ли?
Марианна. Пускай будет немец, китаец — не все ли равно… Или американец.
Ошивенская. Перемелется, душенька. Всем не сладко живется. Марочку, вашу тезку и мою внучку, тоже вот муж бросил. Значит, за то, что гражданским браком венчались. Да, житье не сладкое. Куда мы вот денемся с моим стариком, куда денемся, просто не знаю.
Марианна. Евгения Васильевна, можно по телефону поговорить?
Ошивенская. А вы в комнату пройдите. Там съехал жилец, а телефон остался. Не бойтесь, не бойтесь, пустая комната. (Марианна уходит в дверь, что в задней стене.)
Ошивенская, кряхтя, придерживая рукой подол, отпихивает ногой чемодан в угол. Нагибается, пробует замок. Стук в дверь.
Ошивенская. Войдите — херайн. (Входит поспешно Кузнецов.)
Кузнецов. Однако и катавасия у вас!
Ошивенская. Вот спасибо, что зашли… Вот спасибо…
Кузнецов. Мне жена передала вашу просьбу. Я пришел за пакетом.
Ошивенская. Как же, как же… большое вам спасибо.
Кузнецов. Я спешу.
Ошивенская. Ах, да, ведь муж хотел с вами побеседовать. У него очень важный к вам разговор.
Кузнецов. Мой поезд уходит в семь часов. Мне до отъезда еще нужно побывать в одном месте.
Ошивенская. Муж внизу, он сию минутку придет. Обождали бы, батюшка?
Кузнецов. Сейчас не могу. А пакетик ваш не легкий. Если хотите, могу еще раз заглянуть — по дороге на вокзал?
Ошивенская. Вот уж было бы хорошо! Тут вот адрес записан, разберете?
Кузнецов. Да, конечно. Только теперь не Морская, а улица Герцена{198}.
Ошивенская. Куды нам знать: Герцен, Троцкий, не разберешь их… Посылочку не потеряйте. Привет милой Ольге Павловне.
Кузнецов. Да нет, я уж с ней простился. До свиданья. Зайду через полчаса. (Он уходит.)
Марианна возвращается, вяло переходит через комнату, вяло опускается на стул.
Марианна. Он уехал.
Ошивенская. Вы о ком, голубушка?
Марианна (злобно). Ну и скатертью дорога!
Ошивенская. Много на свете дорожек. В мое время одна дорога была — прямая, широкая, а теперь видимо-невидимо развелось — и вкривь и вкось. Треплет нас, ох как треплет! И вот хотите, я вам скажу, откуда все зло берется, откуда зло выросло…
Входит Ошивенский.
Ошивенский. Ничего не вышло. Заговорила о полиции. (Садится, стучит пальцами по столу.)
Ошивенская. Что-то теперь будет, Господи ты мой…
Ошивенский. Только не хнычь.
Марианна. Я пойду.
Ошивенская. Грустная вы сегодня, душенька. Ну, идите, Бог с вами. И у нас не весело.
Ошивенский. Всего доброго, всего доброго. В раю небесном, дай Бог, увидимся.
Марианна (безучастно). Да, да, как-нибудь созвонимся. (Уходит.)
Ошивенский. Фря.[22]
Ошивенская. Витя, я не хотела при ней сказать, а то весь Берлин узнал бы, что к нам большевики ходят. Он приходил за посылочкой.
Ошивенский. Что же ты его не задержала. Ах, ты, право, какая!
Ошивенская. Да ты постой… Он обещал, что еще зайдет до отъезда. (Стук в дверь.) Войдите — херайн.
Входит Федор Федорович. Он в костюме цвета хаки, с кушачком, в руке тросточка.
Фёдор Фёдорович. Я Марианну Сергеевну встретил, у самых дверей вашего дома, и, представьте, она не узнала меня. Прямо удивительно!
Ошивенская. Ну, что слышно, Федор Федорович? Нашли?
Фёдор Фёдорович. Нашел. Paradiserstraße, пять, bei Engel;{199} это во дворе, пятый этаж. Комнатка непрезентабельная, но зато крайне дешевая.
Ошивенская. Сколько же?
Фёдор Фёдорович. Двадцать пять. С газовым освещением и пользованием кухни.
Ошивенский. Все это праздные разговоры. Мы все равно не можем выехать отсюда, не заплатив. А денег — нема.
Фёдор Фёдорович. Да вы не беспокойтесь, Виктор Иванович. У меня, правда, тоже нет, но я, пожалуй, соберу к завтрашнему вечеру.
Ошивенский. Выехать нужно сегодня. (Стукнул по столу.) Впрочем, это не важно. Не тут подохнем, так там.
Ошивенская. Ах, Витя, как это ты все нехорошо говоришь. Вы как сказали, Федор Федорович, с пользованием кухни?
Фёдор Фёдорович. Так точно. Хотите сейчас пойдем посмотреть?
Ошивенская. Давайте, голубчик. Что ж время терять попусту.
Фёдор Фёдорович. А я сегодня в ужасно веселом настроении. Один мой приятель, в Париже, купил четыре таксишки и берет меня в шоферы. И на билет пришлет. Я уже хлопочу о визе.
Ошивенский (сквозь зубы, тряся в такт головой). Ах, как весело жить на свете, не правда ли?
Фёдор Фёдорович. Конечно весело. Я люблю разнообразие. Спасибо коммунизму — показал нам белый свет. Увижу теперь Париж, новый город, новые впечатления, Эйфелеву башню. Прямо так легко на душе…
Ошивенская. Ну вот, я готова. Пойдем же.
Ошивенский (Федору Федоровичу). Эх вы… впрочем…
Фёдор Фёдорович. Да вы не беспокойтесь, Виктор Иванович. Все будет хорошо. Вот увидите. Комнатка чистенькая, очень даже чистенькая.
Ошивенская. Ну, поторопитесь, голубчик.
Фёдор Фёдорович. Досвиданьице, Виктор Иванович. (Федор Федорович и Ошивенская уходят.)
Ошивенский сидит некоторое время неподвижно, сгорбившись и распялив пальцы отяжелевшей руки на краю стола. Затем под окном начинают петь звонкие переливы очень плохой скрипки. Это тот же мотив, что слышала Ольга Павловна в начале II действия.
Ошивенский. Ух, музычка проклятая! Я бы этих пиликанов… (С крепким стуком быстро входит Кузнецов с двумя чемоданами. Ставит их в угол. Он тоже услышал скрипку и, опуская чемодан, на секунду подержал его на весу. Музыка обрывается.) Вас-то я и ждал. Присядьте, пожалуйста.
Кузнецов. Забавно: я этот мотив знаю. (Садится.) Да. Я к вашим услугам.
Ошивенский. Вы меня видите в ужасном положении. Я хотел вас попросить мне помочь.
Кузнецов. Я слыхал, что ваш кабачок лопнул, не так ли?
Ошивенский. В том то и дело. Я вложил в него свои последние гроши. Все пошло прахом.
