Вадим Степанцов - Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

Утробно вздыхает море,
И я вздыхаю в тоске:
И радость моя, и горе -
В точеной смуглой руке.

Валы, морские скитальцы,
Со вздохом гнутся в трубу,
Но тихо тонкие пальцы
Сгибают мою судьбу.

И близится боль надлома,
Которой нельзя снести.
Господь, до любого дома
Дай сил тогда добрести.

Дай силы тогда включиться
В порядок жизни простой
И смысла найти крупицы
В любой болтовне пустой.

А если не дашь, так что же -
Прими последний упрек:
За что ты так рано, Боже,
На гибель меня обрек?

Не сон же владел тобою:
Любой нарушая сон,
Гремела труба прибоя,
Труба моих похорон.

Все разрешилось крайне просто,
Как все, что тянется годами,
Лишь пахнет от измятых простынь
Ее знакомыми духами.

В замену страсти безответной -
Подушка со следами туши
И легкий пепел сигаретный,
Вдруг вызывающий удушье.

Всё ложь - любовное искусство,
Взаимность, ласки, обладанье.
В самом себе живое чувство
Имеет смысл и оправданье.

Как видно, счастье опоздало,
И вообще не в счастье дело.
Теперь одно мне ясно стало -
Что жизнь и вправду опустела.

Гордись, как принято, победой
И хохочи самодовольно,
И только сам себе поведай,
Как это все безмерно больно.

Ты приходишь ко мне сама
По ночам, по глухим ночам,
И рассеивается тьма,
Уступая твоим очам.

В лабиринте ночных квартир,
В лабиринте зеркал ночных
Открывается чудный мир
И ложится у ног твоих.

И в цветные твои леса,
В дебри сна я смело вступлю,
Потому что твои глаза
Шепчут мне: я тебя люблю.

Я иду - и счастьем объят,
Как в полете, в простой ходьбе,
Оттого что твой нежный взгляд
Всюду чувствую на себе.

И цветы вырастают сплошь
На пути, куда ни ступлю.
Лишь во сне невозможна ложь,
Оттого я так сладко сплю.

Я завою, протяжно завою,
С переливами, полными горя,
Буду горько мотать головою
С беспредельною скорбью во взоре.

Не расскажешь пустыми словами
О томлении темном духовном,
И раскатится вой над домами,
Завершаясь скрипеньем зубовным.

Этот вой, что исполнен страданьем,
Безутешным, таинственно-смутным,
Долетит к окружающим зданьям,
К их окошкам со светом уютным.

И тревога в дома проникает
В бессловесных тоскливых раскатах;
Силуэты людей замелькают
В освещенных оконных квадратах.

Замолчу я - и тягостно тихо
Станет вдруг с окончанием воя.
Кто-то понял: то шляется лихо,
Неусыпное, злое, кривое.

Безотчетность тоски и безмерность
В тишине всё звучат и тревожат.
Кто-то понял: про жизни ущербность
Позабыть он вовеки не сможет.

В одежде темной и несвежей,
Какой-то непристойно мятой
Я в праздничном весеннем парке
Слоняюсь, словно соглядатай.

Лицо зеленовато-бледно,
К разброду волосы стремятся,
В глазницах, словно в темных ямах,
Глаза бесцветные томятся.

Я не приветствую прохожих,
Ведь все мои друзья и братья
Кочуют по своим участкам,
Неся такое же проклятье.

Как волки, мы повсюду рыщем
И отдыхаем где придется,
Хотим урвать кусочек мира,
Но это нам не удается.

А снег сиянье испаряет,
Как очищающую влагу,
Деревья вкось его линуют,
Как неких прописей бумагу.

И так сиянье беспощадно
Небес и дрогнувшего снега,
Что никнет наше племя волчье,
Ища лишь тени для побега.

Вы посмели меня пожалеть,
Как дитя, как больную овцу,
Но в ответ моя ругань, как плеть,
Вас наотмашь хлестнет по лицу.

Я прошу: не ходите за мной,
Провожатые мне ни к чему.
Ваши взгляды я чую спиной
И ныряю под арку, во тьму.

Ваши взгляды скользят по спине -
Словно сыплют за шиворот персть,
Словно сплошь вырастает на мне
Грязно-бурая, ломкая шерсть.

Не ходите за мной, дураки,
Обернусь - и замрете молчком:
Это волк ощеряет клыки
Между шляпой и воротником.

Переливчатой ляжет пыльцой
На глаза мои свет фонаря,
И размеренной волчьей рысцой
Я скрываюсь во тьме пустыря.

Братья-волки, насельники тьмы,
Только ненависть - преданный друг,
И ни слова не выскажем мы
О любви, улетевшей из рук.

Вещи умерли, в дом пропустив пустоту,
Одиночество гаммы долбит за стеной,
Металлический привкус разлуки во рту
И в окне - одиночества свет жестяной.

Появляясь в бесплодном пространстве зеркал,
Словно строгий отец, я себя упрекну:
Ты же волчьей породы, зачем ты искал
Среди чуждых по крови - друзей и жену?

Не пеняй на людскую жестокость, сынок,
Ты во всех своих бедах виновней стократ.
Тот, кто вечно один, не бывал одинок,
Одиночество есть ощущенье утрат.

Если б ты не боялся остаться один,
Ничего бы с тобой не случилось, поверь.
Жадных женщин созвал ты и слабых мужчин,
Обусловив тем самым возможность потерь.

Но тебе не удастся растлиться, пропасть,
Не для волка такой малодушный исход.
Эту крепкую грудь, эту жуткую пасть
Волчий бог предназначил для славных охот.

Лязгнут зубы, удачу схватив на лету,
Теплой крови ты вкусишь и вспомнишь меня;
И напомнит железистый привкус во рту,
Что удача и счастье - совсем не родня.

Огней неисчислимых ореолы
Сцепились в механизме часовом;
На лужах ветер пишет протоколы
И неизменно комкает рывком;

Эмаль автомобилей, как глазунья,
По площадям шипящим растеклась;
Я слышу зов безмолвный полнолунья -
И над собой утрачиваю власть.

Фонарные игольчатые кущи
Не скроют от расширенных зрачков
Твой скорбный лик, мучительно влекущий,
Царица теней, госпожа волков.

В моих костях томительно и тонко
Поет немой вибрирующий звук -
И дьявольская радужная пленка
Мои глаза задергивает вдруг.

Лицо дневное, плоское, как стертый
Медяк в торговой суете дневной,
Теперь звериной вытянется мордой
К высотам, заливаемым луной.

Одной луне сегодня я внимаю
И с нею сам вступаю в переклик,
А для прохожих в кулаке сжимаю
Свой верный нож, свой тридцать третий клык.

Пускай бегут по переулкам темным,
Когда я нож достану из чехла,
Чтоб, прервана их окликом никчемным,
Своих речей луна не прервала.

Пусть ненависть горит звездой холодной
На лезвии лезгинского клинка,
Чтоб горький хмель гордыни безысходной
Я выпил до последнего глотка.

По плавным переливам балок,
По чахлым, ломким мелколесьям -
Как волчий бег, должно быть, жалок
Перед гремящим поднебесьем!

Ревут чудовищные осы
И жала мечут неустанно,
И волки катятся с откоса,
Рыча, прикусывая раны.

Взрываем снеговую толщу,
Хрипя, захлебываясь снегом.
Любуйтесь же на гибель волчью,
Следите за последним бегом.

Но я меняю вдруг повадку,
Врага почуяв над собою:
Кружусь, чтоб вытоптать площадку
Для заключительного боя.

Не юркну в снег я вроде мыши,
Как пес, не припаду на брюхо,
Пусть пули вспарывают мышцы,
Костяк проламывают глухо.

Во взбитой лопастями вьюге,
Кровавой кашляя мокротой,
Я прыгну - чтоб стрелки в испуге
Шатнулись в чрево вертолета.

Я весь промок в ружейном граде,
Оглох в железной круговерти,
Но эта ненависть во взгляде
Вам будет помниться до смерти.

Когда же подсекутся ноги
На вытоптанном мною месте -
Увижу: с неба волчьи боги
Взирают мутным взглядом мести.