Светлана Мекшен - Океан. Выпуск десятый
Не успели яхтсмены прийти в себя, как подошел маленький буксирчик с явно ироническим названием «Геркулес-1» и потянул «Меркурия» по каналу, ведущему в глубь страны, в Ленинград.
Брандо написал два очередных щита из картона: на одном, укрепленном около форштевня и смотрящем вперед, он крупными буквами вывел: «Осторожно — дети!», а на другом, поставленном перед рулевым, — «Не занимай левый ряд!».
За те полчаса, что яхта стояла у причала, Крабик успел где-то разжиться ящиком помидоров, мешком картошки, корзиной рыбы — все наисвежайшее, «только-только», — и приобрести… живого петуха.
Буксирчик вскоре вместе с яхтой влез в деревянный, остро пахнущий прелью шлюз. В камере тихо плескалась зеленая, похожая на болотную вода, совершенно несравнимая с водой морей, недавно пересеченных «Меркурием».
На время, пока яхта тащилась по каналу на поводу у «Геркулеса», все члены ее экипажа, заняв привычные для них места на палубе, в кокпите и на крыше рубки, задумчиво смотрели на воду за бортом — тихую, спокойную, сонную, совсем не такую, какая была рядом целый месяц. Каждый из них обратил внимание на охватившее его какое-то дурацкое психологическое состояние: с одной стороны, вроде бы уже дома, а с другой — вроде бы еще нет. Дома потому, что слева и справа, по берегам канала свои родные березки, избы, люди, голоса, песни, звуки телевизионных передач. А нет — потому, что яхта находилась все еще в пути к Ленинграду, до которого оставалось почти девятьсот миль.
Петух, купленный в Беломорске, символ домашнего быта, около Повенца был порешен, как возмутитель спокойствия, оглашавший окрестности криком во все времена суток без какой-либо системы. А мощностью голоса он превосходил магнитофон Брандо. Суп из представителя куриных оказался на вкус столь же странным, как и его пение.
И по этому поводу Сосняга тоже сделал пометку в ЗКШ.
Неделю спустя «Меркурий», завершая свой бег по орбите вокруг Скандинавии, после того как миновал Беломорско-Балтийский канал, пересек Онежское и Ладожское озера, вошел в Неву и спустился по ней до города, ставшего по воле Петра «окном в Европу».
Итак, все трудности более чем месячного плавания позади. Но все участники похода знают: пройдет немного времени — и каждый из них затоскует по качке, питанию всухомятку, сырости и холоду кубрика, капели с подволока, огромным физическим и психологическим перегрузкам. А вспыхивавшие иногда между членами экипажа яхты конфликты покажутся мелкими и даже забавными, не стоящими серьезного внимания.
Особенно остро эта тоска по дальнему плаванию возникнет, когда с Балтики подуют весенние пронизывающие сырые ветры. Поэтому, еще не окончив одного плавания, но думая уже о следующем, Хоттабыч, прервав предфинишные разговоры, сказал:
— Опять мы очень многословны. И снова нам на помощь приходит поэзия. Прошу минуту внимания, коллеги, мне хочется показать вам то, что произойдет с нами некоторое время спустя. Разрешите?
— Та. Пожальста, — за всех ответил Крабик.
Прикрыв глаза, Хоттабыч начал тихим голосом, чуть покачиваясь:
Опять меня тянет в море, где небо кругом и вода.
Мне нужен только высокий корабль и в небе одна звезда.
И песни ветров, и штурвала толчки, и белого паруса дрожь,
И серый, туманный рассвет над водой, которого жадно ждешь…
Постепенно голос Хоттабыча крепчал и становился звонче, моложавее и задиристей:
Опять меня тянет в море, и каждый пенный прибой
Морских валов, как древний зов, влечет меня за собой.
Мне нужен только ветреный день, в седых облаках небосклон,
Летящие брызги и пены клочки, и чайки тревожный стон…
Открыв глаза, Хоттабыч обвел взглядом товарищей и улыбнулся:
Опить меня тянет в море, в бродячий цыганский быт,
Который знает и чайка морей, и вечно кочующий кит.
Мне острая, крепкая шутка нужна товарищей по кораблю
И мерные взмахи койки моей, где я после вахты сплю!
Хоттабыч откинулся на обортовку кокпита и после короткой паузы выдохнул:
— Так и будет, друзья. Я это испытал на себе уже много раз.
— Та. Так и путет. Я поттвержтаю. Но кто так сторово сказал?
— Джон Мейсфилд. И назвал свои стихи очень точно: «Морская лихорадка».
— Романтик! — решил Сосняга. — Бьет в точку, жрец Нептуна.
— А у меня дружба с Нептуном не состоялась, — грустно глядя на воду, признался Вячек. — Но проектировать или строить суда и корабли я имею право? А?
— Безусловно, имеешь! — поспешил с ответом Хоттабыч.
Его дополнил Брандо:
— Все-таки богу — богово, а кесарю — кесарево.
Крабик осторожно и даже нежно сгреб юношу и прижался к его едва опушенной щеке своей, лишь недавно выбритой до синевы.
— Та. Ты путешь телать корапь. Хороший корапь. И иногта путешь плавать со мной на яхте. Так путет!
— Будет! — оживился Вячек.
— А мальчик-то становится мужем. — Брандо подмигнул Вячеку.
Матрос, молодой, необученный, вдруг зарделся и часто захлопал ресницами.
Позднее Сосняга записал в свою ЗКШ:
«Глубоко убежден, что, какой бы современной ни была техника, флоту нужны моряки, не только знающие корабли, но и любящие море. Воспитание же необходимых качеств моряка возможно только в океане и только в плавании под парусами: лишь так можно прочувствовать все тонкости борьбы со стихией и узнать цену ее покорения, цену победы над ней и… над собой.
И еще: моряки любят в море не воду, а его простор, рождающий ощущение свободы и значимости жизни. Может быть, поэтому прав легендарный путешественник Анахарсис, утверждавший, что в древние времена существовало три категории людей: живущие, умершие и… моряки».
Брандо вытащил на палубу свой «черный ящик» и отстучал всем своим друзьям — радиолюбителям во всех концах света:
«Прибыл домой Ленинград тчк Благодарю внимание помощь тчк Связь закрываю тчк До новых встреч в эфире».
В 16 часов 30 минут по московскому времени «Меркурий» изящно проскользнул под кружевным Кировским мостом, соединяющим старейшую, седую часть города с Петроградской стороной. Справа возвышался неповторимый шпиль звонницы собора Петра и Павла, впереди виднелись горящие чадящим пламенем, словно свечи, две Ростральные колонны. Левее их сверкала острая, воткнувшаяся в голубое небо Адмиралтейская игла.
Сосняга, глядя на эти символы города на Неве, не раз запечатленные на медалях, сувенирах, картинах, эстампах, гравюрах, декорациях, фотографиях и просто в памяти миллионов людей, скупо улыбнулся и тихо, ни к кому конкретно не обращаясь, произнес:
— А все-таки прав великий странник Фритьоф Нансен: прелесть всякого путешествия — в возвращении домой.
Через четверть часа легкая, хрупкая на вид яхта прошла мимо солидных, внушительных, полных скрытой мощи военных кораблей, стоящих на бочках и якорях на Неве по случаю праздника Дня Военно-Морского Флота, и заняла указанное ей место в парадном строю. Большие корабли с уважением отсалютовали маленькому суденышку, пронесшему флаг Родины через просторы пяти морей и двух океанов.
Убеленный сединами адмирал Анатолий Юрьевич Алексеев, глядя на современные корабли, которые уже не раз познакомились с самыми удаленными районами Мирового океана, провел пальцем по повлажневшим вдруг глазам и пробормотал срывающимся голосом:
— Счастливых вам плаваний, черти!.. И пусть всегда в числе членов ваших экипажей будет обязательно романтик!..
Ю. Дудников
«САНТА-МАРИЯ» МЕНЯЕТ КУРС
Документальная повесть
Фешенебельный лайнер «Санта-Мария» после двух суток стоянки в Ла-Гуайре в Венесуэле должен был отойти 20 января 1961 года в 21 час на остров Кюрасао. Это был обычный круизный рейс. Он начался в Лиссабоне 9 января. Из Лиссабона лайнер следовал на Мадейру, в Ла-Гуайру, на Кюрасао, в Майами и возвращался обратно в Лиссабон. За год он совершал двенадцать таких круизных рейсов. Торная, изученная дорога, рассчитанные по времени переходы, стоянки в одних и тех же портах, четкий график, жесткое расписание. Однако рейс этот оказался необычным. Более того, он стал сенсационным.
Так что же произошло в рейсе, начавшемся 9 января?
«Санта-Мария» и однотипный с ней лайнер «Вера-Крус» при водоизмещении 21 765 тонн и длине 186 метров развивали скорость 20 узлов. Суда отвечали всем требованиям, чтобы считаться одними из самых комфортабельных, современных и надежных. Они предоставляли своим пассажирам (за соответствующую плату, разумеется) максимум удобств. Отличная отделка и планировка, великолепная кухня, вышколенный экипаж, опытные судоводители — все это делало путешествие приятным, хотя и дорогим.
