Давид Самойлов - Стихи
Вообще же, несмотря на то, что сейчас в Пярну много москвичей, на душе у меня скука. Стихи не пишутся.
Одна отрада здесь — Юлий Ким с его чудесными песнями3.
Видел по телевидению интервью Дудко4.
Какой противный и фальшивый поп!
В день рождения мне подарили много прекрасных пластинок. Я понял, что мое музыкальное сознание где-то на уровне романтиков — Бетховен, Шуберт, Мендельсон, Шопен, Брамс до Малера включительно. Для слушанья более раннего и более позднего (Прокофьев, Шостакович, Бриттен, которых тоже люблю) нужны уже душевные усилия.
Пробавляюсь музыкой и чтением Маковицкого, очень медленным, ибо великого старика невозможно воспринимать большими дозами5.
Тарковский прислал мне очень хорошую книгу стихов. В нем еще много поэтической энергии, и даже некоторая велеречивость ему простительна.
Вот и все мои новости.
Очень хочется узнать о Вас, о Вашем самочувствии и работе.
Галя Вам кланяется.
Будьте здоровы.
Ваш Д.С.
1 Пометка Л.К.: получено 27.6.80.
2 См.: Памяти Николая Стефановича (1912–1979) // Альманах «Поэзия», 1981, № 29.
3 Юлий Ким (р. 1936), поэт, драматург, автор и исполнитель песен.
4 Священник Дмитрий Дудко был арестован 15 января 1980 года за проповедническую и правозащитную деятельность. После ареста его держали вместе с уголовниками, которые его избивали. Еще до суда он выступил по московскому телевидению и осудил свою прежнюю деятельность как «антисоветскую» и «вредную».
5 Речь идет о «Яснополянских записках» врача и секретаря Льва Толстого Д.П. Маковицкого, напечатанных в журнале «Вопросы литературы» (1978, № 10).
65. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову
30 июня 1980
30/VI 80
Дорогой Давид Самойлович.
Я очень рада, что Вам сообщили ответственные лица, что Вы — «известный поэт». А Вы и не знали. Воображаю, как долго эти деятели культуры обдумывали, как Вас определить: известный, ведущий, выдающийся или талантливый. На Вашем месте я послала бы составителям адреса телеграмму: «Поставьте мне, пожалуйста, телефон».
Стихи прекрасные. Особенно понравилось мне: «Я сделал вновь поэзию игрой».
Что касается попа, то вполне разделяю Ваше отвращение. Я никогда его не видала и не слыхала, но кое-что почитывала — с неохотой и трудом. Плоско, пусто и не без претензий. Читая, думала: «Бывает, что люди пишут вяло и неинтересно, а в беседах весьма победительно». (Бывает и наоборот.) В данном случае я ничего не понимаю, т. е. не понимаю, в чем чары его — для многих и многих знакомых мне интеллигентных людей. Телевидением и письмом они были потрясены. «Многие плакали». Но, я думаю, скоро утешатся, изобретя для него какое-нибудь оправдание.
Моя премия — это соль на рану. Рана — выпуск французского издания 2 тома (до русского) в искалеченном виде. Только что я собралась заявить публичный протест, как посыпались хвалебные статьи, а потом премия. На статьи я плевала бы, но не могу же я оскорбить милых людей из PEN-клуба, которые присудили мне премию Свободы за эту изуродованную книгу… А видеть ее не желаю1.
Вообще, дела мои плохи. Я никак не могу научиться ходить — все лежу или сижу. Работаю часа 3 в день, не на минуту более, п[отому] ч[то] только 3 часа действуют «волшебные капли». Осенью мне предстоит операция: один глаз погиб безнадежно, надо попытаться спасти другой. Летом надо «окрепнуть». Пока не удается. Езжу на дачу, но и там
У меня одна дорога —
От окна и до порога2,
на более долгий путь нету сил. Даже по саду еще не хожу, среди любимых деревьев.
Музыку слушаю. Но в музыке я разбираюсь плохо, не с такой отчетливостью, как Вы. Мне требуется не раз и не два слушать, и слушать, и слушать одно и то же. Прокофьев мне труден, а вот Шостаковича, в отличие от Вас, слушаю с упоением. Бриттена почти не знаю. Бах труден. Шопена у меня мало. Кажется, больше всех люблю Бетховена.
В «Знамени», говорят, напечатаны воспоминания Кривицкого, в которых он поносит меня — не называя, впрочем, по имени. (Имя запретили.) Когда я работала в «Н[овом] Мире», у меня, мол, был длинный нос, были большие ноги, вкусы в л[итерату]ре и поэзии унаследованы от Зин[аиды] Гиппиус (кот[ор]ую я никогда не читала). Нападками Кривицкого горжусь — он негодяй с головы до ног, редко встречаются такие законченные негодяи3.
Будьте здоровы. Привет Гале.
ЛЧ
1 Речь идет об издании «Записок об Анне Ахматовой» в переводе на французский (Париж: Albin Michel). Л.К. была недовольна тем, что издательство внесло от себя многочисленные сокращения и перемены, не согласованные с автором. Однако премия Свободы, как выяснилось позже, была дана автору не за «Записки», а за все книги, вышедшие на французском языке по совокупности.
2 Эпиграф к стихам Ахматовой «Последнее возвращение». Эпиграф — строки из «Лагерной песни» С.З. Галкина (1897–1960).
3 Александр Юльевич Кривицкий (1910–1986), зам. главного редактора (К. Симонова) в журнале «Новый мир», журналист. О работе в «Новом мире» и столкновениях с Кривицким см.: Лидия Чуковская. Полгода в «Новом мире» // Соч.: В 2 т. Т. 2. М.: Гудьял-Пресс, 2000.
В 1980 году в журнале «Знамя» № 5 опубликованы воспоминания А. Кривицкого «Елка для взрослого». Хотя в восьмидесятые годы имя Лидии Чуковской было в России под запретом, Кривицкий обходит эту трудность и пишет о своих идейных разногласиях «с заведующей отделом поэзии с холодными глазами».
66. Д. С. Самойлов — Л. К. Чуковской
Вторая половина июля 19801
Дорогая Лидия Корнеевна!
Радуюсь Вашей премии и поздравляю Вас. Действительно ли много важных упущений во французском издании? У меня в этом смысле характер совсем не похож на Ваш: было бы дело сделано в целом, а детали — Бог с ними.
А вот здоровье Ваше очень огорчает. Операция глаза — скверная штука. У меня их было четыре.
И все же помогает.
Надо, наверное, начать ходить к Кацнельсону2. Хорошо он понимает в своем деле.
Хотел бы написать Вам что-нибудь веселое, но ничего отрадного не происходит. Я совсем, было, скис после юбилея. Но приехали приятные люди. А я ведь умею отвлекаться. Читаю (правда, медленно) разные книжки. Перечитал рассказы Замятина. «Серебряный голубь» Андрея Белого. Многое от него в нашей прозе пошло. Он как-то загнул линию Лескова и приспособил к XX веку. Пильняк и проза 20-х годов чуть не вся от него. И все же последней симпатии к Белому у меня нет. К тому же читаю «Гамаюн» — книгу В. Орлова о Блоке, где Белый довольно противный. «Гамаюн» читается хорошо и вообще нужна такая читабельная биография Блока. Я[кобсон] в своей работе о Блоке всех свалил в одну кучу3 — и приличного Орлова, и славную Минц, и неприличного Соловьева — за то, что, дескать, не все сказали. Но двое первых старались сказать правду. И за то им спасибо.
Мне три журнала заказывали статьи о Блоке (к юбилею). Но я отказался. Только ответил на короткую анкету. На большее пороху не хватает.
Написал небольшое предисловие к стихам М.С. для тартуской университетской газеты. Есть несколько новых стихов. Мне чем-то они не нравятся, оттого не посылаю.
Об «Избранном» моем ни слуху, ни духу.
А насчет телефона — Вы угадали! — я так и сказал Феликсу Кузнецову: — Вы лучше меня не приветствуйте, а телефон поставьте.
Может, и поставят в этом году.
Вот Вам краткий отчет о моих делах и занятиях.
А Шостаковича я тоже очень люблю, особенно симфонии (почти все: 1, 2, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 13, 14-ю), фортепьянные концерты, скрипичный (2-й) и многое другое. Но все же при слушании его музыки больше требуется усилий, чем для Моцарта или Бетховена.
Расписался я длинно, забыв, что надо беречь Ваши глаза.
От Гали Вам привет. А от меня — Люше.
Будьте здоровы.
Ваш Д.С.
«Приложил» Вас Кривицкий!
1 Пометка Л.К.: получено 26.7.80.
2 Лев Абрамович Кацнельсон, известный офтальмолог, профессор в институте им. Гельмгольца.
3 Работа А. Якобсона о Блоке «Конец трагедии» была опубликована сперва за границей (Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1973), и почти через 20 лет — в России (1992).
67. Л.К. Чуковская — Д.С. Самойлову
26 июля 1980
26/VII 80
Дорогой Давид Самойлович.
Спасибо за длинное письмо. Отвечаю не сразу только потому, что, по причинам летних отпусков, оно достигло меня с опозданием.
Не могу принять Ваших слов о моей премии. Сейчас постараюсь объяснить. Представьте себе, что в одном из московских альманахов Вы прочли, за Вашей подписью, такие стихи:
Двадцатые и роковые!
А также и передовые!
Рассвет в окошки бьет оконные
И перестуки перегонные.
Известия — и все смертельные!
Так что и радости постельные
Не радуют, хоть все мы юные
И даже очень многострунные.
……………..
Война гуляет по Италии…
Фашисты — гнусные ракалии!
Вы схватились бы за перо, чтобы заявить, ну, не знаю, куда! — в «Известия», в «Советскую Россию», в «Культуру и жизнь», что, хотя фашисты действительно гнусные ракалии и действительно Великая Отечественная Война совпала с Вашей юностью, но что это — не Ваши стихи и Вы требуете сурового наказания для тех, кто их сочинил и под Вашим именем напечатал. Но не успеваете Вы опустить свое письмо в почтовый ящик, как слышите по радио («Маяк»), что Д. Самойлов удостоен премии «Свобода» (впервые учрежденной) за стихотворение «Двадцатые и роковые», после того, как в столичных советских газетах и журналах на это стихотворение появилось 18 восторженных рецензий, высоко оценивших Ваш патриотизм и поэтическое мастерство.
