Велимир Хлебников - Творения

Быть может, да, но вот и он…

Хотите дам созвучье — бог рати он*.
Я вам подруга в вашем ремесле.

Да, он — Багратион, если умершие, уставшие хворать
И вновь пришедшие к нам люди — божья рать,
Смерть ездила на нем*, как папа на осле,
И он заснул, омыленный, в гробу.

О, боже, ужасы какие! Опять о смерти. Пощадите бедную рабу.

Я уже вам сказал,
Что я искал,
Упорный, своей смерти.
Во мне сын высот ник,
Но сегодня я уже не вижу очертаний неуловимой дичи.
Когда я преследовал, вабя и клича,
Дамаск вонзая в шею тура,
Срывая лица маск в высотах Порт-Артура,
Неодолимый охотник.
Пояс казаков с железной резьбой*
Мне говорил про серебро далеких рек,
Порой зарницей вспыхнувший разбой, —
Вот что наполняло мою душу, человек!
Я слышу властный голос: «Смерьте», —
Просторы? Ужас? Радость? Рок?
Не знаю. Нестройный звук нарек развилок двух дорог.

Ах, оставьте… вы все про былое!
Оставьте! Смотрите, я весела, воскликнуть готова «былое долой!» я.
Смотрите лучше: вот жена, облеченная в солнце, и только его*,
Полулежа и полугреясь всей мощью тела своего.
Поддерживая глубиной раздвинутого пальца
Прекрасное полушарие груди (о взоры, богомольные скитальцы!),
Чтобы рогатую сестру горячим утолить молоком,
Козу с черными рожками и черным языком.
Как сладок и, светом пронизанный, остер
Миг побратимства двух сестер.
Миг одной из их двух жажды
Сделал мать дочерью, дочь матерью, родством играя дважды.
Не сетуйте на мой нескладный образ,
Но в этом больше смеха, сударь, а я по-прежнему к вам добра-с.

Пусть я с неловкостью дикарки
Беру лишь те слова, что дешевы, но ярки.

Царица, нет — богевна!
Твоя беседа сегодня так напевна.

Право! Вот я не знала!
Но вставайте скорее с колен. Я подарю вам на память мое покрывало.
Но тише, тише, сядем,
Мы Все это уладим.

Я знаю, что «смерьте» велел мне голос —
Ваш золотой и долгий волос!

Да. Тише, тише. Слышите, тамсмеются. Это — Мейер*.
Сядьте сюда. Передайте мне веер.
Где были вы вечор?
Зачем так грустен ясный взор?

Я слышал зов. Надеюсь видеть папу Пия и Анджело!

Вино? Пришли!

Они изволили, то есть пришли.

Ты мелешь, братец, чепуху!

Нет, нет! Я как на духу!

Но это явная ошибка! Быть может, вы не туда звонили!
Или, в самом деле, Рафаэля* имя шутник присвоил? Или?

Мне при рождении святыми отцами имя Рафаила некогда дано.

О, олух! олух! ду…
Я говорил тебе: вино!

Я вызвал здесь и переполох, и смуту, и беду…
Я не думал… Я думал встретить Микель-Анджело.

Ах, здесь посвежело!

Ах, я не могу! Я не могу! Здесь путаница вышла.
Во всем вините, пожалуйста, слугу.
Я убегу (убегает).

Ишь, куда повертывает Маковский дышло…

О, Рафаэль-вино и Рафаэль живой! О, прибаутка ведем!
Ну, что же, ты ошибся: домой, в путь обратный едем.

Я мечте кричу: пари же,
Предлагая чайку Шенье,
(Казненному в тот страшный год в Париже),
Когда глаза прочли: «чай, кушанье».
Подымаясь по лестнице
К прелестнице,
Говорю: пусть теснится
Звезда в реснице.
О Тютчев туч*! какой загадке,
Плывешь один, вверху внемля?
Какой таинственной погадка*
Тебе совы — моя земля*?

Одни поют, одни поют,
И Все снуют, и Все снуют,
Пока дают живой уют.

То отрок плыл, смеясь черными глазами,
И ветки черных усов сливались с звездными лозами.
Я, звездный мир зная над собой, была права,
И люди были мне, березке, как болотная трава.
Неслышна ли<шь> ночь, незрима топь,
Но что это? Переживаем ли мы вновь таинственный потоп?
Почувствуй, как жизнь отсутствует, где-то ночуя,
И как кто-то другой воскликнул: так хочу я!
Люди стоят застыло, в разных ростах, и улыбаясь.
Но почему улыбка с скромностью ученицы готоваответить: я из камня и голубая-с.
Но почему так беспощадно и без надежды
Упали с вдруг оснегизненных тел одежды!
Сердце, которому были доступны Все чувства длины,
Вдруг стало ком безумной глины!
Смеясь, урча и гогоча,
Тварь восстает на богача.
Под тенью незримой Пугача
Они рабов зажгли мятеж.
И кто их жертвы? Мы те же люди, те ж!
Синие и красно-зеленые куры
Сходят с шляп и клюют изделье немчуры,
Червонные заплаты зубов
Стоящих, как выходцы гробов.
Вон, скаля зубы и перегоняя, скачет горностаев снежная чета,
Покинув плечи, и ярко-сини кочета.
Там колосится пышным снопом рожь
И люди толпы передают ей дрожь.
Щегленок вьет гнездо в чьем-то изумленном рту,
И все перешло какую-то таинственную черту.
Лапки ставя вместе, особо ль,
Там скачет чей-то соболь.
И козочки ступают осторожно по полу,
Глазом блестя, оставив живопись,
А сова, раньше мел, — над ними крыльями хлопала,
О, спутник мой, крепись!
Щегленок — сын булавки!
И все приняло вид могильной лавки!
Там в живой и синий лен
Распались женщин кружева.
И взгляд стыдливо просветлен
Той, которая, внизу камень, взором жива.
От каждой шеи, от каждой выи
Вспорхнули тени. Зачем живые?
Все стали камнями какого-то сада,
И звери бродят скучные среди них — какая досада:
В ее глазах и стыд, и нега,
И отсвет бледный от другого брега.
Ей милостью оставлен легкий ток,
Полузаслоняя вид нагот.
Взор обращен к жестокому Судье.
Там полубоязливо стонут: Бог,
Там шепчут тихо: Гот,
Там стонут кратко: Дье!
Это налево. А направо люди со всем пылом отдались веселью,
Не заметив сил страшных новоселья.

Бежим! Бежим отсюда, о госпожа!

Но что это? Ты весь дрожишь? Ты весь дрожа?
Но спрашивать не буду. Куда же мы идем, мой «мой»?

В божество, божество, спасающее глаз тьмой!
Мои имения мне принесут земную мощь!
В «вчера» мы будем знать улыбку тещ.
Но нет! Не скучно ли быть рабом покорным суток.
Нет, этот путь, как глаз раба печальный, жуток!
Убийца всех, я в сердце миру нож свой всуну!
Божество. Стать божеством. Завидовать Перуну.
Я новый смысл вонзаю в «смерьте».
Повелевая облаками, кидать на землю белый гром…
Законы природы, зубы вражды ощерьте!
Либо несите камни для моих хором.
Собою небо, зори полни я,
Узнать, как из руки дрожит и рвется молния.