Сергей Городецкий - Избранные произведения. Том 1

За взлетом розовых фламинго,
За синью рисовых полей
Все дальше Персия манила
Руками старых миндалей.

И он ушел, пытливо-косный,
Как мысли в заумь, заверстав
Насмешку глаз — в ржаные космы,
Осанку денди — в два холста.

Томился синий сумрак высью,
В удушье роз заглох простор,
Когда ко мне он ловкой рысью
Перемахнул через забор.

На подоконник сел. Молчали.
Быть может, час, быть может, миг.
А в звездах знаки слов качались,
Еще не понятых людьми.

Прорежет воздух криком птичьим,
И снова шорох моря нем.
А мы ушли в косноязычье
Филологических проблем.

Вопрос был в том, вздымать ли корни
Иль можно так же суффикс гнуть.
И Велимир, быка упорней,
Тянулся в звуковую муть.

Ч — череп, чаша, черевики.
В — ветер, вьюга, верея.
Вмещался зверь и ум великий
В его лохматые края.

Заря лимонно-рыжим шелком
Над бархатной вспахнулась тьмой,
Когда в луче он скрылся колком,
Все рассказав — и все ж немой.

И лист его, в былом пожухлый,
Передо мной давно лежит.
Круглеют бисерные буквы
И сумрачные чертежи.

Урус-дервиш, поэт-бродяга
По странам мысли и земли!
Как без тебя в поэтах наго!
Как нагло звук твой расплели!

Ты умер смертью всех бездомных.
Ты, предземшара, в шар свой взят.
И клочья дум твоих огромных,
Как листья, по свету летят.

Но почему не быть в изъяне!
Когда-нибудь в будой людьбе
Родятся всё же будетляне
И возвратят тебя в себе.

Ты был мне сыном. Нет, не другом.
И ты покинул отчий дом,
Чтоб кончить жизнь пустым испугом
Перед весенним в реках льдом.

Ты выпил все, что было в доме,
И старый мед и древний яд,
Струя запутанный в соломе,
Улыбчивый и хитрый взгляд.

И я бездумно любовался
Твоей веселою весной
И без тревоги расставался
С тобой над самой крутизной.

А под горой, в реке, в теснинах,
Уже вставали дыбом льды,
Отец с винтовкой шел на сына,
Под пули внуков шли деды.

Былое падало в овраги,
И будущее в жизнь рвалось.
На мир надежды и отваги
Враги накаливали злость.

И разгорался бой упорный,
Винтовка приросла к рукам.
А ты скитался, беспризорный,
По заунывным кабакам.

Ты лебедем из грязи к славе
Рванулся дерзко. И повис.
Ты навсегда мой дом оставил,
И в нем другие родились.

Река несла под крутизною
Испуганный ребячий труп.
Ладонь обуглилась от зноя,
Сломались брови на ветру.

В какой-то щели Госиздата,
Средь вороха бумажных дел,
Я повстречал такого брата,
Каких по крови не имел.

Он обласкал огромным взглядом,
Обмолвясь: «Только не кури!»
И вдруг в беседе, близко, рядом,
Я увидал крыло зари —

Той, что, бесстрашием вскипая,
Гнала в пустыню Иргаша,
Той, для которой пал Чапаев,
Той, что до солнца хороша.

И часто после, неутомно
По лестницам стихи влача,
Я в маске труженика скромной
Лицо героя различал.

И сплелся я лучом незримым
С улыбкою его зари,
Когда о книгах, о любимых,
Со мной он грустно говорил:

Что вот нельзя. Что много дела.
А то бы сколько написал…
И вдруг — могила мхом одела
Бессмертной бури голоса.

Напрягая последние силы,
Я ушел, обезумев весной,
Из огромной братской могилы,
Где почил мир, когда-то родной.

И под свист весенней метели,
Пробираясь ввысь по тропам,
Не смотрел я, как милые тлели,
Как глаза их ушли в черепа.

Забывал, сколько чувств и мыслей
Я оставил там, за собой.
Ведь вселенная на коромысле
Закачалась, гремя борьбой.

И вознесся я с нею в пламя
Небывалого бытия.
О века грядущие, с вами,
Навсегда теперь с вами я!

В новый мир за трудом веселым,
Не сгибаясь под грузом гроз,
Я богатым пришел новоселом,
Я так много с собой принес!

Но бывает, что в час унылый
Я боюсь быть один с тишиной.
И бегут родные могилы,
Кивая крестами, за мной.

Обветренною босоножкой,
Смела, смешлива и смугла,
Она под барское окошко
Сплясать и погадать пришла.

Монисто на груди блестело,
Струились косы в два ручья,
И темное дышало тело
Из разноцветного тряпья.

Сердитый прадед был в халате,
В ермолке, с длинным чубуком,
И злился, что шутя истратил
Деньжонки за орловский дом.

Но всё ж, вооружась лорнетом.
Он на цыганку поглядел —
И вздрогнул. Дело было летом.
Цвели кувшинки на пруде.

Смеясь, к цыганке прадед вышел,
И жадный взор холостяка
По ней узор горячий вышил.
И по груди и по щекам.

И буйно вспыхнуло здоровье
В крови его набухших жил.
С своей упрямостью воловьей
Он жребий свой и мой решил.

Засел с бурмистром в кабинете,
На счетах щелкал и кричал:
«Купить сейчас же! Иль в ответе
Ты будешь с пятки до плеча».

С деньгами было очень слабо,
Иль дом закладывать опять?
Всю ночь галдел под садом табор:
Берет женой или гулять?

Уж прадед звал бурмистра высечь,
И солнце искрилось в росе,
Когда решили: сорок тысяч,
Законный брак и пир для всех.

Согласен! И с гортанным пеньем
Цыгане ринулись к вину,
Ценой последнего именья
Помещик приобрел жену.

И в дом вошла цыганка павой,
Моей прабабушкой вошла.
Соседи вкруг охальной славой
Звонят во все колокола:

«Скандал! Жениться? Что за бредня?
Купил, так потихоньку жри!»
И лутовиновская ведьма
Топорщилась: «Quelle sauvagerie!»[62]

Но, крепок нравом неминучим,
Веселый от своей судьбы,
На свадьбе всех споил Анучин
От парадиза до избы.

Кутили всласть. Плясали пары.
И прадед слушал визготню.
Потом спустил борзых поджарых
На охмелевшую родню.

И разметалась в изголовье
Цыганских кос густая тень.
Спасибо, прадед! Дикой кровью
Ты сбил с меня дворянства лень.

И я люблю коней, и пляску,
И пыль дорог, и дым костров.
Цыганки полевую ласку
Вы пьете из моих стихов.

За простой человеческой лаской
Я блуждаю по всем этажам,
И восточной мне кажется сказкой
Этот путь мой по мертвым глазам.

За конторки, в столы и диваны
Вы засунулись, высунув лбы,
А в пустынях бредут караваны
За миражем песков голубых.

Восковые вы куклы иль люди?
За стекляшками глаз — ничего!
Я мечтаю о рыжем верблюде,
О глазах человечьих его.

Изможденный, усталый, нелепый,
Переход совершая большой,
Он однажды в старинные склепы,
Умирая от жажды, зашел.

Чинно в склепе сидели скелеты.
Каждый важно смотрел пустотой.
Перед каждым мечи и браслеты.
Перед каждым кувшин золотой.

С виду тоже как будто и люди,
Но без жажды, хоть бешеный зной.
Было мало терпенья в верблюде.
Плюнул в них он последней слюной.

За простой человеческой лаской
Я блуждаю по всем этажам,
И восточной мне кажется сказкой
Этот путь мой по мертвым глазам.