Сергей Городецкий - Избранные произведения. Том 1

И вечер сегодня дымился и плакал,
И ты за плечами стоял в тишине.
Закат рассыпался кошницами мака,
Про дальнее детство рассказывал мне.

Как «Мальву» читали, и бегали лесом,
И сфинксов ловили, играли в лапту,
И в поле дождливом, под финским навесом,
То к Ницше, то к Марксу гоняли мечту.

Влюблялись, друг другу читали поэмы
И красками бурно пятнали картон.
Над Иматрой пенной, смущенно и немо,
Грядущего слушали бешеный звон.

Зачем же ушел ты, как будто обманом,
И в маске оставил улыбку тоски,
Свой звук недопетый развеяв туманом
Над гипсовой тенью красивой руки?

В задумчивой комнате, в сукнах зеленых,
Не встретимся больше для долгих бесед.
Но светит в извивах ума отдаленных
Потерянной дружбы ласкающий след.

Увенчан терном горькой славы,
Властитель ритмов дней багряных
Ушел в печали величавой,
В недугах и кровавых ранах.

И пусто лесу у опушки,
И полю в цвете милом убыль.
Ушел туда, где светит Пушкин,
Ушел туда, где грезит Врубель.

И ранит небо грудь лебяжью,
Закатами кровавит дали.
Болотный попик в глубь овражью
Бежит, заплакан и печален.

Фабричных улиц перекрестки,
Ушедшим солнцем озаряясь,
Затеплились слезою блесткой,
И чахлых веток никнет завязь.

А на мосту, вся в черном, черном,
Рыдает тихо Незнакомка
О сне, минувшем неповторно,
О счастье молнийном и ломком.

Ушел любимый. Как же голос
Неизъяснимый не услышим,
Когда на сердце станет голо,
Когда захочется быть выше?

Вчера, на вьюге, средь жемчужной
Снежинок радостной возни,
С улыбкой нежной и недужной
Со мною рядом он возник.

Все та же русская дорога
Ухабами вздымала даль.
Ямщик над клячей злился: «Трогай!»
И взвизгивали провода.

Метели пьяная охапка
В ногах крутилась колесом.
Его барашковая шапка,
Чуть сдвинутая на висок.

Перчатки, поступь, голос, облик —
Всё, всё как прежде, как всегда.
И только взор лучами облил,
Каких я в жизни не видал.

Обычное рукопожатье,
Литературный разговор.
«Опять предательствуют братья
И критики стрекочут вздор».

Лудили острые пылинки
Околыш шапки в серебро.
«Ну, как понравились поминки?»
«Могила славе нашей впрок».

«Ты знаешь, переводит турок
Мамед Эмин твои стихи».
— «Да, но у нас литература
Еще в плену годов глухих».

«Но знаешь ты, что зреют зерна,
Тобой посеянные в нас,
И песней новой и просторной
В стихах провеяла весна?»

«Всегда ты прытким оптимистом
Был…» Вихрем взвизгнула метель.
И он прислушался лучисто,
Что спела вьюжная свирель.

И недопетых песен гнетом
Болезненно нагрузнул лоб.
А в голос бури, к снежным нотам,
Звучанье солнца протекло.

Полночный вихрь в лицо летел нам,
Но пламя чудилось за ним.
К кремлевским подошли мы стенам,
К могилам мертвых ледяным.

Он шапку снял. «Прощай. Пора мне».
Сжег губы братский поцелуй.
И за высоким черным камнем
Укрылся в снеговую мглу.

И тотчас от реки зарею,
Ручьями, солнцем, синевой
Забунтовало под горою
Весны внезапной торжество.

И поднялось, и налетело
Счастливей звезд, страшнее сна,
Как будто дух свой, песню, тело
Всё отдал он, любимый, нам.

Ушел. И песня недопета.
И улыбаешься в земле
Улыбкой мудрою скелета
Сгоревших грез седой золе.

И мучит мозг воспоминанье:
«Кресты». Угрюмый каземат.
Ключа в большом замке бряцанье
И рядом ты, нежданный брат.

Ты в триста восемьдесят пятой,
Я по соседству был в шестой.
Но пламя юности распятой
Тюрьму взрывало красотой.

Всю ночь сквозь стенку разговоры
С кувшином-рупором в руке,
Под шаг тюремщика нескорый,
Под взором каменным в глазке.

Потом проклятою дорожкой
Прогулка будто на цепи.
Два слова, брошенных сторожко,
И очи — как цветы в степи.

Ты был бездумный и веселый,
Как звон весеннего дождя,
И маловишерские села
Тебя любили, как вождя.

Барахтались мы вместе в лапах
Литературных пауков
И Волхова мятежный запах
Ловили вместе буйством слов.

Бывало, вместе голодали
И вместе пели за вином…
Как безнадежны эти дали,
Где ты пустым окован сном!

Какая боль, что в этом счастье,
В грозе восторга, в песне сил,
В творящем нашем советвластье
Ты далеко в лесу могил.

На львов в агатной Абиссинии,
На немцев в каиновой войне
Ты шел, глаза холодно-синие,
Всегда вперед, и в зной и в снег.

В Китай стремился, в Полинезию,
Тигрицу-жизнь хватал живьем.
Но обескровливал поэзию
Стальным рассудка лезвием.

Любой пленялся авантюрою,
Салонный быт едва терпел.
Но над несбыточной цезурою
Математически корпел.

Тесня полет Пегаса русого,
Был трезвым даже в забытье
И разрывал в пустынях Брюсова
Камеи древние Готье.

К вершине шел и рай указывал,
Где первозданный жил Адам, —
Но под обложкой лупоглазого
Журнала петербургских дам.

Когда же в городе огромнутом
Всечеловеческий встал бунт, —
Скитался по холодным комнатам,
Бурча, что хлеба только фунт.

И ничего под гневным заревом
Не уловил, не уследил.
Лишь о возмездье поговаривал,
Да перевод переводил.

И стал, слепец, врагом восстания.
Спокойно смерть к себе позвал.
В мозгу синела Океания
И пела белая Москва.

Конец поэмы недочисленной
Узнал ли ты в стенах глухих?
Что понял в гибели бессмысленной?
Какие вымыслил стихи?

О, как же мог твой чистый пламенник
В песках погаснуть золотых?
Ты не узнал живого знамени
С Парнасской мертвой высоты.

Отбивая с ног колодку,
Жизнь прошел, как Жигули.
Что ж кладем тебя мы в лодку
Плавать по морю земли?

Только песня загудела
И, как берег, сорвалась.
Или песенное дело
Охромело на крыла?

Видно, в людях много спеси,
Ходят по лесу балды,
Что сказительника песен
В гроб пускаем молодым.

Ты прощай, любимый, милый,
Наш крестьянский соловей.
После смерти песню силы
По народишку развей.

Кроем лодку красной лодкой.
Неужели это гроб?
Неужели умный, кроткий,
Зарываем в землю лоб?

Хоть бы ты зашел проститься,
Почитать еще стихи,
Разве можно сразу скрыться
С наших омутов лихих?

Бьемся мы, как рыбы в сетях,
Заплутались в трех соснах,
И, как ты, такие дети
Торопясь уходят в прах.

Милый друг. Расстаться — слезы.
Но веселым соловьем
С вешней пел ты нам березы.
Голос твой мы переймем.

Нежный. Синью голубою
Руки скрасились твои.
Но сейчас мы все с тобою —
Ты не можешь, — но пойми.