Антология - Европейская поэзия XIX века

Взгляни, как весел летний луг,
Как густ камыш речных излук,
Как безмятежно — погляди! —
Дитя у Девы на груди,
А в дальней роще так густа
Листва грядущего креста.

Эти уста, сохранив обаянье отчизны, забыли
Звук языка, что лепил пухлость прелестную губ.
В руки учебник берет ленивица, хмурясь в досаде,
Русские фразы твердит, — всё, как велит ей отец.
Губы строптивые! Вы лепечете сладко — но краше
Стали с тех пор, как тайком делом другим занялись!

По-прежнему, о лампа, красота твоя
Живит собою зал полузаброшенный,
Где ты на легких столько лет висишь цепях.
Венком по краю чаши беломраморной
Из бронзы вьется плющ зеленый с золотом,
И хоровод детей на чаше вырезан.
Как все чарует! Подлинным искусством здесь
Слит дух веселья с истовой серьезностью.
И пусть тебя не видят — но прекрасному
Довольно для блаженства красоты его.

«Тяжелый крест ношу я,
Об этом и пишу я, —
А кто не ведает забот,
Пускай мои стихи сотрет!»

Кто на скамье в глуши печальной этот стих
Нетвердой выводил рукою, — нет, не в шутку,—
Скиталец иль пастух, присевший на минутку?
Веселья не видать в словах его простых!

Не нынче, не вчера написаны они,
Здесь многие пройти успели в эти дни,
И, строчки по складам прочтя, любой глядел
На жизнь свою, постичь стараясь свой удел,

Стоял в задумчивости миг — и шел потом
С привычной ношею забот своим путем,
Оставив строки тем, кто будет здесь бродить
И думы горестные в сердце бередить.

«Много тропок ведет в Аид, — поется
В старой песне, — одной из них пойдешь ты,—
Знай и помни». — Кто, Сапфо, о том не знает,
О чем нам каждый скажет день? Но живым такое слово неглубоко
Входит в сердце: рыбак, взраставший у моря с детства,
Шороха воли притупившимся ухом не слышит.
Только сегодня — послушай! — так странно встревожилось сердце!
Солнечный блеск нынче утром,
Озарявший вершины деревьев,
Рано сонливицу (так ты недавно бранила Эринну)
С душного ложа в сад поманил…
На душе у меня было тихо, по в жилах
Билась неровно кровь, от бледных щек отливая.
А когда перед зеркалом я закрыла лицо волосами
И потом завесу душистым раздвинула гребнем,
Странный я встретила взглядом в зеркале взгляд.
«О глаза, — я сказала, — чего вы хотите?
Ты, мой дух, до сих пор бестревожно обитавший
В этом сердце и с чувствами живыми обрученный,
С какой пугающей полуулыбкой, строгий демон,
Ты мне киваешь, смерть предвещая!»
И что-то вдруг пронзило меня,
Словно блеск зарницы, словно свист черноперой стрелы,
Проносящей смерть у виска.
И, к лицу ладони прижав, еще долго со страхом
Я глядела во тьму кружащей голову бездны.
Но о собственной участи смертной
Я без слез помышляла,
И лишь вспомнив, что смертна и ты,
И все подруги,
И милое искусство Муз,
Залилась я слезами.

В этот миг головная сетка, твой дивный подарок,—
Височные нити и на них золотые пчелы,—
Со стола мне сверкнула.
Когда праздник, обильный цветами, мы будем
Справлять в честь супруги Плутона,
Я хочу посвятить могучей богине сетку,
Чтоб она благосклонной и кроткой была и к тебе и ко мне
И каштановой пряди с любимой твоей головы
Для Эринны тебе не пришлось бы срезать слишком скоро.

Где затаилась ель
в лесу далеком?
Где роза та цветет,
под чьим окошком?
Судьба сулила им,—
узнай же, сердце! —
так нежно зеленеть
в твоем надгробье.
Два вороных конька
в траве пасутся,
потом спешат домой,
вприпрыжку, резво.
Они твой гроб свезут
неспешным шагом,
быть может, раньше,
чем с копыт их звонких
подкова упадет,
что мне блеснула!

Как дочь короля Каэтана зовут?
— Ротраут, красавица Ротраут.
Негоже ей прясть и мести со двора.
Что делает юная Ротраут с утра?
— Охотится, удит.
О, если б служил я в охоте у ней,
Охотился с нею и бил лебедей!
— Молчи, мое сердце!

Вот месяц прошел,
О, Ротраут, красавица наша, Ротраут! —
И юноша служит тебе, Каэтан,
Надел он охотничий темный кафтан
И в чащу умчался.
О, если бы я королевичем был!
Всем сердцем я Ротраут-красу полюбил.
— Молчи, мое сердце!

Под дубом они прилегли отдохнуть,
А Ротраут смеется:
«Зачем на меня ты, любуясь, глядел?
Дружок, поцелуй меня, если ты смел!»
Как боязно стало!
Но думает: «Этим не шутят спроста!»
И Ротраут-красу он целует в уста.
— Молчи, мое сердце!

И молча они поскакали домой.
Ротраут, красавица Ротраут!
А сердце ликует, как юный птенец:
«Надень хоть сегодня свой царский венец,
Но я не в обиде!
Узнайте, все листья в могучем лесу,
Что я целовал нашу Ротраут-красу!»
— Молчи, мое сердце!

Граф Милезинт коварен был:
Он меч свой непреклонный
Занес, племянника убил
И завладел короной!
В просторном тронном зале
Злодея увенчали.
Ужели он ирландцев ослепил?

Король грустит в полночный час,
Иль пьян он после пира?
Безумец не смыкает глаз,
Нова его порфира.
Он сыну молвит слово:
«Венец подай мне снова
И разузнай, кто хочет видеть нас!»

Вступает черная беда
В угрюмые хоромы:
Теней зловещих череда,
Зловещий блеск короны.
Скользят безмолвно тени,
А Милезинт в смятенье,—
Ему от них не скрыться никуда!

Выходит из толпы немой
Дитя с кровавой раной,
Тоска и скорбь судьбы самой
В его улыбке странной.
Дитя подходит к трону
И молвит, сняв корону:
«Убийца, вот тебе подарок мой!»

Виденье скрылось наконец,
Вновь призраки далече,—
Бледнеет ночь, блестит венец,
И догорают свечи.
Сын Милезинта снова
Взглянул в лицо отцово,—
Пред ним на троне восседал мертвец.

Синей шалью с вышины
Веет, веет ветер вешний,
Все нежней в округе здешней
Дух пришествия весны.
Одолела сон
Зимняя природа.
— Слышу, слышу арфы тихий звон!
Это ты, Весна!
Жду твоего прихода!

Сияет день весенним озареньем.
Навстречу небу страстно холм стремится.
Готов любовной негою излиться
Застылый мир и стать стихотвореньем.

У реющей сосны перед селеньем
Моей любимой милый дом таится.
О сердце! Перестань так сильно биться
И слей блаженство с умиротвореньем.

Любовь! Рассей скорее наважденье,
Которым полнит душу мне природа,
А ты, весна, умерь любви желанья.

Угасни, день! Ночь, дай мне исцеленье!
Пока прохладны звезды небосвода,
Хочу подняться к бездне созерцанья.