Александр Житинский - Плывун

Все печальнее речи
И суровее взгляд,
Но сыны человечьи
Не о том говорят.
Как мне сделать понятней
Эту музыку сфер?
Вам бы все позанятней,
Про любовь, например.
Я ль страстей не имею,
На две трети земной?
Но немею, немею
Пред любовью иной.
Продолжение рода —
Это ль главное, друг?
С вечным зовом: Свобода! —
Продолжается дух.
Не желаю лукавить
И грозить вам судом.
Только бы не оставить
Ничего на потом.

Все совершится только здесь.
Умрешь ты полностью и весь.
Твоя душа ни в ад, ни в рай
Не попадет, и не мечтай.
Все совершится только тут,
За эти несколько минут,
В общенье с этими людьми.
Меня ты правильно пойми.
С так называемым Творцом
Легко казаться мудрецом,
Хотя, по правде, — нет его.
Короче — нету ничего.
И все-таки: Творец… душа…
А жизнь сложна и хороша,
Полна предчувствий и причуд,
Хоть завершится только тут.

В электричке стоящий в проходе,
Изучающий жизнь на бегу,
Что я знаю об этом народе?
Чем помочь его мыслям могу?
Не представить, к примеру, как сложен
Этот розовый пенсионер,
Но меж нами контакт невозможен
По причине хороших манер.
Не узнать, почему эти двое
Так устало в окошко глядят.
Что у них там случилось такое?
Размышленье? Размолвка? Разлад?
Не понять даже самую малость
Из увиденных мною окрест:
И ребенка невинную шалость,
И стареющей женщины жест.
И поэтому в силу привычки
Говорю, как могу, о себе:
— Пассажиры, — прошу, — электрички!
Хоть в моей разберитесь судьбе.
Я такой же случайный прохожий,
Представитель трудящихся масс.
Вот ладонь. Наши линии схожи.
Вот стихи. Они тоже про вас.
И, внимая им на повороте
И в пространстве чертя полукруг,
Может быть, вы себя узнаете
И себе удивляетесь вдруг.

Казалось бы, уже забыл
Тебя за давностью утраты.
Умерен юношеский пыл
И стерлись имена и даты.
Казалось бы, ты далеко,
Мы знать не знаем друг о друге.
Но вот поди ж ты, как легко
Подняться вновь душевной вьюге!
Девчонка, школьница, как ты —
И некрасива, и красива,
Твои далекие черты
Случайным взглядом воскресила.
Она взглянула, как тогда.
Не знаю, что уж ей казалось?
Моя давнишняя беда
Ее, по счастью, не касалась.
Искала, может быть, ответ,
Косясь и с кем-то там толкуя?..
Но я-то прожил столько лет.
Но я-то видел в ней другую.

Напишу ему: «Здравствуй, потомок!
Ты прости, что твой пра-пра-прадед
Был по вашим понятьям подонок
И к тому же никчёмный поэт.
Ты прости ему бедную лиру,
И обман, и притворство его.
Он хотел лишь понравиться миру
И повсюду играл своего.
Среди русских считался он русским,
Средь евреев казался еврей,
Среди женщин был чуточку грустным
И веселым средь старых друзей.
В этом не было даже расчету,
А скорее, позор да беда.
Но по самому строгому счету
Был чужим он везде и всегда.
Поносили его и венчали,
Улыбался он, скромен и мил.
„В многой мудрости много печали“,—
Повторять он частенько любил.
Утомясь от борьбы постепенно,
Стал он тих и покорен судьбе.
Ну, а если сказать откровенно,—
Он мечтал быть понятным тебе.
Ты прости ему эту записку,
Заготовленную наперед…
Знаю я: наша встреча не близко.
Холод времени пальцы сведет».

Мертвые, мертвые,
Совершенно мертвые люди
Пьют, смеются похабному анекдоту.
Мертвые женщины носят мертвые груди
Так, словно выполняют общественную работу.
Когда же я умер? Какую смертную дату
Прикажете выгравировать на блестящей табличке?
Мертвый мой голос, точно завернутый в вату,
Не имена называет теперь, а клички.
Мертвые лица склонились ко мне с участьем.
Мертвым надеждам не суждено сбыться.
Как?
         Вот это и называется счастьем?
И ради этого стоит на миг продлиться?

Обращаюсь к читателю,
А читателя нет.
Предан скоросшивателю
Мой словесный портрет.
В тонких линиях абриса
Невесомый почти,
Он — посланье без адреса,
Кто-нибудь, да прочти!
Не прошу снисхождения
За мое ремесло.
Все мои заблуждения —
Незаметное зло.
Мой потомок с беспечностью
Их осудит, смеясь.
Вот и будет мне с вечностью
Долгожданная связь.

Даты жизни целой
В строчки уложу.
Вот еще незрелый
Вам рукой машу.
В горделивой позе,
Точно чемпион,
Неподвластный прозе
Нынешних времен.
Вот уже умнее
И печальней взгляд.
Что со мною? Старею.
Возраст виноват.
Кое-что усвоил
Из простых манер.
Понял, что́ я стоил
Раньше, например.
Вот совсем уж скучный,
Умудренный весь,
Неблагополучный,
Утерявший спесь,
Слабый, виноватый
Напрочь, навсегда.
Вот такие даты.
Месяцы. Года.

Долго совести до Бога добираться.
Долго сор мести и долго завираться.
Долго книжные осваивать науки.
Всем мы ближние, но в этом столько муки!
Долго, долго драться с собственною тенью.
Чувство долга — многолетнее растенье.
Долго повести печатать на бумаге.
Чувство совести нуждается в отваге.

Я вспомнил всех, кого я не любил
(Их оказалось на поверку мало):
Приятеля, с которым водку пил,
Его жену, что всё на свете знала,
Ученого соседа моего,
Известного поэта одного,
А может, двух… Учительницу пенья,
Редактора на радио, кому
Высказывал в письме я точку зренья,
Неясную тогда мне самому.
Я вспомнил всех, кого я не любил,
И оказалось: я покладист был.
Я вспомнил всё, к чему был равнодушен
(Я не скажу, что вовсе нетерпим).
Успех у женщин? Он, конечно, нужен,
Но вот хлопот не оберешься с ним.
Тщеславие меня не подгоняло
И зависти я, вроде бы, не знал.
Не требовал от ближних пьедестала,
И то сказать: к чему мне пьедестал?
Всё выходило так, что я не воин,
Хотя в себе уверен и спокоен.
Я вспомнил всё. А то, что позабыл,
Фантазией расчетливо восполнил.
Я вспомнил всех, но я тебя не вспомнил.
Не потому, что тоже не любил,
А потому, что страсти не в почете,
Спокойствие оплачено ценой
Достаточной, и при таком расчете
Тебе одной известно, что со мной.

Эти письма порви поскорей,
Раскроши их на малые дольки
И развей за окошком… но только
Ни о чем, ни о чем не жалей.
Всё, что было когда-то милей
И любого подарка дороже,
Выбрось в форточку разом… и всё же
Ни о чем, ни о чем не жалей.
И вина напоследок налей,
Пригуби из бокала немного
И забудь меня, но… ради Бога,
Ни о чем, ни о чем на жалей!

Печку на ночь затопили,
Принесли вязанку дров,
Стол накрыли, чай попили,
Разогрели чаем кровь.
Все дневные огорченья
И превратности судьбы
Без особого мученья
Вылетели из трубы.
Только влажный шепот сада
И бормочущая печь —
Вот и всё, что было надо,
Чтобы выпрямилась речь.
Чтобы тайные изломы
Нашей жизни суетной
Стали вовсе незнакомы
И ходили стороной.