Семён Раич - Поэты 1820–1830-х годов. Том 2

Однообразные досуги
Сменили бешенство страстей;
Без вдохновенья, без подруги
Проходит время юных дней.

Я свыкся с хладной тишиною,
Душа печальна и нема.
Живу в забвенья сиротою,
Нет грез для сердца и ума.

Когда ж опять во мне проснется
Порыв любви, порыв весны?
Когда же чувство отзовется
На глас знакомой старины?

Мое молчит воображенье,
Как льдом покрытая река.
Приди, былое наслажденье,
Рассей младого старика.

До рассвета поднявшись, перо очинил
            Нечестивый Брамбеус барон.
И чернил не щадил, сих и оных бранил
            До полудня без отдыха он;
Улыбаясь, привстал и тетрадь отослал
            В типографию к Працу барон.
В ней он Греча ругал, но под видом похвал,
            Рассмотрев с тех и этих сторон.

Фантастический бес в кацавейке своей,
            Потирая руками, гулял.
Слышен стук у дверей, и на зов «Ну, скорей!»
            В кабинет Тимофеев вбежал.
«Подойди, мой урод, ты мой виршник плохой!
            Ты три года мне друг и родня.
Будь мне предан душой, а не то — черт с тобой!
            Пропадешь ты как пес без меня.

Я в отлучке был день. Кто у Смирдина был?
            На меня не точили ль ножи?
И к кому он ходил, и хлеб-соль с кем водил?
            Что заметил — мне всё расскажи».
— «Без тебя, мой барон! непогода была;
            Целый день наш купец хлопотал —
И реформа пошла — Смирдина все дела
            Полевой обрабатывать стал.

Тихомолком пробрался я к ним в кабинет
            И вникал в их преступную речь.
Передать силы нет Полевого совет!..
            Вдруг дверь настежь — и входит к ним Греч.
И, ему поклонившись почти до земли,
            Наш Филиппыч осклабил уста…
Тут беседы пошли, и — поверишь — нашли,
            Что твой ум и ученость — мечта!

Что ты Смирдина скоро в банкротство введешь,
            Что его ты Султан Багадур,
Что ему ты всё врешь, празднословишь и лжешь,
            Что богат он и глуп чересчур,
Что бесстыдным нахальством ты всех оттолкнул,
            Что откармливал только себя,
Что ты сих обманул и что оных надул,
            Что надежда плоха на тебя…

И спасенья у них умолял наш Смирдин.
            Призадумался Греч с Полевым.
„Ты наш друг, ты наш сын“, — возглашает один,
            И другой повторяет за ним:
„Пусть от злости зачахнет ехидный барон,
            Но ты честен, желаешь добра,
И теперь ты спасен, и не страшен нам он,
            Обличить самозванца пора!“

Тут взялися за трости, за шляпы они
            И домой поспешили бежать.
Вспомня старые дни, со мной стены одни
            О суе́тности стали мечтать».
И Брамбеус барон, поражен, раздражен,
            И кипел, и горел, и сверкал;
Как убитый был он, злобный вырвался стон:
            «Он — клянусь сатаною! — пропал!..

Но обманут ли не был ты глупой мечтой,
            Например, хоть мистерий твоих?
Ты невольно порой — ах, раздуй их горой! —
            С панталыку сбиваешься в них».
— «Не мистерилось мне, не писал я пять дней,
            И всё видел и слышал я сам,
Как он стал веселей, проводивши гостей,
            Как он гнул непристойности нам.

Если ты не покажешь свой гнев, свою власть
            Смирдину и клевретам его,
Я предвижу напасть: нам придется пропасть,
            Нам не будут платить ничего.
Но бороться опасно — могуч Полевой,
            И опасен бывает и Греч!
Не рискуй же собой, мой барон удалой!
            Ведь тебя им, как плюнуть, — распечь!

Оба бойко владеют пером и умом,
            Их привыкли давно уважать,
И живут хоть домком, да нажит он трудом,
            А не так… но зачем пояснять!
Что сказал я, то знаю, — ты понял, барон?
            Ведь слова непритворны мои.
Ты отвесь им поклон, так не выгонят вон,
            А не то нас отлупят они».

«Ах ты, Миф Тимофеич! Из лыка ты сшит.
            Ты мне смеешь советы давать!
Во мне ярость кипит: пусть Смирдин задрожит,
            Я его поспешу покарать.
Кто Брамбеус — изменнику я покажу.
            Будь свидетелем мести моей!
Я язык привяжу, дружка спать уложу.
            В путь-дорогу сбирайся скорей!»

«Я не властен идти, я не должен идти,
            Я не смею идти! — был ответ. —
Что шуметь без пути! Да и ты не кути!» —
            И бежит без оглядки поэт.
Сел в коляску барон — кони борзые мчат
            Из Почтамтской на Невский его.
Часу мщения рад… В беспорядке наряд,
            И мутится в глазах у него.

Вот подходит к крыльцу, вот уж он на крыльце,
            Вот в знакомый вбежал магазин,
Вытер пот на лице… Нет лица на купце:
            Душу в пятки упрятал Смирдин.
«Я с тобою опять, друг почтеннейший мой!»
            — «В добрый час, благородный барон!»
— «Ты в чести стал большой. Что, здоров Полевой?
            Ну, скажи мне, что делает он?»

От вопроса Смирдин изменился лицом —
            И ни слова. Ни слова и тот!
Что-то будет с купцом? Счет плохой с наглецом,
            Он же кстати и счет подает.
Содрогнулся Смирдин, и в очах меркнет свет:
            Счет ужасен! «Что будет со мной?
Дай один мне ответ: ты мне сбавишь иль нет?»
            Но Брамбеус затряс головой.

«Беззаконную черти карают приязнь,
            Нашей дружбе с тобою конец!
Ты изведал боязнь и ужасную казнь
            Заслужил, вероломный купец!»
Он тяжелою шуйцей коснулся стола
            И в минуту замок надломал,
Где наличность была — всё десница взяла,
            А Смирдин «караул!» закричал…

И в столе пустота роковая видна,
            Счет ужасный лежит там один…
Прост наш голубчик! В том только вина.
            И закрылся с тех пор магазин.

Есть в больнице «Скорбящих» недавний жилец:
            Он дичится, на свет не глядит;
С ним ужасен конец; страшен он, как мертвец,
            Он без умолку всё говорит:
«Был богат, был богат, а теперь разорен!
            На козла бы его да под кнут!
Не барон, не барон, не Брамбеус, а он —
            Лишь мошенник, отъявленный плут!»

Есть на Невском проспекте огромнейший дом:
            Громобоем хозяин живет.
Каждой ночью и днем зло пирует он в нем
            И, вдобавок, журнал издает…
Сей счастливец богатый и пышный, — кто он?
            Кто больницы «Скорбящих» жилец?
То поляк нечестивый — Брамбеус барон,
            То Смирдин, наш известный купец!

            Аль опять
            Не видать
Прежней красной доли?
            Я душой
            Сам не свой,
Сохну как в неволе.

            А бывал
            Я удал!
С ухарскою тройкой
            Понесусь
            И зальюсь
Песенкою бойкой!

            Не кнутом,
            Поведем
Только рукавицей —
            И по пням,
            По холмам
Мчат лошадки птицей!

            Ни с слезой,
            Ни с тоской
Молодец не знался, —
            Попевал
            Да гулял…
Вот — и догулялся!

            Уж дугу
            Не смогу
Перегнуть как надо;
            Вожжи врозь,
            Ну хоть брось!
Экая досада!

            Ночью, днем
            Об одном
Тяжко помышляю,
            Всё по ней,
            По моей
Лапушке страдаю!..

            Аль опять
            Не видать
Прежней красной доли?
            Я душой
            Сам не свой,
Сохну, как в неволе.