Олег Лекманов - Русская поэзия в 1913 году
Как видим, творческие установки двух авторов – не модерниста и модерниста – были диаметрально противоположными: Воронцов, как мог, пытался уберечь читателя от самых неприятных подробностей работы бойца скота. Хотя ему и не удалось совсем обойтись без страшных строк («Кто быку башку ломает, // Со сторон кто подлупает»), чуть ниже деликатный поэт-мясник предпринял попытку нейтрализовать шоковое читательское впечатление ссылкой на аккуратность и слаженность деятельности своих собратьев по ремеслу. Задача Зенкевича заключалась в том, чтобы поразить читателя обилием кровавых подробностей как можно сильнее, иначе финальное слово стихотворения не прозвучало бы так «оглушающе» неожиданно.
Пользуясь случаем, приведем еще один любопытный и совсем уже частный пример независимой разработки массовым поэтом, испытавшим влияние модернизма той же темы, что и автором-модернистом, – стихотворение Милия Стремина «Февральское», целый ряд мотивов которого (не говоря уже о размере и типе рифмовки – четырехстопный ямб, АВАВ) перекликается с шедевром раннего Бориса Пастернака «Февраль. Достать чернил и плакать…»:
Сегодня день совсем весенний:
Подтаял снег, журчит капель,
Открыты настежь двери в сени,
Перед окном воды купель.
Неудержимое веселье
Собак, сбежавших со двора.
И, словно встретив новоселье,
Шарманщик заиграл с утра.
Мостки неверны, мокры, хлипки,
Перед воротами ухаб…
И расплываются улыбки
На круглых лицах встречных баб.
Охвачен радостным порывом,
Весь от волнения дрожу,
И далеко – каким-то дивом –
В мечтах не званных ухожу.
Сажусь, – пишу слова привета
И адресую в Сан-Ремó,
Не дожидаяся ответа
На прежнее свое письмо…
И стихотворение Пастернака, и стихотворение Стремина начинается с констатации внезапного наступления весны в феврале, продолжается мысленным облетом окрестностей, а завершается рождением спонтанного и в этом подражающего природе текста.
Возвращаясь к разговору об авангардном для своего времени устройстве некоторых русских не модернистских книг, назовем имена еще двух авторов, чьи сборники стихов, выпущенные в 1913 году, кажется, не имеют аналогов в тогдашней издательской практике. В книге «Зáмок моей души» первого из этих авторов, Иннокентия Жукова, фотографии вырезанных им же из дерева скульптур сопровождаются стихотворными подписями вроде следующей: «– Вот “Карл Иванович” стоит и смотрит виновато: почтеннейший вчера немножечко “того”, и я ему грожу шутливо пальцем». Во второй книге – «Пластические этюды. Стихотворения для “Танцев под слово”», – автором которой был Александр Струве, ключевые глаголы движения иллюстрируются фотографиями специально приглашенных танцовщиц и танцовщиков. Сам Струве гордо заявлял в предисловии к сборнику: «Выпуская в издательстве Б. В. Решке настоящую книжку, я хотел положить начало художественной литературе, созданной специально для сочетания слова с пластикой и танцем, в будущность которого я совершенно определенно верю».
В заключение этого раздела и отчасти как о курьезе упомянем еще о восьмистраничной книжечке стихов маленькой девочки, Лиды Шаховской, изданной в Москве ее любящими родителями. Стихотворения Лидиной книжечки, например, такое:
Что из Лиды с Сергеем стало?
Таких деток не бывало, –
И прилежны, и умны,
И совсем не шалуны.
было бы небезынтересно сравнить как со стилизаторскими опытами в этом роде, вошедшими в сборник Марины Цветаевой «Из двух книг», так и со стихами еще одной настоящей девочки – Зины В., включенными в откровенно экспериментальную поэтическую книгу Алексея Крученых «Поросята».
Современность в поэтических книгах 1913 года
Теперь попробуем представить набросок к целостной картине российской современности 1913 года, как она отразилась в тогдашних книгах стихов. Но дробности и пестроты, увы, избежать не удастся – слишком уж разнородные стóроны русской жизни привлекали внимание наших авторов. И еще одно уточнение: ключевые темы отечественных стихотворений, которые мы далее попытаемся выявить, с вариациями являлись таковыми для нашей словесности примерно от начала 1906 года и точно до дня вступления страны в Первую мировую войну.
С отношения поэтов к войнам, которые велись Россией в относительно недавнем прошлом, и с их оценок войны в целом как явления, пожалуй, и начнем. Это отношение предстает несколько неожиданным, особенно если иметь в виду бурный ренессанс ура-патриотической поэзии в августе следующего, 1914 года.
Пока же лишь самые отъявленные шовинисты были настроены кровожадно. Едва ли не как исключение из общего правила выглядят даже следующие вполне невинные строки о Русско-японской войне 1904 года:
Пусть будет море нам могилой,
А все ж «Варяг» не будет взят…
вылившиеся из-под пера провинциальной поэтессы, посчитавшей нужным вынести на обложку своей книги стихов такую самоаттестацию: «Верноподданная Нижегородская потомственная дворянка Надежда Авдеевна Кубаровская».
Преобладали же совершенно иные, миролюбивые и даже антивоенные, пацифистские настроения. Во многих стихотворениях изображались страшные последствия русско-японской и иных войн:
Как не скорбеть за эти жертвы боя,
За эти ужасы случайностей войны,
Где гибнут родины безмолвные сыны,
Сраженные изменчивой судьбою?!
Рука ль моя ты, рученька,
В Манчужурии земле.
Безрукенького, ноченька,
Баюкай и лелей.
Как бедная чайка над сирым гнездом,
Так мысль моя ныне грустит об одном,
И в горьких слезах повторяет она
Позорное, страшное слово – война.
В чем бессилен Крупповский снаряд –
Ты танцуя проскользнешь!
В немой тиши, среди полей,
Когда мечтает чуткий сад,
Я слышу залпы, взрыв гранат
И стоны гибнущих людей.
Однако чуть дело доходило до конкретных и совсем недавних исторических обстоятельств, миролюбие многих авторов куда-то улетучивалось. В частности, очень сильно некоторых из них будоражил славянский вопрос и Балканы:
На радость нам – врагам на горе
Ручьи славян с родных Балкан
Сольются дружно в Русском море,
С ним образуя океан.
Малютка-Сербия сумела показать,
Что не страшна ей Австрия-старуха…
Темной лентой, вереницею.
Без конца, за рядом ряд
Войско резвою Марицею
Шло в суровый Цареград.
Он грудь открыл – в ней были раны, –
Удары пули и штыка…
Он защищал в бою Балканы!!
И грудью шел он на врага!!
Меж тем, там льется кровь, горят родные села,
Неконченых работ оставлены дела;
Чтоб узел разрубить их векового спора,
Славянская семья на смертный бой пошла.
Там где-то на горах, там где-то на Балканах,
Идут, идут опять отряды орд диких,
Чтоб показать еще на близких нам славянах
Вражду свою к Кресту, к свободе для других…
Теперь довольно жертв мученья
Коварно-злобных мусульман;
Раздайся грозный голос мщенья
За кровь невинных христиан!..
В бой за волю, в бой кровавый
Мы спешим издалека.
Все идем на смерть, быть может,
Но назад уж никогда.
Тем не менее общее распределение на охранителей и колебателей устоев среди поэтов, выпустивших книги стихов в 1913 году, было далеко не равномерным – последние явно преобладали. Более или менее аккуратно завуалированные тираноборческие мотивы, а также героизированные портреты революционеров и революционерок с легкостью отыскиваются во многих книгах:
Здесь, опьянен огромностью мечтаний,
склонялся лоб вольнолюбивой Тани,
и с завистью к летящей в небе птице
она мечтала о большой столице,
о миллионов побежденном горе,
о Шлиссельбурге, Степняке, терроре,
о курсах Лесгафта, о чем-то красном,
о чем-то лучезарном и неясном…
Но час придет, – и новый Муций
на пламя руку возложу,
иль шею протяну ножу
в годину шумных революций.
Разве можно молчать, когда стоны людей
По отчизне родной раздаются?..
Разве можно смотреть, со спокойной душой,
Когда слезы рекой везде льются?
Дитя мое, пышную елку
Не в силах устроить тебе…
Мы после ту елку добудем
В труде и упорной борьбе.
В Пресненском доме четырнадцать было
Запертых в камере вместе со мной.
Песни веселые пели уныло…
Молча сияла весна за стеной…
Надо быть поэтом нежным,
Но при встрече с гнетом черным
Надо в песне быть мятежным –
Непокорным, непокорным!
Светло звучал напевный гром
О буревестнике свободном,
И на ристалище народном
Братался барин с босяком;
В те дни кровавых баррикад,
Переходя к делам от песни,
Не строил с ужасом на Пресне
Ожесточенный демократ.
В прошлом видишь страницы кровавые,
Нитью красною шьются теперь…
Но стучись – и отворится дверь,
И падут с пьедестала лукавые.
Ваши действия грубы, вульгарны,
Ваши помыслы – подлы, коварны, –
Вы отраву несете народу –
Вы казните святых за свободу…
Кляну я своих палачей –
Проклятие бьется о камень,
И гаснет в душе моей пламень
Под звуки проклятых цепей…
Кляну я своих палачей.
Я высоко свободы знамя
Там разверну среди снегов,
На зло наглеющих врагов
И подо льдом взовьется пламя!
Слышишь стон? Не средь барских палат
Эти звуки нашли свой приют.
Это тяжкие цепи звенят,
Это люди по тюрьмам поют.
Голоса консерваторов, проклинавших революцию и восхвалявших правящий режим, в русских поэтических книгах 1913 года звучали гораздо реже:
