Мишель Уэльбек - Оставаться живым
В глазах некоторых женщин;
Сперва происходит отладка, что-то вроде синхронизации приемных устройств и установки соединения,
Потом взгляды тонут и отражаются в чем-то невероятно чудесном, несущем спасение,
Которое есть Другой и Единый,
Пространство и неподвижная точка.
Отринув время, мы оказываемся в царстве идентичности - путь как будто недлинный.
В центре Господнего Храма есть комната с побеленными стенами и низеньким потолком;
Посредине стоит алтарь.
Те, кто сюда попадает, бывают сначала удивлены атмосферой пустоты и безмолвия, которыми проникаешься понемногу;
Почему пуст алтарь? Разве так надлежит являть себя Богу?
И лишь после многих дней, после многих ночей бдения и созерцания
В центре пространства вдруг проступает нечто, подобное солнцу, обретающему очертания,
Нечто такое, что стягивает пространство и организует его, как ядро,
Центральная точка, вокруг которой формируется мир и воплощает себя в потрясающем топологическом переплетении,
Точка, продолжительное созерцание которой готовит душу к скачку в абсолютную идентичность, недосягаемую для изменения.
Названия для этой точки нет ни в одном языке, но она источает радость, свет и добро.
* * *
Мир выглядит, как никогда, однородным и прочным. Девятичасовое солнце медленно и полого струится по улице; старинные и современные здания соседствуют довольно беззлобно. Я, частица человечества, сижу на скамейке. Парк совсем недавно обновили; фонтан вот установили. На этой скамейке сидя, я думаю о человеческом виде и ощущаю себя гуманным: сижу гуманно напротив фонтана.
Фонтан современный: вода течет между серыми полусферами, падает медленно с одной на другую. Между ними она могла бы только сочиться, но архитектор придумал хитрей: сначала вода заполняет неторопливо верхние полусферы; когда они переполняются, она тихонько капает в нижние; через какое-то время - его промежутки кажутся мне неравными - все разом опустошается. Потом вода наливается снова, и процесс повторяется.
Может быть, перед нами метафора жизни? Сомневаюсь. Скорей, архитектор хотел инсценировать свое представление о вечном движении. Не он первый, не он последний.
Пятница, 11 марта. 18 час. 15 мин. Саорж
Лежу в гостинице; мышцы мои отдыхают после ходьбы; они слегка горят, но это приятно. Не могу я, как человек западный, сентиментальный, спонтанный, по-настоящему принять для себя буддизм (со всем, что буддизм включает в себя: с этим упорным исследованием тела, направляемым разумом; упорным, почти научным исследованием тела, его реакций и использованием этих реакций в мистическом поиске и в быту).
Иначе говоря, я остаюсь романтиком, зачарованным идеей полета (полета чистого, духовного, с телом никак не связанного). Я чту целомудрие, святость, невинность; верю в слезный дар и молитву сердца. В буддизме все более разумно, более целесообразно; однако я не в состоянии проникнуться им.
Я лежу на кровати, мышцы мои отдыхают; и я чувствую, что готов, как в юные годы, изливать душу до бесконечности.
* * *
Я как мальчик без права на слезы и ласки,
Уведи меня в царство хороших людей,
Уведи меня в ночь, покажи мне, как в сказке,
Мир с другими созданьями, чудо содей.
Я надеждой живу, вековой, первобытной,
Как те старые негры, что дома - князья:
Подметают метро с непонятной улыбкой -
Одиноки, как я, безмятежны, как я.
* * *
И правда, этот мир, где дышим тяжело,
Внушает нам лишь злость, до дрожи отвращенья,
Желание сбежать, без права возвращенья.
Нас больше не прельстит букет газетных слов.
Нам вновь бы обрести исконный отчий дом,
Крылом архангела заботливо укрытый,
И жить моралью странной, позабытой,
Что освящала жизнь - до смерти, день за днем.
Нам нужно что-нибудь, что нежность утолит,
Нам нужно что-нибудь, похожее на верность,
Что сможет превзойти собою эфемерность.
Нам больше не прожить от вечности вдали.
Голубые глаза, туристический вид.
Это немцы об обществе спорят за пивом.
Их «Ach so» с разных столиков сразу летит
В теплый воздух живой со словесным приливом.
Слева химики дружно воркуют за пищей:
«Технологии новые синтез продвинут!»
Всем от химии радостно, грустно от виршей.
Хорошо бы прийти нам к науке единой.
Эти цепи молекул, философия «я»
И абсурдная жизнь архитекторов модных…
Разлагается общество, секты свободны.
Может, лучше восславим монарха, друзья?
* * *
Сгусток крови, злобы сгусток,
Это люди, говоришь?
Это люди, кроме шуток.
Ночь упала на Париж.
А в обманчивой лазури
Две ракеты повстречались.
Старичок, слегка прищурясь,
Древний коготь изучает.
Динозавры, динозавры
С неразумными глазами,
Тоже бились вы бесславно,
По болотам замерзая?
Было ль время добрых истин,
Был ли гармоничный век?
Отчего, скажите, в жизни
Так страдает человек?
* * *
В Мохаве [5], выжженной, безбрежной,
Рос двухтысячелетний кактус,
Как бог-хранитель безмятежный;
Сквозь лаву он пробился как-то.
В день равноденствия, весной,
В канун глобальных потрясений,
Идут индейцы в час ночной
Пред кактусом склонить колени.
И ночь горит от их заклятий,
Дрожащих, как язык змеи,-
Всё, чтобы Время в результате
Желаньям подчинить своим,
Чтоб убедить его свернуть
С пути, замкнуть свои извивы.
Настанет день когда-нибудь,
Когда над Временем красиво
Захлопнет крепкие замки
Архитектура их стенаний.
И станем мы легки, легки…
И Вечность снова будет с нами.
Треугольник стальной режет воздух над миром;
Самолет застывает. О странный десант!
Высота восемь тысяч. Встают пассажиры
И выходят. Под ними безмолвие Анд.
А в разреженном воздухе видно, как смерчи,
Завиваясь в спираль,
Поднимаются снизу предвестием смерти,
И туманится даль.
Наши взгляды встречаются, ищут ответа,
Но молчит пустота.
Неживой белизной наши руки одеты
И сверканием льда.
Сантьяго (Чили), 11 декабря
Взаимодействующие операторы
А когда-нибудь, в час окончания ночи,
Когда ширится небо лазурью проточин,
Я уйду, я безмолвно тогда удалюсь,
Я с полярным сияньем привычно сольюсь,
Я исчезну без ведома прочих.
Проскользит моя поступь путем потайным
Обычным на первый взгляд.
Лабиринты и петли. Они не страшны.
Припомню свой путь наугад.
Это тихое утро наполнит покой.
Без веселья и скорби пойду я легко.
Каждый шаг нежным светом окутан
Зимних зорь, их улыбкой, уютом.
В это тихое утро уйду далеко.
В окруженье нельзя ничего разузнать.
«Он в отъезде»,- распустят слушок.
Через несколько дней разразится война,
И конфликт поползет на Восток.
* * *
Деревья словно ткали облака,
Ажурность придавая без конца им;
Вдруг, как перед грозой, все расплылось слегка,
И стал, как мрамор, небосвод непроницаем.
* * *
Дворец небес, мираж. Мы плыли наугад
В омытые слезой просторы.
Лазурь скользила ввысь - точь-в-точь аэростат.
И клацали затворы.
I
Облака и дожди шаткий воздух полощут.
Серо. Зелено. Ветер с небес до земли.
Растворяется мир. Остальное - на ощупь.
И дрожит на пруду отражение лип.
Чтобы к смерти морской подобраться неспешно,
Нам пришлось пересечь жар белесых пустынь.
Мы зловещих пучин избежали, конечно,
А оттуда, из тьмы, улыбались коты.
Но желанья отнюдь умирать не хотели.
А те двое из Бирмы, что были средь нас,
По орбите под знак Скорпиона летели,
Исказили их лица оскалы гримас.
Мы в пути по суровым горам Козерога,
В нашей памяти пляшут ушедших тела;
Через темный Фангорн пролегала дорога.
Наважденье лесная лепнина сняла.
И немногие все же достигли порога…
Это плоскость наклонная в зыбком тумане;
Солнце косо лучи раскидало вокруг.
Всё в асфальте, в бетоне, как будто на плане,
Но не властны здесь больше законы наук.
Это крайняя точка пути индивида;
Единицы прошли сквозь Врата Облаков.
И, в момент перехода страданий не выдав,
Улыбались спокойно и будто легко.
Прах земной облучают астральные токи
Из массива волений - алхимии плод -
И струятся послушным теченьем широким
В океанскую тайну Чернеющих Вод.
Дымка тонкая мягко, беззвучно клубится
В глубине мирозданья.
Миллиард становлений, стремящихся слиться.
Моря дыханье.
I
В конце наступит снежное утро:
Вокзальчик, горстка народа.
Коричневый труп собачонки - будто
Метафора: нет исхода.
В конце белизны откроется смерть,
Исчезновенье тел.
Я завершаю свою круговерть,
Рассвет безжизнен и бел.
Почва - как каменный рот: ни слова.
Я завершаю путь.
Черные губы земли готовы
Меня, как слюну, втянуть.
Рассвет возвращается, почва дымит.
Я умер - итог таков.
Солнце сквозит, и туман размыт,
И светел край облаков.
Родится снова то, что светло,
И то, чья сущность темна.
И все опять возродится сполна,
Включая добро и зло.
И возвестит живым тишина,
Что стадо скотов пришло.
Умеют друг друга терзать скоты
И собираться в орды,
Скоты, у которых не пасти и морды,
А руки, лица и рты,
И дорого все, что воняет кровью,
Их клыкастому поголовью;
Кровь в их венах кипит впотьмах,
Кровь, несущая страх и крах.
И рассыпаются камни в прах.
* * *
