Борис Божнев - Элегия эллическая. Избранные стихотворения

Я часто, написав свои
Стихи от горя или скуки,
Целую мысленно твои
Воображаемые руки.

И вспоминаю каждый раз —
О, только вспоминать осталось —
Как ты моих закрытых глаз
Легко и бережно касалась.

И я в себя сейчас опять
Вонзаю сладостные жальца.
Перецеловывая пять
Твоих когда-то теплых пальцев.

И суеверно дорожа
Своей мечтой, своею ложью,
Я чувствую — они дрожат
Все той же девственною дрожью.

Но кажутся еще бледней
И целомудренней, и строже,
И жилки синие видней,
Сплетающиеся под кожей…

Трава зеленая, как скука,
Однообразная навек,
Упала на землю, без стука,
Подкошена, как человек…

О, верьте мне или не верьте,
Но я попятился, как ужас,
Пред небом, что бледнее смерти,
И солнцем, что садится в лужах…

О, не смотри в оконную дыру,
Не упади в провал открытой двери,
И, чувствую, от страха я умру,
А ты смеешься, ничему не веря…

Не веришь ты, что за окном не двор,
И что за дверью не перила лестниц,
Но пустота, в которой до сих пор
Мяуканье пронзительное вестниц

О гибели не заградивших дверь,
О выпавших чрез окна без затворов,
И если шаг мы сделаем теперь,
То на лету мы задохнемся скоро…

О, неужели ты не видишь ту
Огромнейшую яму за порогом —
Остановись, не ввергнись в пустоту,
Тебя молю и заклинаю Богом.

Но ты не хочешь слушать и понять,
Уже одетый, ты спешишь спуститься,
А я не в силах ни тебя обнять,
Ни сам с собой торжественно проститься…

Я улицу покинул Ламартина
И поселился на твоей, Декарт…
Там все погибло… О, какая тина…
А здесь – премудрость глобусов и карт.

Но скучно жить среди книгохранилищ.
На глобусе гуляю и верчусь…
Я ангелу скажу – одно верни лишь.
Но как сказать не знаю, и учусь.

На деревянное яйцо
Кустарное мы не похожи,
Хотя живое взяв лицо
И разберем его и сложим.

И как за скорлупой яйца
Находят пестрые скорлупы.
За умным выступом лица
Есть выступ маленький и глупый…

Второе в первом, во втором
Лицо тупеющее третье,
И. словно шарик за шаром,
За лбом костлявый лобик встретим.

Когда без горечи и страсти,
Лишь вздрагивая иногда,
Лицо любимое на части
Мы разбираем без труда…

Но пусть над глубиной яиц
Последние замкнулись крышки,
Таятся в глубине всех лиц
Преравнодушные пустышки.

Во всех единые видны,
И, отразившиеся в душах.
Не мертвые, но холодны
Всей мертвенностью равнодушья.

Какая боль… Не воспаленье ль мозга…
Температура – тридцать девять, пять…
Что это! иглы, бритвы или розга,
Или венец терновый, чтоб распять…

О, о, о… Иглы колют, бритвы режут
И розга резко рассекает лоб…
Острее, медленнее, глубже, реже…
Иметь бы морфий, сразу помогло б…

Подобно крысам с корабля,
Лист за листом, шурша угрюмо,
Бежит из твоего, земля,
Еще не тонущего трюма,

И мы, рассудку вопреки,
Следим за тайным бегством этим,
И гибель ждем, как моряки,
И мужественно гибель встретим,

Хотя деревья и кусты
Без парусов темно-зеленых
Как мачты сделались пусты
Не от морских ветров соленых,

Хотя за волнами волна
Не кораблекрушений лютых
Дождями льются, льются на
Борта земли и на каюты,

Но только листьям, только им,
Понятно, что грозит нам вскоре,
И отчего мы так грустим,
Плывя в сентябрьское море,

И, словно крысы с корабля,
Лист за листом, шурша угрюмо,
Бежит из твоего, земля,
Еще не тонущего трюма…

Я мою руки… И кувшин Пилата
Льет воду в чашку с белоснежным дном…
О, мучаюсь… О, ждет меня расплата…
О, вся нечистота на мне одном…

Я поднял руки, чтобы видно было —
Опрятен и трудолюбив, и прав…
Все десять пальцев… серой кровью мыла…
Но мы чисты — одиннадцать Варрав…

Ах, бабочка между домами
Летала пред моим балконом,
И я — но это между нами —
Приветствовал ее поклоном.

Мне было так темно и душно,
Что я, следя за нею взглядом,
Хотел оставить равнодушно
Балкон и полететь с ней рядом.

Пускай нас понесет ветрило,
Прохладное под облаками,
И я держался за перила
Слегка дрожащими руками.

А если не свершится чуда,
То нижние увидят ставни,
Как выбросившийся отсюда
Я камнем упаду на камни.

Но бабочка взлетела выше
На крылышках светлозеленых,
И скрылась на соседней крышей,
Не видя моего поклона…

На некрасивых девушек и женщин,
Друзья, смотрите проще и нежней.
Мужчины любят их слабей и меньше,
Им чистый взгляд дороже и нужней…

А всех одетых бедно, не по моде,
И всех немного слишком старых дев
Пускай ваш взгляд прелесными находит,
Обняв, ощупав, обласкав, раздев…

И с омерзением приемлю,
И с отвращением смотрю
На прогнивающую землю
И безобразную зарю,

И небо пухнет надо мной,
И падаль чувствую дыханьем,
А утренний прозрачный гной
Мне отравляет обонянье.

И вялый трупный привкус этот
На языке моем во рту,
И запах солнечного света
Вновь вызывает тошноту,

И воздуха густое сало
Все горячее и жирней,
А ноги пачкаются калом
Травы, песка или камней.

Но я и шага не пройду,
Как, схвачен судорогой дикой,
Весь содрогаясь упаду,
Захлебывающийся криком…

В толпе я смерть толкнул неосторожно
И ей сказал: pardon, mademoiselle…
Она в костюме скромном и дорожном
Шла предо мной, как легкая газель…

И я увидел — косточки в перчатках
Роняют зонтик… Но проходят все…
Нагнулся я и поднял зонтик гладкий,
И смерть шепнула мне: merci, monsieur…

Собака кошку ненавидит
И гонится за ней везде.
А нас любви учил Овидий
И Тютчев – роковой вражде.

Животные, грызясь немудро,
Дружны бывают иногда.
И за любовью златокудрой
Есть сребровласая вражда.

Хозяйского не слыша гласа,
Животные грызутся вновь.
А за враждою златовласой
Есть среброкудрая любовь.

Собака кошку ненавидит
И не щадит ее нигде.
А нас любви учил Овидий
И Тютчев – роковой вражде… 

Ноябрьские тюфяки
перестилаются над нами
Движеньем ледяной руки
Декабрьскими простынями,

И отсыревшие полотна
Свинцовым отблеском блестя,
Натягиваются неплотно,
Однообразно шелестя…