Артюр Рембо - Последние стихотворения
XII. Юная чета
Впервые напечатано посмертно в книге Рембо "Собрание стихотворений" (1895).
Печатается по автографу "рукописи Мессэн".
Пусть содержание этого стихотворения кажется более определенным, чем предыдущих, и саркастически воспроизводит годы бродяжничества Рембо и Верлена, даже содержит насмешки над религиозными увлечениями последнего ("О привиденья в белом Вифлеема..."), оно отстранение и остраненно моделирует будущую модернистскую поэзию, хотя для самого Рембо такая поэзия была запредельна и не нужна.
Обилие сложных реалий, вроде упоминания хитрого названия вьющегося растения кирказон (аристолохия), лишь нагнетает отчуждение: рождается тип стихотворения для немногих посвященных или для одного автора, которым или которому эти "реалии" что-то говорят и с чем-то определенным ассоциируются.
Через год Рембо как поэт умрет, а через семнадцать лет, в 1899 г., в Намюре родится Анри Мишо, один из поэтов, для которых такие стихи будут исходным пунктом к утраченным пределам "ясности" и "контакта с миром":
...Но крыса зубы точит,
И дело с ней придется им иметь...
ХIII. Брюссель
Впервые напечатано без ведома автора в "Ла Вог" К 8 за 14-20 июня 1886 г. и в том же году в книге Рембо "Озарения".
Источник - автограф "рукописи Пьер Берес", Стихотворение того же рода, что и предыдущее, но гений Рембо все еще вырывается из эстетических тупиков.
XIV. "Альмея ли она?.."
Впервые напечатано посмертно в книге Рембо "Собрание стихотворений" (1895).
Источник - автограф "рукописи Гро" (Graux).
Значение слова "альмея" (индийская танцовщица) мало помогает интерпретации стихотворения, хотя и ироничного, но более близкого светлым вещам мая 1872 г., чем горьким следующих месяцев.
Предлагаемая нами интерпретация основана на том, что стихотворение как бы веха на пути от "Пьяного корабля" к "Озарениям". Тогда правдоподобно, что речь идет о ранней заре, о часе, когда воздух чист и прозрачен, когда природа ближе всего человеку; конечно, если пейзаж - а речь идет о пейзаже близ большого города, видимо на водных подходах к Лондону, - если пейзаж не до конца изуродован индустриальной цивилизацией. На рассвете океан и в XX в. все еще может показаться чистым.
Пусть не радость, но возможность радости великолепно передана в стихотворении.
Другие переводы - Ф. Сологуба, Г. Петникова.
Перевод Ф. Сологуба:
Алмея ли она? На голубом рассвете
Исчезнет ли она, как мертвый цвет в расцвете?
Пред этой шириной, в безмерном процветанье
Роскошных городов, в их зыблемом дыханье!
Избыток красоты? Но это только плата
За дочку рыбака, за песенку пирата,
И чтобы поздние могли поверить маски,
Что в море чистом есть торжественные краски!
Перевод Г. Петникова:
Алмея ли она? В рассветно-голубые
Часы исчезнет ли, словно цветы ночные,
Таимые вдали, в безбрежном обаянье,
Где город-исполин льет сонное дыханье?..
Не слишком ли хорош тот непременный дар
Напевов, что поют рыбачка и корсар,
Затем, чтоб верили исчезнувшие реи
В ночные празднества блистательных морей!
XV. Праздник голода
Под заглавием "Голод" впервые неполностью напечатано самим поэтом в книге Рембо "Одно лето в аду" (1873), данный текст - посмертно в книге Рембо "Собрание стихотворений" (1895).
Точность даты недостоверна, ибо дата, как и исправления, и подпись в автографе ("рукопись Мессэн"), написана более яркими чернилами и, вероятно, позже, чем основной текст.
Припев считают связанным с реминисценциями поэтов XVII-XVIII вв. Лафонтена и Перро.
По содержанию схоже с предыдущим стихотворением. Жизнь впроголодь в Лондоне с Верленом (а случались у них и полуголодные дни и недели) не воспринималась трагически воссмнадцатилетним Рембо. Сильнее простого голода, жгучего, но избывного, был для поэта иной "голод" в каменном, железном и каменноугольном нагромождении Лондона прошлого века. Мысль та же, что в "Альмее...", но ситуация рассмотрена более изнутри - изнутри каменного мешка.
Это стихотворение Рембо вошло в литературную биографию "отца русского футуризма" Давида Бурлюка (1883-1967). После того как Б. Лившиц привлек внимание Бурлюка к данным стихам французского поэта, Д. Бурлюк написал подражание (или свободный перевод):
Каждый молод, молод, молод,
В животе чертовский голод,
Так идите же за мной,
За моей спиной!
Я бросаю гордый клич,
Этот краткий спич!
Будем кушать камни, травы,
Сладость, горечь и отравы,
Будем лопать пустоту,
Глубину и высоту,
Птиц, зверей, чудовищ, рыб,
Ветер, глину, соль и зыбь!
Каждый молод, молод, молод,
В животе чертовский голод,
Все, что встретим на пути,
Может в пищу нам идти!
XVI. "Волк под деревом кричал..."
Впервые напечатано самим Рембо в его книге "Одно лето в аду" (1873).
Других источников не обнаружено, и не исключено, что это - усеченная редакция, наподобие того текста "Праздника голода", который дан в "Одном лете в аду".
В Плеяде редкая в этом издании опечатка в тексте (р. 139): вставлено слово "plus" во фразе "En crachant les plus belles plumes".
Стихотворение в таком виде, как оно сохранилось, еще труднее других вещей этого периода.
Поэт изнуряет себя, ибо, как подсказывает игра словом "consumer", "он грызет сам себя", т. е. ест не самое лучшее.
Однако в стихах с поэтом происходит нечто совсем необычное: даже если его "варят" как жертву в храме Соломона (в древнем Иерусалиме), все равно это "варево" вольется в священный ручей Кедрон.
Кедрон отделяет Иерусалим от Гефсиманского сада - Масличной горы, где Христа настигли и взяли под стражу по приказу первосвященников воины и служители иудейские, которых привел Иуда (Иоанн, 18, 1-2).
Таким образом, хотя об этом в Евангелии прямо и не говорится, путь Иисуса на мученичество начался с обратного перехода Кедрона.
Рембо - поэт, сам себя истязующий, переходит через такой Кедрон, в котором уже течет "мученическое варево" из него самого.
XVII. "Прислушайся к вздохам..."
Напечатано впервые без ведома автора в книге Рембо "Реликварий" (осень 1891 г.).
Стихотворение еще менее поддающееся сколько-нибудь обоснованной интерпретации, чем "Волк под деревом...".
Форма стихотворения настолько вольна, что даже Сюзанна Бернар была введена в заблуждение, где есть в стихотворении рифмы, а где их нет.
В последнем четверостишии она увидела зрительную рифму 1-4: rest(ent) justement, хотя созвучия раскладываются 1-3: restent - triste и 2-4: Allemagne - justement и подкреплены внутристиховыми созвучиями, в свете которых и надо воспринимать: restent - triste - justement.
Стихотворение относится к тем подвергнутым критике самим Рембо вещам, о которых поэт говорил: "...затем я стал объяснять свои магические софизмы с помощью галлюцинации слов".
Это же можно сказать и о следующем стихотворении.
XVIII. "О з_а_мки, о смена времен!.."
Впервые напечатано самим Рембо в "Одном лете в аду" (1873), завершенный вариант из автографа "рукописи Пьер Берес" без ведома автора - в "Ла Вог" Э 9 за 21-27 июня 1886 г. и в том же году в книге Рембо "Озарения".
Сохранился также интересный автограф черновика, описанный А. Буйаном де Лакотом и в издании Плеяды (р. 708-709).
Черновик этот замечателен тем, что ему предшествует, правда зачеркнутая, но выразительная, прозаическая характеристика стихотворения: "...надо было сказать, что она, жизнь, ничего не составляет, жизнь: вот "Смена времен"".
Перечеркнутый комментарий важен, но им не исчерпать стихотворения, одного из высших достижений порта на неосуществимом пути. В "Одном лете в аду" Рембо связывает "Смену времен" с потребностью в счастье, "зуб которого, такой сладостный, что от него можно умереть, напоминает мне о себе" под пение петуха и звуки заутрени "в самых мрачных городах". Суть стихотворения поэт выразил в строчках, отсутствующих в версии "рукописи Пьер Верес":
И когда оно [счастье] скроется прочь,
Смерть придет и наступит ночь.
Несколько месяцев спустя Рембо понимал жизнь уже драматичнее и активнее: речь не шла только о том, чтобы счастье само его навещало: "Это прошло. Теперь я умею приветствовать красоту". Другие переводы - Ф. Сологуба и А. Ревича.
Перевод Ф. Сологуба:
О, времена, о, города,
Какая же душа тверда?
О, времена, о, города!
Меня волшебство научает счастью,
Что ничьему не властно безучастью.
Петух наш галльский воздает
Ему хвалу, когда поет.
Теперь мое желанье дремлет,
Ведь счастье жизнь мою подъемлет,
Очарованье телу и уму,
И все усилья ни к чему.
А песнь моя понятно ль пела?
Она бежала и летела.
О, времена, о, города!
Перевод А. Ревича (под заголовком "Счастье"):
Светлый дом! Дни весны!
Кто из нас без вины?
Светлый дом! Дни весны!
Чудесам учусь у счастья,
Каждый ждет его участья.
Пусть ворвется утро в дом
Звонким галльским петухом!
Что еще мне в жизни надо?
Радость - высшая награда.
Чар ее не побороть
И душа в плену и плоть.
Слов своих не понимаешь,
