Роберт Рождественский - Мы долгое эхо друг друга (сборник)

Теперь я знаю:
                      ты
                              идешь по лестнице.
Вошла в подъезд.
Все остальное —
                      ложь.
Идешь
          как по рассыпанной поленнице,
как по горячим угольям
идешь.
Земля,
          замедли плавное вращение!
Лесные птицы,
          кончите галдеж!..
Зачем идешь?
Прощать?
Просить прощения?
Сама еще не знаешь.
                      Но —
                               идешь!

Позабылись дожди,
                      отдыхают ветра…
Пора.
И вокзал обернется, —
                      руки в бока, —
пока!
На перроне озябшем
                      нет ни души…
Пиши.
Мы с тобою одни на планете пустой.
Постой…
Я тебя дожидался,
                      звал,
                               повторял,
терял.
И висела над нами,
                      будто звезда,
беда.
Так уходят года,
                      так дрожат у виска
века.
По тебе и по мне
                      грохочет состав.
Оставь!
Это – губы твои,
                      движенье ресниц, —
не снись!
На рассвете косом,
                      в оголтелой ночи
молчи.
Разомкни свои руки,
                      перекрести.
Прости!
И спокойно, —
                      впервые за долгие дни, —
усни.

…А ты идешь наверх.
                      Костром.
                            Порывом.
Вот
            задохнулась.
Вздрогнули зрачки.
Передвигаешь руку по перилам,
как будто тянешь сети
из реки.
Твоя река
            сейчас наверх стремится.
А что в сетях?..
                      Нет времени…
                                 Потом…
Стучит
эмалированная миска
в соседкиной авоське
                                о бидон.
Соседка что-то говорит печально.
Все жалуется…
Деньги…
Сыновья…
И ты ей даже что-то отвечаешь,
хотя тебя
           еще не слышу я.

Слухи,
           слухи,
                      слухи,
                                слухи, —
то начальники,
то слуги.
Слухи-горы,
                      слухи-льдины
налезают на меня.
Нету дыма,
           нету дыма,
нету дыма
без огня.
Для веселья,
                      для разлуки,
на глазах и на устах —
снова слухи,
                      слухи,
                                слухи
просто
и не просто так.
Прокляты,
необходимы —
среди ночи,
           среди дня.
Нету дыма,
           нету дыма,
нету дыма
без огня.
Слухи-отдых,
           слухи-опыт
без особенных затей,
существует
           тихий омут.
Как
всадить в него
чертей?..
Кто поверить надоумил,
слухи-карты разложив?
Я —
по слухам —
дважды умер.
Дудки!
Оба раза
           жив…
То внушительно,
                   то наспех,
то наградой,
           то бедой, —
будто капли,
будто айсберг:
половина —
           под водой.
Слухи сбоку,
слухи с тыла,
завлекая и маня.
Нету дыма,
           нету дыма,
нету дыма
без огня.
…Слышали:
на школьнице
                    женился академик!..
Слышали:
в Госбанке
           для зарплаты нету денег!..

Слышали:
поэт свалял
           такого дурака!..
Слышали:
она ему
           наставила
           рога!..

Рога так рога.
Я приглажу патлы.
В подушку поплачу.
                      В тетрадку поною.
И буду сдавать
драгоценные панты
каждой весною.
                      Каждой весною.
Платите валютой!
Зелененьким хрустом.
Фигура у кассы
           глаза намозолит.
По средам
с лицом
           независимо-грустным
я буду, вздыхая,
купюры мусолить.
«Калинка, калинка, калинка моя!
В саду ягода малинка, малинка моя!..»
…А если на миг
           отодвинуть веселье,
пятнадцатый век
мою голову сдавит.
Я —
           только гонец.
Я скачу с донесеньем.
Король растревожен.
Король заседает…
Врываюсь в покой
           тугодумов лобастых
и, рухнув плашмя
на подстилку из меха,
булькая кровью
(стрела меж лопаток),
хриплю,
будто школьник по буквам:
«Из..
ме…
на…»

«Калинка, калинка,
калинка моя!
В саду ягода малинка,
малинка моя!
Ах, люли-люли!..»
Эх, людилюди…

…А ты идешь по лестнице,
идешь по лестнице.
Шагаешь,
           как по лезвию,
через нелепицы.
И мечешься,
и маешься,
мечтая,
каясь…
Нет!
           Ты не подымаешься, —
я сам
спускаюсь!
Романы обездарены,
отпели трубы…
О, сколько нас —
                      «подаренных» —
идет
друг к другу!..
Мы,
           окрыляясь тостами,
царим
над столиками.
Читаем книжки – толстые,
а пишем – тоненькие.
Твердим
           о чистой совести,
вздыхаем
мудро…
А сами
           неосознанно
идем
к кому-то…

Люб-
(Воздуха!
           Воздуха!
                      Самую малость бы!
                                      Самую-самую…)
лю!
(Хочешь, —
          уедем куда-нибудь
                      заново,
                      замертво,
                      за море?..)
Люб-
(Богово – богу,
          а женское – женщине
                      сказано,
                      воздано.)
лю!
(Ты покоренная.
           Ты непокорная…
                      Воздуха!
                      Воздуха!)
Люб-
(Руки разбросаны.
            Губы закушены.
                      Волосы скомканы.)
лю!
(Стены расходятся.
            Звезды, качаясь,
                      врываются в комнаты.)
Люб-
(В загнанном мире
            кто-то рождается,
            что-то предвидится…)
лю!
(Где-то
            законы,
            запреты,
            заставы,
            заносы,
            правительства…)
Люб-
(Врут очевидцы,
            сонно глядят океаны остывшие.)
лю!
(Охай, бесстрашная!
            Падай, наивная!
                       Смейся, бесстыжая!)
Люб-
(Пусть эти сумерки
            станут проклятием
            или ошибкою…)
лю!
(Бейся в руках моих
            каждым изгибом
            и каждою жилкою!)
Люб-
(Радостно всхлипывай,
            плачь и выскальзывай,
            вздрагивай,
            жалуйся!..)
лю!
(Хочешь – уедем?
            Сегодня? —
                      пожалуйста.
            Завтра? —
                      пожалуйста!)
Люб-
(Царствуй, рабыня!
            Бесчинствуй, учитель!
            Неистовствуй, женщина!)
лю!
(Вот и глаза твои.
            Жалкие,
            долгие
            и сумасшедшие!..)
Люб-
(Чертовы горы уставились в небо
                     темными бивнями.)
лю!
(Только люби меня!
            Слышишь,
                     люби меня!
            Знаешь,
                     люби меня!)
Люб-
(Чтоб навсегда!
            Чтоб отсюда – до гибели…
                     Вот оно…
                     Вот оно…)
лю!
(Мы никогда,
            никогда не расстанемся…
                     Воздуха…
                     Воздуха!..)

…А лестница
            выше.
А двери —
            похожей.
Я знаю,
            я вижу,
я чувствую
            кожей, —
шагаешь
            по далям,
шагаешь
            по датам.
Недавним
            и давним.
Святым
            и бездарным.

Кукушка:
            «Ку-ку!
Живи на земле…»
А палец —
            к курку.
А горло —
            к петле.
А небо —
            к дождю
(галоши надень)…
Сгибаясь,
            тащу
две тыщи недель.
Две тыщи суббот
(взвали,
если жив).
Следы
            от зубов
своих
            и чужих.
Все отблески
                     гроз
на глади
            стола.
И тихий вопрос:
«Зачем ты
была?..»
Несу на горбу, —
не сгинув
едва, —
чужую
            судьбу,
слепые
            слова.

Кукушка:
            «Ку-ку!
Останься.
Прошу…»
А я
            не могу.
А я
            ухожу.
Цветы в изголовье,
и тень на лице.
И ночь
            на изломе.
И пуля
в конце.

…А ты все время —
                      вверх,
все ближе,
            ближе.
Из-под закрытых век
тебя я вижу.
Идешь,
            как инвалид,
ступаешь ватно.
И кто заговорит, —
уже
            не важно.
Не важно,
            кто начнет,
а кто продолжит.
Себя
            перешагнет.
Жизнь
подытожит.
Взойдет на перевал.
Вернет,
отчаясь,
затасканным
            словам
первоначальность.

Что я?!
            Что это я?!
                      Да что я?!
В воспаленном:
«то…
иль не то?..»
Выбрал
            самое распростое.
Проще пива.
Глупей лото…
Расплываюсь
            в слезливом трансе.
Вопли кончены.
Не берет…
Вы
            орите!
А я
наорался
на десяток годов
            вперед.
По озерной метельной глади
прет
весенних недель
                      орда.
Все будильники мира,
                      гряньте!
И замолкните
навсегда.
Лишним криком
                      эпоха скомкана,
смята
грохотом календаря…
Да отсохнет
            язык
                      у колокола,
если он трезвонит
зазря!..
Реки движутся
            в каменных шорах,
дни уходят в небытие…
Крик
            устал.
Да здравствует
шепот
двух людей:
его
и ее.

…Застыла у дверей.
Теперь
            помедли.
Невыносимой тишине поверь.
Вчера меж нами
                      были
                              километры.
Сегодня —
только тоненькая дверь.
Подмигивают фонари спросонок.
Над зимней ночью
                      взмахи снежных крыл.
Нам очень скоро сорок.
Очень сорок…

Войди в свой дом.
Я двери отворил.