Игорь Иртеньев - Точка ру

Когда декабрь как вкопанный стоит,
И на лету, как птицы, стынут слюни,
Что делает классический пиит?
Он, натурально, грезит об июне.

Но канул отопительный сезон
В не помню там уже какую Лету,
И вроде ликовать ему резон,
А он, глядишь, не рад уже и лету.

Возможно, повредился он в уме,
Но никуда не деться нам от факта —
Пиит опять мечтает о зиме,
Что, согласитесь, раздражает как-то.

Мечта сбылась, настали холода,
И та же начинается байда.

Сколько б нас ни лечил Достоевский,
Этот мир не спасет красота,
Хоть в каком ни явись она блеске,
Дружно скажем мы ей: «От винта!»

В этом мире больном и развратном,
Словно моль, она бьется в шкафу.
Что она перед залпом гранатным?
Извиняюсь, конечно, но – тьфу!

Как бы классика нас ни грузила,
Чуть чего – мы опять за свое.
Красота – это страшная сила,
Но народ не боится ее.

Тут вот недавно жители Земли
Часы на час назад перевели.
И по причине слабого ума
Решили, что отныне сгинет тьма.

Смешны мне эти тщетные потуги
Вещей нарушить вечный статус-кво,
Всё на свои вернется вскоре круги,
И тьмы опять настанет торжество.

Пройдут всего какие-то полгода,
И вновь свое назад возьмет природа.

Мне не забыть то чудное мгновенье,
Хотя немало лет прошло с тех пор,
Как я услышал ангельское пенье,
С визитом посетивши папский двор.

Меня водил под ручку, словно ровню,
(«Ну что, любезный… Как вам Ватикан?»),
Какой-то Пий. Я номера не помню,
Но помню, что забавный старикан.

Он показал свою библиотеку,
Оранжерею и бильярдный зал,
Казалось бы, чужому человеку,
А все как есть хозяйство показал.

Потом спросил какого-то аббата
(Их там вертелась целая толпа):
«А может, показать ему кастрата?»
«Конечно, – тот воскликнул, – mon papa!»

Есть тут один, по кличке Фаринелли,
Обычный с виду вроде бы скопец,
Но тут слушок разнесся по капелле,
Что он еще к тому же и певец.

Он раньше у султана был в гареме,
Но, видимо, султану надоел,
И тот его нам одолжил на время,
А этот вдруг, с тоски видать, запел».

Пий удивился: «Что вы, неужели?
А я-то думал, он гермафродит,
Но если это так на самом деле,
Пусть свой талант немедля подтвердит».

Через минуту привели кастрата,
Росточком мне по пояс аккурат.
Ну что я вам могу сказать, ребята:
Кастрат и в Ватикане он кастрат.

Будь он хоть Иванов, хоть Фаринелли,
В нем половой отсутствует запал.
Но он запел – и тут все охренели,
А Папа чуть с балкона не упал.

Восторгам бурным не было предела,
Аплодисментам не было конца,
Всех за живое, видимо, задело
Искусство зарубежного певца.

И вдруг ко мне оборотясь с поклоном,
Он произнес, не поднимая глаз:
«Гостеприимства следуя законам,
Хотел бы спеть я что-нибудь для вас.

Что гость предпочитает из России?
Есть из Мадам отрывок Баттерфляй,
Хотите, можно что-то из Россини».
«Нет, – говорю, – Газманова валяй!»

«Ну что ж, извольте, если вам угодно,
Мне с детства песня русская мила,
Особенно когда она народна. Итак:
«Москва. Звонят колокола!»

…И подхватили песню кардиналы,
Дрозды в саду, ромашки на лугу,
Мне что-то это все напоминало,
Но что, припомнить точно не могу.

Возможно, что грозу в начале мая,
Хотя, возможно, и девятый вал.
Как это называется, не знаю,
Я лично бы катарсисом назвал.

…Уж нет в живых великого кастрата,
Но в память тех давно минувших дней
Я весь их род люблю любовью брата,
И даже, может быть, еще сильней.

Порой решительность полезна,
Порой не так уж прямо чтоб,
Дверь распахнешь – за нею бездна,
Прикроешь – все опять тип-топ.

Не прыгать головой с обрыва
С фольклорным возгласом «эхма!»,
Но контролировать порывы
Посредством хладного ума.

Любая жизнь неповторима,
Твоя – как минимум вдвойне.
А что касается экстрима,
То с этим делом – не ко мне.

Сибирь, Сибирь! Какая ширь!
Твои природные богатства
Столь велики, что сколь ни тырь,
Вовек растырить не удастся.
Средь них священный есть Байкал,
Там чудеса, там леший бродит,
Там баргузин шевелит вал,
Бродяга песнь свою заводит,
Когда к Байкалу вдруг подходит,
И я когда-то там бывал,
Но что сейчас там происходит,
Случайно из газет узнал,
От жизни я совсем отстал,
Лишь Муза мною верховодит.

А происходит вот что там —
Трубопровод тянуть решили
По заповедным тем местам,
Да малость, видно, погрешили
В расчетах. Может, не со зла,
А может, в том корысть была,
Но оказалось, слишком близко
От зеркала священных вод
Проляжет тот трубопровод
И тем его подвергнет риску.
Видать, не там поставил риску,
Проектировщик-идиот,
Я б даже написал «мудило»,
Но чувство такта победило.

Казалось, не избечь беды,
Какой беды там – катастрофы!
Пишу я кровью эти строфы,
Поскольку в кране нет воды.
Но тут – спасибо небесам, —
Как ангел над разверстой бездной,
Явился вдруг – о чудо! – сам,
В обнимку с канцлершей железной.
Перуны в небе заблистали,
И гул пошел из-под земли,
И, кто сидели, мигом встали,
А кто стояли – полегли.
Аналитическим умом,
Что не зашел отнюдь за разум,
Проблемы суть постиг он разом
В ее значении прямом.
И вдруг на карту перст направил,
Внезапной мыслью поражен —
«Здесь будет город заложен!»
Но, малость поостыв, добавил:
«Нет, с этим лучше подождем».
И согласились все с вождем.
Затем, прищурившись слегка —
Ну, чистый Ленин в мавзолее, —
Он линию на два вершка
Провел от берега левее.

Хочу, друзья, поднять бокал
От имени всего народа
(Пусть мне он слова не давал,
Но слова есть пока свобода,
Чему порукой эта ода):
Я за того, кто спас Байкал,
Путь изменив трубопровода.
Того, чья твердая рука
И несгибаемая воля
Нас вознесли под облака,
В те выси, в кои мы дотоле
Не возносилися пока.
Того, кто справедлив, но строг,
Кто уважать себя заставил,
Скрутил врагов в бараний рог,
По стойке «смирно» всех поставил,

Кого послал России Бог,
Чтоб ею он вовеки правил.

Короче, пью за третий срок!

Не чокаясь.

Ноктюрны, значит, говоришь, котурны,
Хайдеггер, говоришь, Рембо с Ли Бо,
А вот, к примеру, харкнуть мимо урны
Тебе, признайся, было бы слабо?

А мне так нет. И пусть мы антиподы,
И сколь меня ты не считай жлобом,
Но я хозяин собственной свободы,
А ты своей так и помрешь – рабом.

Что мы знаем о хай-теке?
Да считай что ничего,
Мы, простые человеки,
Проживем и без него.

От него одни лишь беды
Да стагнация ума,
Без хай-тека наши деды
Крепко ставили дома,

Хлеб пекли, детей плодили,
Зверя били наповал,
Без хай-тека баб водили
Под уздцы на сеновал.

Разгромили атаманов,
Разогнали воевод,
Перебили англоманов,
Что мутили зря народ.

А вот древние ацтеки
Нашим предкам не сродни,
Эти знали толк в хай-теке,
Ну и где теперь они?

Чем жить, как лох, на тощую зарплату,
На рынке покупая барахло,
Махну-ка я на остров Вануату,[4]
Где сытно, чисто, сухо и тепло.

Туземцы там любому гостю рады,
Будь он хоть самым распоследним чмо,
Там ВВП удваивать не надо,
Оно и так удвоится само.

Там нет ни электричества, ни газа,
И радио с утра не голосит,
Случайно кем-то брошенная фраза
Порой неделю в воздухе висит.

На Вануату нет проблем с квартирой,
Там навсегда с жильем решен вопрос —
Лежи себе под пальмой, медитируй,
Покуда не пришиб тебя кокос.

– Зачем, поэт, ты чуждый берег славишь?! —
Вдруг грянул голос неизвестно чей. —
Ужели ты родной свой край оставишь
На эту свору псов и палачей?!

Ну ладно, хрен бы с ними, с палачами,
Не так уж и страдаешь ты от них,
Но кто там будет долгими ночами
Читать облитый горечью твой стих?

И ясно стало, что на райский остров
Не суждено ступить при жизни мне.
Ведь только здесь необходим я остро
И плюс к тому востребован вполне.

Нас ни в Риме не ждут, ни в Париже,
Не пускают в отель Шератон,
Форум наш хоть и рангом пониже,
Но вполне представителен он.

Небольшою своею восьмеркой
Собираемся тут каждый раз,
Вовчик c Димычем, Трифоныч с Борькой,
Серый с Шуриком, я и Вовас.

Не сказать что встречаемся редко,
Раз в неделю – отдай, не греши,
Расстилаем на травке газетку —
И пошел разговор от души.

Без какой-либо четкой повестки,
Протокола и прочей херни,
Пусть порою суждения резки,
Но, как правило, вески они.

Круг проблем неизменно громаден,
Но его нам не сузить никак,
Назову основные: Бен-Ладен,
Буш, Чубайс и московский «Спартак».

Под «перцовую» с килькой в томате
Малый саммит проводим мы свой.
Не беда, что он в малом формате,
Но зато в атмосфере живой.

Свободы идеей святой одержим,
Трудов не жалея и сил,
Я стрелы метал в ненавистный режим,
Но ветер их вдаль относил.

Но словно отважный герой Чингачгук,
Я снова, в который уж раз,
Натягивал туго свой репчатый лук
И левый прищуривал глаз.

И ворон кружил в небесах надо мной,
Почуяв поживу свою,
И конь подо мною плясал вороной,
Не раз выручавший в бою.

Но снова со мной приключалась беда
Все та же, хотя и одна,
И снова летела стрела не туда,
Куда по идее должна.

Мой конь притомился, и я постарел,
И ворон от голода сдох,
И сколько на ветер тех пущено стрел
Один только ведает бог.

И сколько напрасно наломано дров,
Им счет на вагоны идет,
А что же режим? Он румян и здоров,
И нового лучника ждет.