Константин Бальмонт - Литургия красоты. Стихийные гимны
рвы с водой,
Свет любви, и звон мгновенья вьются, льются чередой.
Нет чужих, и нет чужого, нет владык, и нет
рабов,
Только льется серебристый ручеек напевных слов.
О, ручей, звончей, звончее. Сердце просит, мысль
зовет.
Сердце хочет, мысль подвластна, власть любви —
как сладкий мед.
Эта власть раба равняет с самой лучшей из цариц.
Взор темнеет, сказка светит из-под дрогнувших
ресниц.
Эти песни трубадура! Эти взоры chatelaine!
Сколько пышных стран раскрылось в двух сердцах
средь темных стен.
Раб — с царицей, иль рабыня наклонилась к королю?
О, любите, струны юны, раз поют они «Люблю»!
ЧЕРНАЯ ОПРАВА
Свадьба настала для Света и Тьмы
HицшеПЛЯСКА АТОМОВ
Яйцевидные атомы мчатся. Пути их — орбиты
спиральные.
В нашем видимом явственном мире незримая
мчится Вселенная,
И спирали уходят в спирали, в незримости —
солнца овальные,
Непостижные в малости земли, планетность пылинок
бессменная.
Сочетанья, сплетенья, круженье потока
сокрыто-мальстрёмного,
Да и нет этих атомов зыбких, в слияньи
с эфирным течением,
Пляски дикого смерча, циклона,
безмерно-бездонно-огромного,
Изначальное празднество чисел, закрученных
сложным стремлением.
В чем их цель, в чем их смысл, этих
плясок, зачем коловратность бессменная,
Не дознались Индийцы, Китайцы, не ведала мудрая
Греция,
И о смысле их шабаша знает надменная мысль
современная
Так же мало, как старые песни, наивные песни
Лукреция.
Но несчетности атомов мчатся. Вселенная дышит
Вселенными,
Несосчитанность явностей наших с бездонной
Незримостью скована,
И желанно ли нам, нежеланно ль быть вакхами,
будучи пленными,
Но кружиться должны мы, должны мы — зачем?—
нам узнать не даровано.
ИХ ДВОЕ
Довременно Доброе Начало,
Довременно и Начало Злое.
Что сильнее,— Мысль мне не сказала,
Лишь одно известно мне: — Их двое.
Гений неразлучен с темным Зверем,
Лик Огня — в эбеновой оправе,
Веря в Бога — в Дьявола мы верим,
Строим Замок — быть при нем канаве.
Ты дрожишь, облыжное Мечтанье,
Как собака под хлыстом владыки?
Маятника лживое болтанье,
В Замке — песни, в подземельи — крики.
Маятник — прикованный и медный,
Мечется и вправо он и влево,
Эта сказка — кажется мне бледной,
Я дрожу от бешеного гнева.
Я дрожу — и Мысли нет исхода,
Раз я светлый—весь мой мрак откуда?
Красота — в объятиях урода,
Бог Христос — и рядом с ним Иуда.
Тут и Чудо — Мысли не поможет,
Потому что разум мой — не чувство,
Потому что Мысль играть не сможет,
И не прячет доводов в Искусство.
Если Мир — как Мир — противоречье,
Я не знаю, чем он разрешится.
В Вавилоне — разные наречья,
И всезрящей башне — ввысь не взвиться.
Умствователь нищий, я слабею,
Предаюсь безумному Поэту,
Боль зову я правдою своею,
В темной Ночи песнь слагаю Свету.
ПРОНУНСИАМИЭНТО
Снова Тень, и снова Дьявол, снова Тень, и снова
боги,
Снова тягость перекрестков, и несчетные дороги.
Будет, будет. Надоело. Есть же мера наконец.
Если жалкую повторность ты не видишь, ты — глупец.
Или нужно в самом деле нам вздыхать, бледнеть
всечасно?
Даже глупая ищейка устает искать напрасно.
И тогда ее хозяин прочь с собой ведет домой:
И не скажет: «Псу — усталость!» И не скажет:
«Отдых — мой!»
Нет, собаку холит, кормит — кто идет за красной
дичью.
Это только справедливость, тут и места нет
величью.
Мы же, люди, кто мы? Что мы? — Кто не слеп,
тот сам суди:—
Мы — охотник, мы — собака, или — зверь с копьем
в груди?
Выбирайте. Только, братья, раз хотите вы лохмотий,
Я вам больше не товарищ, здесь, на этом повороте.
Брама, Вишну, Сива, Эа, Мирри-Дугга, Один, Тор,
Витцлипохтли, маски, маски, это все сплошной позор.
В лабиринтах ли Индийских, или в бешеной
Валгалле,
На уступах пирамидных Мексиканских теокалли,
Всюду — Демону в угоду - истязание умов,
Трепет вырванного сердца, темный праздник, темный
ров.
Жертва, жертва, нож вонзенный, ужас взора, кровь
из груди,
Растоптанье, оскверненье, одураченные люди.
Прочь, кошмары, Ночь провальна, прочь, Дракон,
и прочь, Змея,
Я люблю одну бездонность, это — Воля, это — Я.
Вера в Тени это только — мозговая паутина,
Призрак Дьявола — попутчик Привиденья-Исполина.
Против этих двух Бактерий прибегаю я к Лучу:—
Нет их больше! Нет их больше! Больше Чудищ
не хочу!
МИРОВАЯ ТЮРЬМА
Когда я думаю, как много есть Вселенных,
Как много было их, и будет вновь и вновь,—
Мне Небо кажется тюрьмой несчетных пленных,
Где свет закатности есть жертвенная кровь.
Опять разрушатся все спайки, склейки, скрепы,
Все связи рушатся,— и снова будет Тьма,
Пляс жадных атомов, чудовищно-свирепый,
Циклон незримостей, стихийная Чума.
И вновь сомкнет, скует водоворот спиральный,
Звено упорное сложившихся планет,
И странной музыкой, безгласной и печальной,
В эфирных пропастях польется звездный свет.
И как в былые дни, чтоб прочным было зданье,
Под основание бывал живой зарыт,
В блестящих звездностях есть бешенство
страданья,
Лучист Дворец Небес, но он из тяжких плит.
БЕЗНАДЕЖНОСТЬ
Мучительная слитность
Волны с волной, волны с волной, в туманной
неразрывности.
Томленье, беззащитность
Всех наших дум, всем наших снов, во всей
их страшной дивности.
Волна волной быть хочет,
Но прочь уйти от прочих волн никак нельзя
в Безбрежности.
И сердцу ум пророчит,
Что каждый миг, что каждый луч есть отблеск
Безнадежности.
БОГ ОКЕАН
Волны морей, безпредельно — пустынно — шумящие,
Бог Океан, многогласно — печально—взывающий,
Пенные ткани, бесцельно—воздушно—летящие,
Брызги с воздушностью, призрачно — сказочно — тающей.
Горькие воды, туманно — холодно — безбрежные,
Долгий напев, бесконечно — томительно — длительный.
Волны морей, бесконца — бесконца — безнадежные,
Бог Океан, неоглядно — темно — утомительный.
ГОРЕНЬЕ
Изначально горенье Желанья,
А из пламени — волны повторные,
И рождаются в Небе сиянья,
