Юрий Белаш - Окопные стихи
на войне — спасающая сила.
Уличные бои
Памяти Константина Симонова – солдата, поэта
Думали, уйдём на отдых… Но теперь на отдых –
плюньте!
Предстоят труднейшие бои – уличные, в населённом
пункте.
Это вам не в чистом поле: тут кирпич, бетон и камень,
да хрустят обломки черепицы под ногами.
Тут не выроешь окопчик, мать-земля тебя не спрячет, –
тут разрывами снарядов на асфальте раскорячит,
и совсем без проволочек – по башке твоей по стриженной
как погладит вывороченной булыжиной.
Тут тяжёлые орудия бьют с кратчайших расстояний
трёхпудовыми снарядами по дверям и окнам зданий,
и густая пыль кирпичная в отсветах кроваво-ржавых
заволакивает улицы вместе с дымом от пожаров.
А бомбёжки? В чистом поле, право слово, как-то легче:
ну – землёй тебя окатит, ну – осколком покалечит,
тут же, в каменных коробках, словно в склепе на
кладбище,
рухнет на плечи стена – и костей твоих не сыщут.
Ну да это – цветочки. Ягодки – тогда, когда ты,
свирепея, в дом ворвёшься вслед за брошенной гранатой,
и по стёршимся ступеням, и на лестничных площадках
от квартиры до квартиры путь прокладываешь в схватках.
Тактика – одна и та же: кувырком летит граната,
а потом, когда взорвётся, – очередь из автомата:
двери – в щепки, мебель – в щепки, зеркала и окна –
вдрызг,
и на выбитом паркете – веера кровавых брызг.
***
Ты погляди, как много в жизни зла!
Как ненависть клокочет по планете…
В двадцатом веке злоба превзошла
отметки предыдущих всех столетий.
И правы все. Неправых больше нет.
И кто кому ни перегрыз бы горло –
у всех готов затверженный ответ:
«Во имя справедливости и долга».
И я боюсь, что через некий срок
одержат полную победу люди:
и будет справедливость, будет долг –
а вот людей-то на земле не будет.
Крушина
Я встретил его в окружении… Разный
мотался в ту пору народ по лесам, -
и чтоб не промазать – решил, что устрою
на первом привале проверку ему…
Я сбросил свой "сидор", набитый харчами,
которые я у фашистов забрал:
- Ты, кореш, пока что костерчик сложи,
А я за водичкой спущуся к ручью.
- Винтарь то оставь. Надоело небось
Таскать эту дуру по всей Беларуси!..
- Да нет, не скажи. Без нее даже скучно, -
И екнуло сердце тревожно и муторно.
Дошел до кустов – и нырнул под крушину.
И вовремя!.. Только я выглянул – во:
уже вещмешок мой подался в осинник.
- А ну-ка постой, молодой и красивый! –
и встал на колено и вскинул винтовку.
Я думал: раскрашу ему фотографию,
и ну его к черту, такого попутчика!
Но он себе выбрал другую судьбу.
когда передернул затвор карабина.
Я выстрелил первым - поскольку меня
не сразу открыл он меж листьев крушины.
***
Из всех смертей – мгновенная, пожалуй всех нелепей.
Совсем не милосерден ее обманный вид:
Как топором по темени – шальной осколок влепит,
И ты убит – не ведая, что ты уже убит.
Оборвалось дыхание на полувздохе. Фраза,
На полуслове всхлипнув, в гортани запеклась;
Неуловимо быстро – без перехода, сразу -
Мутнеют, оплывая, белки открытых глаз.
И не успеть теперь уже, собрав сознанья крохи,
Понять, что умираешь, что жизнь твоя прошла,
И не шепнуть, вздохнувши в последний раз глубоко
Всему, с чем расстаешься, солдатское "прощай"…
Нет! – пусть вовек минует меня такая благость.
Просить у смерти скидок – наивно для бойца.
Я все изведал в жизни. И если смерть осталась –
Ее я должен тоже изведать до конца.
20 января 1945
Черт-те что на шоссейке на этой творится! —
кто смеется,
кто плачет,
кто грозится,
кто пляшет,
кто свирепо ругается,
кто обнимается,
кто вверх каски бросает,
кто на запад стреляет,
кто “Катюшу” поет,
кто сидит отдыхает,
кто на землю плюет,
кто угрюмо молчит,
кто кричит:
- Мы дошли до границы фашистской Германии!.
Береза
Когда, сбежав от городского гама,
я по оврагам, по полям брожу, -
я до сих пор солдатскими глазами
нет-нет да и на местность погляжу.
Вот тут бы я окоп себе отрыл,
Обзор что надо с этого откоса!
А эту бы березку я срубил:
ориентир она, а не береза.
Она видна на фоне зеленей
издалека – как белая невеста.
Противник пристрелялся бы по ней,
и я б накрылся с нею вместе…
Так и живу – какой десяток лет.
То есть береза, то березы нет.
***
Наступаем...
Каждый день - с утра, вторую неделю - наступаем.
Господи ты боже мой! - когда же кончатся
эти бездарные атаки на немецкие пулеметы
без артиллерийского обеспечения?..
Давно уже всем - от солдата до комбата - ясно,
что мы только зря кладем людей,-
но где-то там, в тылу, кто-то тупой и жестокий,
о котором ничего не знает даже комбат,
каждый вечер отдает один и тот же приказ:
- В России народу много. Утром взять высоту!..
***
Что мы знаем о животном начале в людях?..
Немного - поскольку ищем божественное в них.
Вот поэтому-то мы и путаемся в трех соснах,
пытаясь объяснить этого человека, в котором
божественного не больше, чем в спичечном коробке,
с помощью коего он раскочегаривал свою трубку.
***
Он стал богом. Предшественники - святыми.
Портреты - иконами. Лозунги - хоругвиями.
"Краткий курс" - священным писанием.
Коммунизм - царством небесным.
А грешников - в геенну огненную:
инквизиция, Торквемада!..
Ей-богу, в духовном училище и семинарии
все одиннадцать лет
он был круглым отличником.
Колесо Фортуны
На войне – как в игре: надо, чтобы повезло.
Надо, чтобы капризный и ветреный Случай, –
тот, который издревле зовётся «судьбой», –
и штыкам, и осколкам, и пулям назло,
и иным затаившимся бедам несметным,
вопреки и приметам, предчуствиям, снам,
удручающим душу тревогой слепой –
даже, может, желаньям твоим поперёк,
если жизнь вдруг покажется – невыносимой…
Так давай же, фортуна, верти колесо!
На войне – как в игре: надо, чтобы везло.
Внезапный выстрел
Вот где-то тут и прячется опасность.
Вот где-то тут и притаился враг.
И сторожит обманчивая ясность
мой каждый продвигающийся шаг.
И знаю я – не избежать.
не разминуться с ней на перекрёстке.
И остаётся только ожидать
внезапный выстрел – тихий или хлёсткий…
Я опущусь в примятую межу.
Прижмусь щекой к ружейному прикладу:
я помирать, простите, не спешу;
пускай меня поищут, если надо.
И я дождусь, что в прорези прицела
возникнет эта рыщущая гнусь.
И пусть не суетится обалдело –
нет, не надейтесь, я не промахнусь!
Память
Они патроны, что ли, берегли,
прикалывая раненых штыками.
А те –
пошевельнуться не могли,
лишь закрывались в ужасе руками.
И так ломались кости,
как хрустят
говяжьи туши при разделке мяса, –
и корчилась, стеная м хрипя,
живая человеческая масса…
Казалось бы – прошло уж столько лет!
Казалось бы – забыть уже пора.
Но стоит только тронуть этот след –
сама к оружью
тянется
рука.
***
– Огонь! –
И подкалиберный снаряд
метнулся синей проволокой к танку.
Но чуть левее гусеницы – в скат
горячая врезается врезается болванка.
Наводчик довернул маховичок,
и поднял перекрестье панорамы.
– Огонь! –
Но верещащею свечой
снаряд отрикошетил в небо прямо.
И в третий раз меняется прицел –
и весь расчёт меняется в лице:
танк
разворачивает
башню.
– Огонь! –
На чёрной танковой броне
сверкнула фиолетовая искра,
и танк, остановившись наконец,
сухую землю гусеницею выскреб.
Бой длился вечность –
25 секунд!
Санинструктор
Она была толста и некрасива.
И дула шнапс не хуже мужиков.
