Иван Бунин - Стихотворения

Нынче ночью кто-то долго пел.
Далеко скитаясь в темном поле,
Голос грустной удалью звенел,
Пел о прошлом счастье и о воле.

Я открыл окно и сел на нем.
Ты спала… Я долго слушал жадно…
С поля пахло рожью и дождем,
Ночь была душиста и прохладна.

Что в душе тот голос пробудил,
Я не знаю… Но душа грустила,
И тебя так нежно я любил,
Как меня когда-то ты любила.

Как светла, как нарядна весна!
Погляди мне в глаза, как бывало,
И скажи: отчего ты грустна?
Отчего ты так ласкова стала?

Но молчишь ты, слаба, как цветок…
О молчи! Мне не надо признанья:
Я узнал эту ласку прощанья, —
Я опять одинок!

Печаль ресниц, сияющих и черных,
Алмазы слез, обильных, непокорных,
И вновь огонь небесных глаз,
Счастливых, радостных, смиренных, —
Все помню я… Но нет уж в мире нас,
Когда-то юных и блаженных!
Откуда же являешься ты мне?
Зачем же воскресаешь ты во сне,
Несрочной прелестью сияя,
И дивно повторяется восторг,
Та встреча, краткая, земная,
Что Бог нам дал и тотчас вновь расторг?

Еще утро не скоро, не скоро,
ночь из тихих лесов не ушла.
Под навесами сонного бора —
предрассветная теплая мгла.

Еще ранние птицы не пели,
чуть сереют вверху небеса,
влажно-зелены темные ели,
пахнет летнею хвоей роса.

И пускай не светает подольше.
Этот медленный путь по лесам,
эта ночь — не воротится больше,
но легко пред разлукою нам…

Колокольчик в молчании бора
то замрет, то опять запоет…
Тихо ночь по долинам идет…
Еще утро, не скоро, не скоро.

За окнами — снега, степная гладь и ширь,
На переплетах рам — следы ночной пурги…
Как тих и скучен дом! Как съежился снегирь
От стужи за окном. — Но вот слуга. Шаги.

По комнатам идет седой костлявый дед,
Несет вечерний чай: «Опять глядишь в углы?
Небось все писем ждешь, депеш да эстафет?
Не жди. Ей не до нас. Теперь в Москве — балы».

Смутясь, глядит барчук на строгие очки,
На седину бровей, на розовую плешь…
— Да нет, старик, я так… Сыграем в дурачки,
Пораньше ляжем спать… Каких уж там депеш!

Как дым, седая мгла мороза
застыла в сумраке ночном.
Как привидение береза
стоит, серея за окном.

Таинственно в углах стемнело,
чуть светит печь, и чья-то тень
над всем простерлася несмело, —
грусть, провожающая день.

Грусть, разлитая на закате
в полупомеркнувшей золе,
и в тонком теплом аромате
сгоревших дров, и в полумгле.

И в тишине — такой угрюмой,
как будто бледный призрак дня
с какою-то глубокой думой
глядит сквозь сумрак на меня.

Качка слабых мучит и пьянит.
Круглое окошко поминутно
гасит, заливает хлябью мутной —
и трепещет, мечется магнит.

Но откуда б, в ветре и тумане,
ни швыряло пеной через борт,
верю — он опять поймает Nord,
крепко сплю, мотаясь на диване.

Не собьет меня с пути никто.
Некий Nord моей душою правит,
он меня в скитаньях не оставит,
он мне скажет, если что: не то!

Ветви кедра — вышивки зеленым
темным плюшем, свежим и густым,
а за плюшем кедра, за балконом —
сад прозрачный, легкий, точно дым:

Яблони и сизые дорожки,
изумрудно-яркая трава,
на березах — серые середки
и ветвей плакучих кружева.

А на кленах — дымчато-сквозная
с золотыми мушками вуаль,
а за ней — долинная, лесная,
голубая, тающая даль.

Рассыпался чертог из янтаря, —
из края в край сквозит аллея к дому.
Холодное дыханье сентября
разносит ветер по саду пустому.

Он заметает листьями фонтан,
взвевает их, внезапно налетая,
и, точно птиц испуганная стая,
кружат они среди сухих полян.

Порой к фонтану девушка приходит,
влача по листьям спущенную шаль,
и подолгу очей с него не сводит.

В ее лице — застывшая печаль,
по целым дням она, как призрак, бродит,
а дни летят. Им никого не жаль.

Осень. Чащи леса.
Мох сухих болот.
Озеро белесо.
Бледен небосвод.

Отцвели кувшинки,
и шафран отцвел.
Выбиты тропинки,
лес и пуст, и гол.

Только ты красива,
хоть давно суха,
в кочках у залива
старая ольха.

Женственно глядишься
в воду в полусне —
и засеребришься
прежде всех к весне.

С темной башни колокол уныло
возвещает, что закат угас.
Вот и снова город ночь сокрыла
в мягкий сумрак от усталых глаз.

И нисходит кроткий час покоя
на дела людские. В вышине
грустно светят звезды. Все земное
смерть, как страж, обходит в тишине.

Улицей бредет она пустынной,
смотри в окна, где чернеет тьма
Всюду глухо. С важностью старинной
в переулках высятся дома.

Там в садах платаны зацветают,
нежно веет раннею весной,
а на окнах девушки мечтают,
упиваясь свежестью ночной.

И в молчанье только им не страшен
близкой смерти медленный дозор,
сонный город, думы черных башен
и часов задумчивый укор.

Нет солнца, но светлы пруды,
стоят зеркалами литыми,
и чаши недвижной воды
совсем бы казались пустыми,
но в них отразились сады.

Вот капля, как шляпка гвоздя,
упала — и, сотнями игол
затоны пруда бороздя,
сверкающий ливень запрыгал —
и сад зашумел от дождя.

И ветер, играя листвой,
смешал молодые березки,
и солнечный луч, как живой,
зажег задрожавшие блестки,
а лужи налил синевой

Вон радуга. Весело жить
и весело думать о небе,
о солнце, о зреющем хлебе
и счастьем простым дорожить;

С открытой бродить головой,
глядеть, как рассыпали дети
в беседке песок золотой
Иного нет счастья на свете.

На распутье в диком древнем поле
черный ворон на кресте сидит.
Заросла бурьяном степь на воле,
и в траве заржавел старый щит.

На распутье люди начертали
роковую надпись: «Путь прямой
много бед готовит, и едва ли
ты по нем воротишься домой.

Путь направо без коня оставит —
побредешь один и сир, и наг, —
а того, кто влево путь направит,
встретит смерть в незнаемых полях…»

Жутко мне! Вдали стоят могилы
В них былое дремлет вечным сном
«Отзовися, ворон чернокрылый!
Укажи мне путь в краю глухом»

Дремлет полдень. На тропах звериных
тлеют кости в травах. Три пути
вижу я в желтеющих равнинах
Но куда и как по ним идти!

Где равнина дикая граничит?
Кто, пугая чуткого коня,
в тишине из синей дали кличет
человечьим голосом меня?

И один я в поле, и отважно
жизнь зовет, а смерть в глаза глядит
Черный ворон сумрачно и важно,
полусонный, на кресте сидит.