Гамзат Цадаса - Мудрость
На смерть моего коня
В ауле чужом потерявши коня,
Узнал я, как тяжко седло на спине:
В беде я себя самого оседлал, —
Рассказом печальным утешиться ль мне?
Была поговорка такая у нас:
«Хорош тот аул, где хороший кунак!»
Пока я из всадника пешим не стал,
Бывало, и сам я говаривал так.
Кунак мой хорош, да плохой был навес:
Коня моего, чтоб упасть, поджидал.
Проклятая балка давно уж сгнила, —
Да только я раньше об этом не знал.
Проворнее волка ты был, мой конек, —
Капканом сарай обвалившийся стал.
Могучий тулпар, погубило тебя
Бревно —
не лавина, не горный обвал.
Не будешь, джейран мой, плясать
под седлом,
Не будешь по кручам, как ветер,
летать, —
Цветущий тот луг, где ты пасся всегда,
Грустит, как о сыне любимейшем мать.
Тебя вспоминая, повешу на гвоздь
Нагайку и торбу, казачье седло.
Беседуя с ними, утешу ль тоску?
Дождусь ли, чтоб горе из сердца ушло?
Яхья
Есть ли люди между небом и землей
С невезучестью, во всем подобной нашей?
Мы не первому учителю золой
Вслед бросаем, провожая его взашей.
К нам хороший просвещенец – ни ногой,
Хоть у нас в почете грамота и книга.
Одного прогоним, глядь, в аул другой
Появляется с портфелем забулдыга.
Всем аулом мы ходили в районо
И просили, как о милости, с поклоном,
Чтоб прислало к нам учителя оно
С добрым нравом, а не просто пустозвона.
Их, хороших, есть немало у страны…
И начальник начертал: «Пошлем такого,
Чтоб, помимо имени своей жены,
Не любил прозванья женского другого».
И в один, как говорят, прекрасный день
Появляется Яхья, лихой детина.
У него чонгури, шапка набекрень…
Как увидели мы – дрожь прошла
по спинам!
Поздороваться учитель не успел,
Как о девушках посыпались вопросы.
О любви, пьянящей разум, он запел,
Поправляя пряди, длинные, как косы.
А потом, ремнями новыми скрипя,
Будто сытый конь, фургон тянущий бодро,
Стал, бахвалясь, говорить он про себя,
Ноги выставив и руки – в бедра:
«Осчастливлен ваш аул, как никогда!
Раз вам лучшего из лучших обещали,
Против воли я был послан к вам сюда,
Даже не дали мне сбегать за вещами.
Дом давайте для жилья и дров сухих.
А потом пускай приходят все девицы.
Разглядеть сперва я должен толком их,
Прежде чем они придут ко мне учиться».
А пока он нагло с нами говорил
По насущному, казалось бы, вопросу,
Сальных глаз своих он с женщин
не сводил,
И для важности жевал он папиросу.
Весь пропах одеколоном, сукин сын!
Знает – девушкам от этого не спится.
Он в рубахе с кружевами, как павлин,
– Пусть швея за это рук своих лишится!
Не везет нам! Вновь учитель – пустозвон.
От него детишкам лучше сторониться.
И чему научит женщин наших он,
На ликпункт пришедших грамоте учиться?
Говорят, под стать медведю, он силен
И драчун к тому ж. Кому охота драться!
Говорят, что на зурне играет он, —
Значит, к женщинам сумеет подобраться.
Счастье наше – шла горячая пора,
Поголовно весь аул был на работе.
И Яхья слонялся с самого утра
Вплоть до вечера, ленив и беззаботен.
А в ауле никого не сбив с пути —
Хоть в соблазне женщин был он парень
прыткий, —
Он махнул рукой, решил от нас уйти
И собрал свои немудрые пожитки.
Население аула следом шло,
И золой была посыпана дорога,
Что ж! Кувшин разбит, и сломано седло.
А бездельник удалился от порога.
Письмо автомобиля[5]
Пути-дороги для меня
В горах провел Хунзах,
Чтоб я с откосов, жизнь кляня,
Не полз на тормозах.
Того, кто ест да спит полдня,
Бездельником зовут;
Хунзаху выдали меня
Как премию за труд!
Хунзахцев дружная семья
Дробила толщу глыб,
Вот почему в Хунзахе я,
А не пошел в Гуниб!
Гунибцы, вы клялись не раз
Построить путь в горах,
Но не тверды слова у вас,
Они легки; как прах.
Я к вам добрался без пути,
Но отдохнуть не смог,
Вы опасались: приюти —
Сжует он сена стог…
Отец и сын о строительстве дорог
О т е ц
Полжизни, сынок мой, у гор на груди
Дороги я строил. Ты сам посуди:
Когда бы не рушил могущества скал я,
Ужели таким бы морщинистым стал я?
Юнцом еще начал я гнуть свою спину:
Дорогу мы строили царскому сыну.
Нет больше царей у нас даже в помине,
Но служит дорога та людям поныне.
Я саженцы в горы таскал на плечах,
Чтоб зной не тревожил сардара в горах.
Давно позабыт он, правитель жестокий,
А листья деревьев шумят вдоль дороги.
Когда из Ханзаха, богатств не тая,
Невесту в Гоцоб отправляли князья,
Шоссе проложили мы под небосводом —
С приданым в Гоцоб заскрипели подводы.
Любила когда-то аульская знать
Богатых соседей к себе приглашать.
Чтоб было им ближе скакать на пиры,
Сносили порою мы четверть горы.
Князей имена навсегда позабыты,
А наши дороги в горах – знамениты.
Проносится время, как горные реки,
Но труд человека бессмертен навеки.
С ы н
За наши дороги в районе Гуниба
Тебе, мой отец, говорю я спасибо!
Но вспомни, отец, сомневался не ты ли,
Что смогут подняться к нам автомобили?
Смотри, как сегодня на наши вершины
Упрямо взбираются автомашины.
Где солнце терялось в скалистых отрогах,
Колонки с бензином стоят на дорогах;
Почти у орлиных заоблачных гнезд
Легли автострады на тысячу верст.
Мы рек поседелых смирили стремнины,
И трудятся реки, вращая турбины.
Мы, большевики, – вдохновенные люди,
Еще и не то нами сделано будет!
Новые зубы
Хвост пришить бесхвостый вол
Вздумал в давние года,
Без рогов назад пришел:
Вот беда так уж беда!
Зубы вставить я решил
В поликлинике зубной.
Зубы вырвали врачи
И отправили домой.
«Без зубов домой ступай!»
Поглядите, земляки!
Рот пустой, как тот сарай,
Где гуляют сквозняки.
Зубы были как стена,
Что поддерживает свод.
Сразу рухнула она,
Опустел мой бедный рот.
Столько трудных длинных слов
Я с зубами говорил.
Трудно, трудно без зубов, —
Знал бы – больше их ценил.
С чем сравню я речь мою,
Что невнятна стала так?
Будто я в ладоши бью, —
Не понять меня никак.
Что-то шамкаю едва.
Где речей моих раскат?
Словно бусины, слова
С нитки порванной летят.
Не звучат стихи мои,
И десятки нудных фраз
Мельтешат, как воробьи,
Залетевшие в лабаз.
Я настойчиво прошу —
Поскорей займитесь мной,
А не то я напишу
В самый главный центр зубной.
Шкуры, содранной с вола,
Будет жалоба длинней:
Нехорошие дела
Просто мучают людей.
Хоть шумел я не всерьез,
Но услышали о том,
И на третий день пришлось
Мне явиться на прием.
Был мой рот – точь-в-точь лабаз
Для просушки кураги,
Зубы новые сейчас —
Жемчуга и огоньки.
Я все горести забыл,
Даже щелкал языком,
Зубы новые хвалил
Всем и каждому кругом.
Позавидовал я сам
Тем, кто звания достиг.
Благодарен докторам
До скончанья дней моих.
Руки ваши, словно пух,
Невесомы и нежны.
Вас хвалю от сердца, вслух, —
Пусть хвалы вам не нужны.
Чуток каждый жест, не груб,
Но уверен между тем.
И когда мне рвали зуб,
Больно не было совсем.
И жужжавшее сверло,
Залетевшее в мой рот,
Боли мне не принесло,
А скорей наоборот.
Наша власть пускай живет,
Пусть владычествует труд.
Обучается народ,
Мастера его растут.
Долгой жизни докторам,
Благодарность и хвала!
Посвящаю песню вам,
Иванова и Хала.
Письмо из Москвы
Дорогие мои!
Спешу по почте
Отправить вам
подобие письма,
Пока еще
собой владею,
Пока сохранил
остатки ума.
Увидеть Москву
после дальней дороги –
Это значит забыть
прежнюю жизнь свою.
Теперь я не только
своих не узнаю,
Я просто сам себя
с трудом узнаю.
За пять дней в Москве
много увидел я –
Дважды мне не пришлось
видеть одно и то же.
Катались мы туда,
катались сюда,
До края-конца
доехать не можем!
Люди строят дома
на пустом месте,
Здесь застроено все,
нету мест пустых!
Если кто любит блеск —
зеркало заводит, –
Здесь город целиком
зеркалом блестит!