Александр Пушкин - Медный всадник
Стих 166. См. 3-е примечание Пушкина к поэме. Стихотворение А. Мицкевича «Oleszkiewicz» («Олешкевич»), переписанное Пушкиным, см. в издании: Рукою Пушкина, с. 535-551 (см. настоящее издание, с. 139-142).
Стихи 188-189. Тритон — морское божество греческой мифологии, получеловек-полузверь с дельфиньим хвостом вместо ног, изображавшийся нередко погруженным по пояс в море. С греческим именем Тритона связана и греческая форма имени города — Петрополь, примененная Пушкиным.
Стихи 220-225 и сл. «Новый дом» на углу «площади Петровой» — дом кн. А. Я. Лобанова-Ростовского, построенный по проекту Монферрана (строителя Исаакиевского собора) в 1817-1819 гг. Дом существует и теперь в почти не измененном виде, занимая треугольник, образованный Исаакиевской площадью, проспектом Майорова (бывш. Вознесенским) и Адмиралтейским проспектом. На последний выходит парадное крыльцо с двумя мраморными «сторожевыми» львами, работы скульптора П. Трискорни. Рассказ о «каком-то Яковлеве», который спасся от гибели на одном из львов у дома Лобанова-Ростовского, где он «просидел все время наводнения», содержится в «Записках. (Семейной хронике)» А. В. Кочубея (см. настоящее издание, с. 123). В настоящее время с этого крыльца памятник Петра I не виден за разросшимися деревьями, посаженными в конце XIX в. вдоль фасадов Адмиралтейства и на площади Декабристов (бывш. Петровской, или Сенатской). Но в 20-х годах XIX в. площадь вокруг памятника была совершенно пуста (на ней по обе стороны памятника стояли 14 декабря 1825 г. восставшие полки), и с высоты мраморных львов на крыльце все пространство, вплоть до Васильевского острова, просматривалось свободно.
Стихи 255-259. В заключении Первой части поэмы снова появляется Петр Великий, но уже в образе посвященного ему памятника — «Медного Всадника» или, как он назван здесь, «Кумира на бронзовом коне», с которым впервые встречается другой ее герой — бедный чиновник Евгений. Памятник был сооружен при Екатерине II, в 1766-1782 гг., считая от приезда в Петербург его будущего создателя, французского скульптора Этьена-Мориса Фальконе (или, по старому произношению, Фальконета — Falconet, 1716-1791), до дня его открытия — 7 августа 1782 г. Голова Петра была исполнена по проекту 20-летней художницы, ученицы Фальконе, Мари-Анны Колло. Скала, служащая постаментом коню и всаднику, была найдена в 1768 г. в лесу близ Лахты (к северу от города, на некотором расстоянии от берега залива) крестьянином Семеном Вишняковым и с величавшим трудом перевезена на место, назначенное для памятника. Но Фальконе не дождался окончания работ и открытия памятника. К осени 1778 г. Екатерина II к нему значительно охладела (что видно из прекращения их многолетней переписки); мелочная опека со стороны официального руководителя работ, придворного сановника И. И. Бецкого, и его нескончаемые придирки настолько затруднили положение ваятеля, что, написав императрице прощальное, очень откровенное письмо, он в сентябре 1778 г. уехал в Париж, и работы пришлось заканчивать его помощнику, архитектору Ю. М. Фельтену. Памятник стал художественным и идейным центром новой столицы, выражением и символом деятельности ее основателя, преобразователя России — Петра Первого. Памятнику, созданному Фальконе, посвящена большая историко-художественная и документальная литература на разных языках, пачиная с сочинений самого скульптора, изданных им в Лозанне в 1781 г. (позже издание было повторено еще дважды). В 1876 г. была опубликована в XVII томе «Сборника имп. Русского исторического общества» переписка Фальконе с Екатериной II — драгоценный источник для истории создания памятника (см. ее изложение: Русский архив, 1877, кн. II, № 8, с. 410-425). Не говоря о других многочисленных исследованиях, статьях и публикациях, следует назвать две последние вышедшие в Советском Союзе монографии: книгу Д. Е. Аркина «Медный Всадник. Памятник Петру I в Ленинграде» (Л. — М., 1958), иллюстрированную многочисленными снимками с памятника с разных точек зрения и в разных ракурсах и деталях, где дается история создания памятника и анализ его идейно-художественной системы, и книгу профессора-искусствоведа А. М. Кагановича «„Медный Всадник“. История создания монумента» (Л., 1975) — монографию, основанную на широком изучении печатной литературы и архивных материалов. Последняя монография — наиболее серьезное и полное исследование по истории создания памятника, вышедшее на русском языке; ряд популярных изданий, посвященных памятнику, не имеет самостоятельного значения, исключая статью Н. Коваленской «„Медный всадник“ Фальконе», содержащую сопоставление памятника с восприятием и изображением его Пушкиным в поэме (см.: Пушкин. Сб. статей под ред. проф. А. Еголина. М., 1941, с. 243-259).
Стихи 344-347. Граф Хвостов Дмитрий Иванович (1756-1835) — муж племянницы Суворова, доставившего ему титул сардинского графа; член Беседы любителей русского слова, сенатор, бездарный стихотворец-графоман, сочинявший тяжеловесные, трудно читаемые и часто лишенные смысла стихи в архаическом роде, бывшие постоянно предметом высмеивания для поэтов молодого поколения, членов «Арзамаса» и самого Пушкина. Последний посвятил Хвостову несколько эпиграмм и пародийную «Оду его сиятельству графу Д. И. Хвостову» (Акад., II, 387). Стихотворение Хвостова, посвященное наводнению, — «Послание к N. N. О наводнении Петрополя, бывшем 1824 года 7 ноября» — напечатано впервые в «Невском альманахе на 1825 год», цензурное разрешение которого датируется 4 декабря 1824 г. Таким образом, оно было написано Хвостовым в ноябре, через несколько дней после наводнения. Начав с напыщенного обращения к лире:
О златострунная деяний знатных лира!
Воспламеня певца безвестного средь мира,
Гласи из уст его правдивую ты речь,
автор затем переходит к описанию самого наводнения, которое в дальнейшем не раз являлось предметом насмешек. Вот как, например, описывается начало наводнения:
Вдруг море челюсти несытые открыло
И быструю Неву, казалось, окрилило;
Вода течет, бежит, как жадный в стадо волк,
Ведя с собою чад ожесточенных полк,
И с ревом яростным спеша губить оплоты,
По грозным мчит хребтам и лодки и элботы…
Такими неуклюжими, многословными и тяжелыми стихами написано все «Послание Хвостова (132 строки, с приложением трех страниц «Примечаний автора»).
Введение имени Хвостова с иронически-хвалебным отзывом о его «бессмертных стихах» в трагическую ткань «Медного Всадника» вызывало не раз недоумение исследователей поэмы, видевших в этом или недосмотр, или неожиданную и даже неуместную шутку Пушкина. Так, Белинский в 11-й статье о «Сочинениях Александра Пушкина» писал о «Медном Всаднике»: «Некоторые места, как, например, упоминание о графе Хвостове, показывают, что по этой поэме еще не был проведен окончательно резец художника…» (Белинский В. Г. Полн. собр. соч., г. VII. М., 1955, с. 548). Но упоминание о Хвостове проходит через все рукописи поэмы, начиная со второй тетради основного черновика (ПД 839, л. 50; Акад., V, 472-473), где он сначала назван «Графом». В. Я. Брюсов, отмечая сжатость и широту замысла поэмы, писал: «Пушкин нашел возможным даже позволить себе, как роскошь, несколько шуток, например упоминание о графе Хвостове» (Брюсов Валерий. Мой Пушкин. Статьи, исследования, наблюдения. М. — Л., 1929, с. 89). Неясно, какие «несколько шуток» имел в виду исследователь. Мы знаем, что, переписывая поэму, Пушкин в окончательном тексте вычеркнул комический эпизод с сенатором графом Толстым, а выражение «И страх и смех!», бывшее в первой (Болдинской) беловой рукописи, заменил словами «Осада! приступ!», переделав два стиха (190, 191). Дело обстоит сложнее и серьезнее. Граф Хвостов в представлении Пушкина и его друзей был не просто комической фигурой, плохим, бездарным и заживо забытым стихоплетом, — он был противоположностью, отрицанием поэзии, воплощением антипоэтической пошлости, и это представление особенно усиливалось в трагические моменты жизни. Так, после смерти Д. В. Веневитинова А. А. Дельвиг писал Пушкину (21 марта 1827 г.): «В день его смерти я встретился с Хвостовым и чуть было не разругал его, зачем он живет. В самом деле, как смерть неразборчива или жадна к хорошему» (Акад., XIII, 325). Позднее, во время холерной эпидемии летом 1831 г., распространился слух о смерти Хвостова (Акад., XIV, 198), оказавшийся ложным; об этом Пушкин сообщил Плетневу в письме от 3 августа 1831 г. из Царского Села: «С душевным прискорбием узнал я, что Хвостов жив. Посреди стольких гробов, стольких ранних или бесценных жертв Хвостов торчит каким-то кукишем похабным. Перечитывал я на днях письма Дельвига; в одном из них пишет он мне о смерти Веневитинова. Бедный наш Дельвиг! Хвостов и его пережил. Вспомни мое пророческое слово: Хвостов и меня переживет. Но в таком случае, именем нашей дружбы, заклинаю тебя его зарезать — хоть эпиграммой» (Акад., XIV, 206). Ту же роль — резкого и оскорбительного противоречия окружающей трагедии — играет Хвостов в «Медном Всаднике». Это с несомненностью доказывается тем контекстом, в каком помещено в поэме упоминание о его «бессмертных стихах». За трагической кульминацией в судьбе Евгения, вызванной наводнением и выраженной в одном слове — «Захохотал», идет новая тема — вид города на другой день после «несчастья», когда все уже вошло «в порядок прежний». «Порядок» заключается в том, что по освобожденным, прибранным улицам «с своим бесчувствием холодным» ходит народ; чиновники спешат на службу; торгаши подсчитывают убытки, чтобы их «на ближнем выместить»; с дворов свозят лодки — те самые «элботы», о которых писал Хвостов. Все это описание находится в явном противоречии с тем, что писали в тогдашних журналах о всеобщем порыве милосердия, о помощи друг другу жителей, о благодеяниях правительства и частных лиц. Все трагическое, чем являлась и переправа Евгения «чрез волны страшные», и картина разрушений, и гибель Параши с ее матерью, уступило место внешнему «порядку», т. е. житейской пошлости, а высшим выражением этой пошлости был всегда в глазах Пушкина граф Хвостов. Таков, по нашему убеждению, глубокий смысл несколько неожиданного появления Хвостова с его стихами в поэме Пушкина.
