Александр Пушкин - Медный всадник
Все вместе — высшая точка, достигнутая поэтом в изображении и истолковании образа, давшего название поэме «Медный Всадник».
Но вот Евгений бросает свой вызов, свою угрозу. В мгновение «грозный царь», двуликий и противоречивый, о двойственности которого Пушкин не раз писал еще с давних пор, поворачивает к восставшему против него Человеку свое «возгоревшее гневом» лицо и, поражая его страхом, обращает в бегство и преследует всю ночь (является ли это лишь бредом безумца или реальность смыкается с фантастикой — безразлично).[570]
Важно для нас понять, почему так разгневался на Евгения и так беспощадно преследовал его Медный Всадник, ополчившийся против «ничтожного» одинокого безумца, ни в чем, казалось бы, ему не опасного? Дело, очевидно, в том, что Евгений здесь — Человек, в высшем значении этого слова, представляющий многих и многих таких же «ничтожных героев», погибших или пострадавших от гениальной, но безжалостной мысли «строителя». Восстав против «мощного властелина судьбы», ничтожный безумец сравнялся с ним. А «горделивый истукан» почувствовал силу своего противника — не физическую, разумеется, но духовную, и тем более опасную. И возгоревший гневом «грозный царь» — это, по существу, уже не великий созидатель обновленного Русского государства, а «нетерпеливый самовластный помещик», как писал о другой стороне деятельности Петра его историк (Акад., X, 256).
Убежденный сторонник государственного развития России, заложенного творческой деятельностью того,
Кто придал мощно бег державный
Рулю родного корабля,
(Акад., III, с. 263)
Пушкин был и столь же убежденным противником деспотических и бесчеловечных форм русского самодержавия, установленных тем же Петром Великим. Поэтому в его глазах исторически закономерно восстание Евгения (пусть и бессильное), но так же закономерен гнев против восставшего со стороны «державца полумира», причем этот гнев принижает его, открывая его второй лик — лик деспота. Вопрос о том, кто из них прав, поставленный еще Белинским и решавшийся после него в пользу то одного, то другого — государственности или человечности, в исторической перспективе требовал и требует решения в пользу последней; но в пушкинское время государственность настолько подавляла все человеческое, что Пушкин на поставленный в его поэме вопрос не мог найти ответа. На его глазах потерпели поражение и погибли поднявшие восстание лучшие люди страны — декабристы. О них поэт не мог прямо писать, он мог только призывать к милости. Новых сил, способных восстановить дело декабристов, он в современном обществе не видел и не верил в возможность их появления в обозримом будущем. Через три года после создания «Медного Всадника» он напомнил о «падших» в стихотворениях «Пир Петра Первого» и «Я памятник себе воздвиг…»; почти одновременно он написал статью об одиночном борце — Радищеве (Акад., XII, 30-36), выступление которого против крепостничества и самодержавия в какой-то мере могло быть сопоставлено с безумным выпадом одинокого человека, Евгения, против «исполина».
В годы, когда Пушкин творил «Медного Всадника», проблема, издавна поставленная «ходом вещей», не могла быть решена ни самодержавным Востоком, ни буржуазным Западом. Но эту проблему образно воплотил в своем творчестве великий поэт, и вечно будет жить, вызывать у нас новые думы и чувства, поражать и пленять своим художественным совершенством его гениальное творение — этот, пользуясь словами его творца, «предмет наших изучений и восторгов» (Акад., XII, 76), — «Петербургская повесть» «Медный Всадник».
Примечания к тексту поэмы
Предисловие. «Известие, составленное В. Н. Берхом» — имеется в виду статья в книге В. Н. Берха «Подробное историческое известие о всех наводнениях, бывших в Санктпетербурге» (см. настоящее издание, с. 105-109).
Стихи 1-20. Ср. начало статьи К. Н. Батюшкова «Прогулка в Академию художеств», от слов: «…что было на этом месте до построения Петербурга?..» до слов: «Сказал — и Петербург возник из дикого болота» (см. настоящее издание, с. 130-131).
Стихи 15-16. См. 1-е примечание Пушкина к поэме. Франческо Альгаротти (Algarotti, 1712-1764) — итальянский писатель, близкий к просветителям-энциклопедистам. В 1738-1739 гг. он побывал в России, результатом чего явилась книга очерков «Письма о России» («Leltere sulla Russia», во французском переводе «Lettres sur la Russie»), в которой находится фраза, приведенная Пушкиным в стихе 16. Возможно, однако, что Пушкин ие был знаком с этим сочинением, так как в примечании он указывает источник глухо: «Альгаротти где-то сказал…». В таком случае он мог заимствовать цитату из книги, находившейся в его библиотеке: Tableau général de la Russie moderne et situation politique de cet Empire au commencement du XIX-е siècle. Par V. C. ***. Continuateur de l'Abrégé de l'Histoire générale des Voyages. Paris, An X-1802» (см.: Модзалевский Б. Л. Библиотека Пушкина. — В кн.: Пушкин и его современники, вып. IX-X. СПб., 1910, с. 183, № 698). Слова Альгаротти служат эпиграфом к первому тому этой книги, но текст эпиграфа имеет отличия от текста примечания Пушкина: «StPétersbourg est la fenêtre par laquelle la Russie regarde continuellement l'Eurоре» («Санкт-Петербург — это окно, через которое Россия смотрит постоянно на Европу»). Знакомство Пушкина с сентенцией Альгаротти произошло задолго до создания «Медного Всадника»: об этом свидетельствует то, что те же слова итальянского писателя записаны поэтом впервые — в несколько иной редакции и, очевидно, по памяти в тетрадке, содержащей тексты IV и V глав «Евгения Онегина» (ПД 935, л. 24 об. — см.: Рукописи Пушкина, 1964, с. 23). Запись датируется 1826 — сентябрем 1827 г. и читается: «P<eters>b<ourg> est la fenêtre par ou la Russie regarde en Europe» («П<етер>б<ург> — это окно, через которое Россия смотрит в Европу»). Ср.: Рукою Пушкина, с. 505-506.
Стихи 39-42. Об упадке Москвы после основания Петром I Петербурга (16 мая 1703 г.) Пушкин писал в статье, начатой вскоре после его возвращения из Болдина (в декабре 1833 г.) и называемой условно «Путешествие из Москвы в Петербург» (XI, 238-242 — черновая редакция, 245-248 — беловая редакция). Многие мысли этой статьи выражены в строфах неоконченной поэмы «Езерский». Первой в России «порфироносной вдовой» явилась императрица Мария Федоровна, вдова Павла I; она не имела прав на престол в силу изданного Павлом незадолго до смерти закона о престолонаследии, установившего наследование престола исключительно по мужской линии: Павел опасался повторения переворота 27 июня 1762 г., когда после убийства его отца, Петра III, на престол была возведена его мать, Екатерина II. Такой же «порфироносной вдовой» стала императрица Елизавета Алексеевна после смерти Александра I (19 ноября 1825 г.). Ко времени создания «Медного Всадника» обеих вдов уже не было в живых, но Николай I нашел, по-видимому, неприличным напоминание о таких «семейных» делах царской фамилии и перечеркнул все четверостишие.
Стих 58. См. 2-е примечание Пушкина к поэме. «Стихи кн. Вяземского к графине 3***» — стихотворение кн. П. Л. Вяземского «Разговор 7 апреля 1832 года», посвященное графине Е. М. Завадовской (урожд. Влодек, 1807-1874).
Стих 68. «Потешные Марсовы поля», т. е. Марсово поле (раньше носившее названия «Потешное поле» и «Царицын луг») — четвероугольный плац в Петербурге, где происходили военные парады. Один из таких парадов (бывший б октября 1831 г.) изображен на картине Г. Г. Чернецова (1832) «Парад на Царицыном лугу», где на переднем плане среди публики стоят Пушкин, Жуковский, Крылов и Гнедич.
Стих 73. «Медные шапки» были присвоены солдатам и офицерам лейб-гвардии Павловского полка; отверстия на них от неприятельских пуль являлись почетным отличием.
Стих 140. Оба моста через Большую Неву — Исаакиевский, построенный в 1727 г., в направлении от Исаакиевской площади (позднее Сенатской, теперь площади Декабристов) к набережной Васильевского острова, и Троицкий (теперь Кировский), от Дворцовой набережной к Петербургской стороне, — были «наплавные», т. е. положенные на плашкоуты (понтоны). Во время весеннего и осеннего ледоходов, а также при подъемах воды в Неве мосты целиком отводились к берегу, и сообщение прерывалось, что испытал и сам Пушкин при отъезде из Петербурга 17 августа 1833 г. (Акад., XV, 71-72; Письма, т. III, с. 96, 597-598).
Стих 166. См. 3-е примечание Пушкина к поэме. Стихотворение А. Мицкевича «Oleszkiewicz» («Олешкевич»), переписанное Пушкиным, см. в издании: Рукою Пушкина, с. 535-551 (см. настоящее издание, с. 139-142).
Стихи 188-189. Тритон — морское божество греческой мифологии, получеловек-полузверь с дельфиньим хвостом вместо ног, изображавшийся нередко погруженным по пояс в море. С греческим именем Тритона связана и греческая форма имени города — Петрополь, примененная Пушкиным.
Стихи 220-225 и сл. «Новый дом» на углу «площади Петровой» — дом кн. А. Я. Лобанова-Ростовского, построенный по проекту Монферрана (строителя Исаакиевского собора) в 1817-1819 гг. Дом существует и теперь в почти не измененном виде, занимая треугольник, образованный Исаакиевской площадью, проспектом Майорова (бывш. Вознесенским) и Адмиралтейским проспектом. На последний выходит парадное крыльцо с двумя мраморными «сторожевыми» львами, работы скульптора П. Трискорни. Рассказ о «каком-то Яковлеве», который спасся от гибели на одном из львов у дома Лобанова-Ростовского, где он «просидел все время наводнения», содержится в «Записках. (Семейной хронике)» А. В. Кочубея (см. настоящее издание, с. 123). В настоящее время с этого крыльца памятник Петра I не виден за разросшимися деревьями, посаженными в конце XIX в. вдоль фасадов Адмиралтейства и на площади Декабристов (бывш. Петровской, или Сенатской). Но в 20-х годах XIX в. площадь вокруг памятника была совершенно пуста (на ней по обе стороны памятника стояли 14 декабря 1825 г. восставшие полки), и с высоты мраморных львов на крыльце все пространство, вплоть до Васильевского острова, просматривалось свободно.
