Всеволод Рождественский - Стихотворения
341. «Пойдем со мной вдоль тихого канала…»
Пойдем со мной вдоль тихого канала
И этих спящих каменных громад
Туда, где белой ночью ты стояла,
Где львы висячий мостик сторожат.
Я здесь один, нас разделили годы —
Забвения сгустившаяся тьма,
Но так же смотрят в дремлющие воды
Давно нас пережившие дома.
Нет и меня, мы оба только тени,
И лишь теперь нам встретиться дано
Во мгле других извечных повторений,
На миг иль навсегда — не всё ль равно!
342. НЕСМЕЯНА
Тонкие березы Подмосковья,
Высоки, задумчивы, стройны,
Не спеша шумят у изголовья
Древнерусского средневековья
И совсем недавней старины.
Если встанешь утром рано-рано
И столкнешь челнок свой в камыши,
Ты увидишь, как в фате тумана
Скорбная царевна Несмеяна
Бродит по-над берегом в тиши.
На полях умолкнувших сражений,
В светлых рощах, в шелесте травы
Не туманы расстилают тени —
Воскрешает память поколений
Тех, кто пал на рубежах Москвы.
Здесь, где каждый кустик сердце ранит,
А трава что год, то зеленей,
Довелось ей, бледной Несмеяне,
Возвратиться из седых преданий
К скорби наших вдов и матерей.
Пусть давно отгрохотали грозы,
Нет и безымянной высоты, —
Видят подмосковные березы,
Как кладет она, роняя слезы,
К обелиску свежие цветы…
343. «Вздыхающий рокот гитары…»
Жги души, огнь бросай в сердца
От смуглого лица!
Вздыхающий рокот гитары,
Какой тебя ветер занес
С горячих предгорий Наварры
И ярмарок Франции старой
В трескучий московский мороз?
В кочевьях степи молдаванской
Сроднилась тугая струна
С гортанною песней цыганской
И нашей ямщицкой, рязанской,
Раздольной на все времена.
Та песня, дика и строптива,
В гитарный вплетясь перебор,
Цветастые юбки крутила
И в бубен раскатистый била,
Страстей поднимая костер.
У нас с ней особые счеты,
Старинные счеты притом,
И нет ей особой заботы
Ложиться на строгие ноты,
Греметь оркестровым дождем.
Иным наша память согрета,
И видятся нам сквозь туман
Опальная юность поэта,
Полынное, знойное лето,
Бессмертные строки «Цыган».
Сестра и свободе и счастью,
Вплетенная в струнный разбег,
Была она волей и страстью
В годах, обреченных ненастью,
В жестокий прадедовский век.
И жить этой песне на воле
Под звездным дырявым шатром,
Сгорать от восторга и боли
И сердце сжигать нам, доколе
На грешной земле мы живем!
344. «Всё, что было предназначено…»
Всё, что было предназначено,
Прошумело и сбылось,
Лишь слегка переиначено
И от всей души истрачено,
Опрозрачено насквозь.
Вижу все свои скитания,
И не только вкривь и вкось,
Но и то, что мне заранее
Волей юного дерзания
Встретить сердцем довелось.
И теперь, с холма отлогого
Уходя в немые сны
От волнений мира строгого,
Я хочу совсем немногого —
Беспредельной тишины.
345. «О вещах обыкновенных…»
О вещах обыкновенных,
Всем привычных, говорю,
Вижу в красках переменных
Вечной юности зарю.
Никакие эмпиреи
Вдохновенью не нужны:
Мне в эфире холоднее,
Чем в снегах моей страны.
Я считаю всё земное,
Зарожденное в крови
И во всем всегда живое,
Достоянием любви.
Драгоценное наследство —
Русский ум, родную речь,
Предназначенные с детства,
Мне завещано беречь.
Да простятся прегрешенья
Всех моих путей-дорог.
В меру силы и уменья
Совершил я всё, что мог.
И хочу, чтоб в мире новом,
Не хваля и не кляня,
Помянули добрым словом,
Русским именем меня.
346. ДРУГУ
Да, седеет твое поколенье
(А мое поседело совсем),
Но еще не сосчитаны звенья
Не решенных душой теорем.
Нам и вправду покой только снится,
И недаром врываются в сны
Павших сверстников бледные лица,
Опаленные ветром войны.
Грозный дар принесла нам эпоха —
Память бурею поднятых лет,
И верны до последнего вздоха
Мы остывшему пеплу побед.
347. «Еще одно несказанное слово…»
Еще одно несказанное слово,
Угаданное по движенью губ, —
И вот душа, как ласточка, готова
Лететь поверх пушистых крыш и труб.
Куда? К алмазной россыпи пространства,
Мерцающей на фоне синевы,
Иль к дальнему пунктиру постоянства
Земных огней над сумраком Невы?
Несказанное слово… Пар дыханья
От нежных губ под ветром ледяным…
Молчат морозом скованные зданья,
В сугробах ночи тает лунный дым.
Горячее руки прикосновенье,
Прощальный взгляд, молящий и немой…
Ужель всё это стало только тенью,
Давным-давно растаявшей зимой?
348. «Остаться одному на всей земле…»
Остаться одному на всей земле,
Где стынут опустевшие равнины,
Не покидать на звездном корабле
Забвенью обреченные руины,
Упасть на землю и обнять ее,
Своим теплом последним согревая,
И пусть уносит вновь в небытие
Угасший мир пустыня ледяная.
349. «Я сроднился с последней тревогой…»
Я сроднился с последней тревогой,
Согласился впустить ее в дом…
Хорошо помолчать пред дорогой,
Вспомнить то, что забудешь потом,
Лента жизни не может быть целой,
Как обратно ее ни крути:
Неизбежны разрывы, пробелы
На ее долголетнем пути.
Но внезапным лучом озаренья
Память снова находит слова —
И смыкаются прежние звенья,
И высокая Правда жива.
Суждены тем минутам приметы
Несказанной живой простоты,
Пред которой немеют поэты,
Говорят облака и цветы…
350. «О любви неразделенной…»
О любви неразделенной
Сколько вздохов, сколько струн,
Пауз в трубке телефонной,
Пепла повести сожженной —
Для того, кто сердцем юн!
А пройдут года — иначе
Всё расставит жизнь сама.
Потерявший не заплачет,
Знает он, что это значит:
Ждать звонка или письма.
Память, письма разбирая,
Отгоревшие дотла,
Скажет, легкий вздох роняя:
Хорошо, что и такая
В жизни все-таки была!..
351. «Всё доступно для зренья поэта…»
Всё доступно для зренья поэта,
Для приметливой думы его;
Из слияния мрака и света
Он словами творит волшебство.
Кто сказал — в примелькавшемся быте,
В пестрой смене его мелочей
Места нет для нежданных открытий,
Для иных, потаенных ключей?
Что слова — нерушимое зданье,
Связь предметов, понятий и дел,
Что привычное их сочетанье
Ставит новым дерзаньям предел?
Но затем и рождались поэты,
Чтоб родной открывал им язык
Самоцветного клада приметы
И глубинного смысла родник.
Всё, что стерто, становится новым,
Непривычным для слуха и глаз,
Там, где встретилось слово со словом
В самый первый, единственный раз!
352. «Есть какая-то вещая сила…»