Константин Бальмонт - Том 1. Стихотворения

Я с каждым могу говорить на его языке,
Склоняю ли взор свой к ручью или к темной реке.

Я знаю, что некогда, в воздухе, темном от гроз,
Среди длиннокрылых, меж братьев, я был альбатрос.

Я знаю, что некогда, в рыхлой весенней земле,
Червем, я с червем наслаждался в чарующей мгле.

Я с Солнцем сливался, и мною рассвет был зажжен,
И Солнцу, в Египте, звучал, на рассвете, Мемнон.

Я был беспощадным, когда набегал на врагов,
Но, кровью омывшись, я снова был светел и нов.

С врагом я, врагом, состязался в неравной борьбе,
И молча я вторил сраженный «О, слава тебе?»

И мной, безымянным, не раз изумлен был Сократ.
И ныне о мудром, со мной, обо мне, говорят.

Я с каждым могу говорить на его языке,
Ищи меня в небе, ищи меня в темной реке.

Я не знаю, что такое — презрение,
Презирать никого не могу.
У самого слабого были минуты рокового горения,
И с тайным восторгом смотрю я в лицо — врагу.

Я не знаю, как можно быть гордым
Пред другим. Я горд — пред собой.
О, струны мои, прозвените небывалым аккордом,
Чтоб враг мой был, как я, во мгле голубой!

Я не могу понять, как можно ненавидеть
Остывшего к тебе, обидчика, врага.
Я радости не знал — сознательно обидеть,
Свобода ясности мне вечно дорога.

Я всех люблю равно, любовью равнодушной,
Я весь душой с другим, когда он тут, со мной,
Но чуть он отойдет, как светлый и воздушный
Забвеньем я дышу, своею тишиной.

Когда тебя твой рок случайно сделал гневным,
О, смейся надо мной, приди, ударь меня:
Ты для моей души не станешь ежедневным,
Не сможешь затемнить — мне вспыхнувшего — дня

Я всех люблю равно, любовью безучастной,
Как слушают волну, как любят облака.
Но есть и для меня источник боли страстной,
Есть ненавистная и жгучая тоска.

Когда любя люблю, когда любовью болен,
И тот, другой, как вещь, берет всю жизнь мою,
Я ненависть в душе тогда сдержать не волен,
И хоть в душе своей, но я его убью.

Позабывшись,
Наклонившись,
И незримо для других,
Удивленно
Заглянуть,
Полусонно
Вздохнуть, —
Это путь,
Для того чтоб воссоздать
То, чего нам в этой жизни вплоть до смерти
не видать.

Душа — прозрачная среда
Где светит радуга всегда,
В ней свет небесный преломлен,
В ней дух, который в жизнь влюблен.

В душе есть дух, как в солнце свет,
И тождества меж ними нет,
И разлучиться им нельзя,
В них высший смысл живет сквозя.

И трижды яркая мечта —
Еще не полная, не та,
Какая выткалась в покров
Для четверичности миров.

Последней, той, где все — одно,
В слова замкнуться не дано,
Хоть ею полон смутный стих,
В одежде сумраков земных.

И внешний лик той мысли дан:
Наш мир — безбрежный Океан,
И пламя, воздух, и вода
С землею слиты навсегда.

Жемчужные тона картин венецианских
Мне так же нравятся, как темные цвета
Богинь египетских, видений африканских,
И так же, как ночей норвежских чернота.

Но там в Норвегии еще есть ночь иная,
Когда в полночный час горит светило дня.
И яркие цвета, вся сила их земная,
В кровавых кактусах так радуют меня.

Что в мире я ценю — различность сочетаний:
Люблю Звезду Морей, люблю Змеиный Грех.
И в дикой музыке отчаянных рыданий
Я слышу дьявольский неумолимый смех.

Отчего в протяжном бое
Убегающих часов,
Слышно что-то роковое,
Точно хоры голосов?

Оттого, что с каждым мигом
Ближе к сердцу горький час.
Верь заветным древним книгам
Страшный Суд грядет на нас.

Бойся тайных злодеяний,
В тайну жертвы вовлекись.
Нет вины без воздаяний.
Время зыбко Берегись!

Бойся грозных мук, растущих
Из обманчивых утех.
Бойся мертвых, молча ждущих,
Чтоб раскрыть твой тайный грех.

Нет малейшего мгновенья,
Не записанного там.
Нет пощады, нет забвенья
Улетающим мечтам.

Бойся выйти из влиянья
Полной света полосы.
Слышишь голос предвещанья?
Бойся! Это бьют часы.

Равнодушно я считаю
Безучастное тик-так.
Наслаждаюсь и страдаю,
Вижу свет и вижу мрак.

Я сегодня полновластен,
Я из племени богов.
Завтра, темный, я несчастен,
Близ Стигийских берегов.

И откуда я закинут
К этим низостям земли?
Все равно Огни остынут.
Я как все умру в пыли.

И откуда так упорно
Манит зов на высоту?
Все равно. Мечта узорна.
Я могу соткать мечту.

Роковое покрывало
Над Изидой вековой,
Все, от самого начала,
Дышит сказкою живой.

Вправо — духи, влево — тени,
Все сплетается в одно.
Ты восходишь на ступени,
Ты нисходишь, — все равно.

Только знай, что влево больно,
Влево — больно, вправо — нет.
Сердце бьется своевольно,
А в уме холодный свет.

Кто что любит, то и встретит:
Насладись и умирай.
Эхо быстрое ответит:
Отрекись и вниди в Рай.

Кто что любит, то и примет:
Хочешь это? Хочешь то?
Но свободы не отнимет
У стремления никто.

Духи, вправо, тени, влево!
Мерный маятник поет.
Все живет в волнах напева,
Всем созвучьям свои черед.

Память, это луч небесный
Тем, кто может вспомнить счастье,
Тем, кто может слить начало
С ожидавшимся концом,

В жизни может быть и тесной,
Но исполненной участья,
Где любовь Судьбу встречала
С вечно-радостным лицом.

Память, это совесть темных,
Память, это бич небесный,
Память, это окрик судный
Для неверивших в Судьбу,

Лик Владельца дней заемных,
Вид улик в игре бесчестной,
Сон заснувших в сказке чудной
И проснувшихся — в гробу.

Едва Владимир отошел,
Беды великие стряслися.
Обманно захватил престол
Убийца Глеба и Бориса.

Он их зарезал, жадный волк,
Услал блуждать в краях загробных,
Богопротивный Святополк,
Какому в мире нет подобных.

Но, этим дух не напитав,
Не кончил он деяний адских,
И князь древлянский Святослав
Был умерщвлен близ гор Карпатских.

Свершил он много черных дел,
Не снисходя и не прощая.
И звон над Киевом гудел,
О славе зверя возвещая.

Его ничей не тронул стон,
И крулю Польши, Болеславу,
Сестру родную отдал он
На посрамленье и забаву.

Но Бог с высот своих глядел,
В своем вниманьи не скудея.
И беспощаден был удел
Бесчеловечного злодея.

Его поляки не спасли,
Не помогли и печенеги.
Его как мертвого несли,
Он позабыл свои набеги.

Не мог держаться на коне,
И всюду чуял шум погони.
За ним в полночной тишине
Неслись разгневанные кони.

Пред ним в полночной тишине
Вставали тени позабытых.
Он с криком вскакивал во сне,
И дальше, дальше от убитых.

Но от убитых не уйти,
Они врага везде нагонят,
Они как тени на пути,
Ничьи их силы не схоронят.

И тщетно мчался он от них,
Тоской терзался несказанной.
И умер он в степях чужих,
Оставив кличку: Окаянный.