Вадим Степанцов - Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

Виталище отрад, деревня отдаленна!
Лечу к тебе душой из града, воспаленна
Алканием честей, доходов и чинов,
Затейливых потех, невиданных обнов,
Где с сокрушеньем зрит мое всечасно око,
Как, поглощаемы Харибдою порока,
Мы не впадаем в страх, ниже в уместный стыд,
Веселья буйного являя мерзкий вид,
И, чтобы токмо длить свои все непотребства,
Мы чиним ближнему все мыслимы свирепства
И смеем, раздражив поганством небеса,
К ним возносить в беде молящи голоса.
Но можно всем служить воздержности примером,
Супругом нежным быть, учтивым кавалером,
В науках смыслить толк и к службе прилежать,
Но всех опасностей чрез то не избежать.
Так, Сциллой случая, толико многоглавой,
Из жизни вырваны умеренной и здравой,
Нечаянно воссев на зыбку высоту,
Уже мы подлый люд обходим за версту,
Всех нечиновных лиц уже в болванах числим,
За весь Адамов род непогрешимо мыслим,
А как до дела, глядь - попали вновь впросак.
Давно уже смекнул наш стреляный русак:
<Коль надо мною ты стать хочешь господином,
Не требуй от меня, чтоб был я гражданином;
Равенство возгласив, но метя в господа,
От низших ты не жди усердного труда,
И величайся ты как хочешь надо мною,
Но всё не ты, а я пашу, кую и строю,
И ежли ты к рукам прибрал и власть, и честь,
Так мудрено, чтоб я из кожи вздумал лезть>.

Положим, что, чинов достигнув превосходных,
Мы помыслов своих не сменим благородных,
От чванства охраним натуры чистоту, -
Я нас и таковых к счастливцам не причту.
Двум жертвуя богам, не угодишь обоим;
Живешь среди волков, так изъясняйся воем,
Всех ближних разложи по рангам и мастям
И потрафлять стремись не людям, но властям.
На меньших призирать - от века фараона
К сысканию чинов есть худшая препона,
А коль отвергнешь ты преуспеянья труд,
То ведаешь - тебя в муку ужо сотрут.

Покинь же ты мой кров, фантом преуспеянья!
Дозволь облечься мне в просторны одеянья
И на лужке возлечь, где пышны древеса
И отблески лиют, и птичьи голоса,
Где ручеек журчит, втекающий в запруду,
И где я утеснен, ни одинок не буду,
Покоя томный взгляд на сельских красотах,
На селах вдалеке, на травах и цветах,
На кротких облаках, над нивами плывущих.
Порой беседует в моих приютных кущах
О Греческой войне со мною Фукидид;
Гомер являет мне, как вел полки Атрид;
И сладкою слезой, любимцы нежных граций,
Мне увлажняют взор Катулл или Гораций.
Иль посетят меня старинные друзья -
И скромные плоды для них сбираю я:
Шершавы огурцы, лощены помидоры,
Пахучих разных трав зеленые узоры;
Теплоутробный хлеб и со слезою сыр,
Аджикой сдобрены, совокупятся в пир,
И млечно-розовый чеснок, еще не жгучий, -
И кахетинский ток бежит струей кипучей.
Но лета юные, увы, для нас прошли;
Не мним мы боле все доступным на Земли,
И Вакх рождает в нас не мощны упованья,
А токмо сладкие одни воспоминанья,
Но что отрадней есть, чем с другом их делить,
Смеяться, сожалеть и сладки слезы лить.

Нелепо говорить о долге,
Ведь ясно даже дураку,
Что лучше ничего не делать,
А труд вселяет в нас тоску.

Труд выдумали Маркс и Энгельс
И Ленин, русский наш злодей;
В своих библиотеках сидя,
Они морочили людей.

Живи себе, но опасайся
Ты коммунистов задевать,
А то заставят на заводе
Болты различные ковать.

Они ведь мстительные, злые
И всюду за тобой следят,
Но если ты живешь тихонько,
Они тебе не повредят.

Богатства и власти глупцы хотят,
И я становлюсь глупцом.
Не зря я сижу и ем мармелад
С суровым, жестким лицом.

Меня толкнули на этот шаг,
Мне больше не быть певцом,
Но за ложные блага, раз вышло так,
Я стану первым бойцом.

Уверую пламенней всех глупцов
В истинность ложных благ,
И всех осилю в конце концов,
Удачу зажму в кулак.

Мне будет в восторге внимать толпа,
Я стану властителем дум,
Ведь глупость моя будет столь глупа,
Что вырастет в высший ум.

Я буду грузно сидеть в вышине,
Восторга слушая шум, -
И с верой в успех мне сладки вдвойне
Халва и рахат-лукум.

Вот так же сладко чувствовать власть
И в ужасе всех держать.
Я всем, кто звал меня в глупость впасть,
Велю себя обожать.

На троне плотно я сижу,
Лелея знание в мозгу:
Я - абсолютный властелин
И абсолютно все могу.

Люблю я строить, воздвигать,
Заморским недругам назло,
И воплотится мысль моя,
Хотя бы прахом все пошло.

Люблю я выявлять врагов -
Им всем, бывало, говоришь:
Тебя вот так прихлопну я -
И будет мокренько, глупыш.

Дарю я женщинам дворцы,
Затем что очень их люблю,
А осерчаю, так беда -
Всем кряду головы рублю.

Глумятся надо мной враги -
Мол, я ленив, мордаст, задаст;
Мой репрессивный аппарат,
Дождутся, им ужо задаст.

Ведь тысячи должны вести
Жизнь беспросветную, как ночь,
Чтоб хоть один преодолел
Провал между <хотеть> и <мочь>.

Я призван сделаться первым,
Извне мне не нужен знак -
Всей кровью и каждым нервом
Я знаю, что это так.

Мне должно быть на народе
И властвовать должно мне,
Ведь только моей природе
Ошибки чужды вполне.

Врываюсь в людскую гущу -
Нельзя мне медлить и спать,
Ведь мне с рожденья присуще
Лишь правильно поступать.

Мне к истине путь известен
И лучший походный строй,
Где только смех неуместен,
В рядах звучащий порой.

Для смеха сейчас не время,
Но что способно пронять
Порочных людишек племя,
Готовых все осмеять.

Когда воодушевленье
Одно говорить должно,
Во всяком смехе - глумленье,
Я слышу, заключено.

Мой дар им кажется ложным
Иль слишком они полны
Своим бытием ничтожным -
Они все равно вредны.

Помеху общему ходу,
Свалить их в яму с пути,
Чтоб всю их злую породу
В дальнейшем там извести.

Я неуклюжий? Нет, уклюжий.
Нелепый? Очень даже лепый.
Тогда скажите, почему же
Вы дразните мой нрав свирепый?

Освирепеешь поневоле,
Ведь вспоминать и то обидно,
Как чушь вы обо мне мололи,
Чья доблесть самоочевидна.

Вы все запятнаны виною,
Ведь вы без тени уваженья
Смеялись дерзко надо мною,
А это - признак разложенья.

Я не грожу, - но вы упорно
Себе копаете могилу.
Вам не понять, как необорна
Стоящая за мною сила.

Достоинств вы не признаете,
А значит - недостойны сами.
Сочтемся мы - и при расчете
Улыбки сменятся слезами.

Зато уж я потешусь вволю, -
Так бойтесь горечи паденья!
Мои достоинства есть поле
Для дружеского единенья.

Моя душа своеобычна,
И раздражать ее не пробуй,
Я принимаю фанатично,
Но отвергаю с дикой злобой.

Толпа в восторге голосила,
Победу вам предвозвещая:
Вы шли ко мне, тугую силу
В тяжелых мышцах ощущая.

Вы взгляды женщинам бросали,
Везде выглядывавшим в окна,
И мускулами потрясали,
В них ощущая все волокна.

Украдкой сверху то и дело
Глазами на себя косили,
Оглядывая стати тела,
Дивясь их стройности и силе.

И, декламируя угрозы,
Ко мне вломились вы разбойно,
Но я, не изменяя позы,
В глаза вам поглядел спокойно.

Быть может, слишком недвижимый,
Быть может, чересчур холодный, -
Сковал мой взгляд непостижимый
Порыв отваги благородной.

Догадки ринулись потоком,
Мятущимся, нестройно-стадным,
О норове моем жестоком,
Маниакально кровожадном.

Уже раскаяньем томимы,
Вы ощутили против воли,
Как плоть нежна и уязвима
Для близкой нестерпимой боли.

И ласку лезвия на коже
Так ясно вы предощутили,
Что волны слабости и дрожи
В обмякших членах покатили.

И плоть упругость потеряла,
И, одряхлев, обвисли руки;
Живот, вдруг выкатившись вяло,
Уже квашней потек на брюки.

Так изваянием сутулым
Вы встали с видом бестолковым,
Но я легонько двинул стулом -
И прочь вы устремились с ревом.

Разбухшим бултыхая брюхом,
Губой безвольною болтая,
Бежали вы, упавши духом,
Лишь о спасении мечтая.

И я следил самодовольно,
Как, покрывая километры,
Стенали вы непроизвольно
И шумно испускали ветры.