Варлам Шаламов - Собрание сочинений. Том 3

Ручей питается в дороге
То родниками, то дождем
И через горные пороги
Проталкивается с трудом.

И, как при кровяном давленье,
Повышенном до глухоты,
Рекой в порывистом движенье
Расшатывает мосты.

И где-нибудь в изнеможенье
Вода ложится на песок,
Почти без пульса, без движенья
Валяется у наших ног.

Ее и здесь зовут рекою.
Она сверкает как слюда,
Как воплощение покоя —
Горизонтальная вода

Пусть чернолесье встанет за деревнями
Тропинкой вглубь идут мои стихи.
Не лес я должен видеть за деревьями,
А голубую кожицу ольхи.

Стекляшки — бусы розовой смородины
И слив резиновые шары.
Дороги не заказаны, не пройдены
В подлески, чащи, рощи и боры.

Скажу не по-латински, не по-гречески
Про мертвую сожженную траву —
Пока пейзаж не говорит по-человечески,
Его пейзажем я не назову.

Часы внутри меня,
Волшебные часы,
Отмерить дозы дня
Незримые весы.

Проснусь я точно в час,
Намеченный вчера,
Хоть, не смыкая глаз,
Работал до утра.

Вселенная ведет,
Скрывая как секрет,
Тончайший этот счет —
Тысячелетний след.

И времени чутье —
Закон житья-бытья —
Мы знаем все: зверье,
Деревья, ты и я…

Жить вместе с деревом, как Эрзя,
И сердце видеть в сердцевине.
Из тысяч сучьев, тысяч версий
Найти строенья план единый.

Найти фигуры очертанье,
Лицо пейзажа-человека,
А имена или названья —
Приметы нынешнего века.

Гефест перед кусищем меди,
Буонарроти перед грудой
Камней, уверенный в победе,
Уже почувствовавший чудо…

Тихий ветер по саду ступает,
Белый вишенный цвет рассыпает.

И одна из песчаных дорожек —
Как вишневое платье в горошек.

Лепестки на песке засыхают,
Люди ходят и тихо вздыхают…

Ветер пыльные тучи взметает —
Белый вишенный цвет улетает.

Поднимается выше и выше
Легкий цвет, белый цвет нашей вишни.

Стихи — это судьба, не ремесло,
И если кровь не выступит на строчках,
Душа не обнажится наголо,
То наблюдений, даже самых точных,

И самой небывалой новизны
Не хватит у любого виртуоза,
Чтоб вызвать в мире взрывы тишины
И к горлу подступающие слезы.

Поэзия — дело седых,
Не мальчиков, а мужчин,
Израненных, немолодых,
Покрытых рубцами морщин.

Сто жизней проживших сполна,
Не мальчиков, а мужчин,
Поднявшихся с самого дна
К заоблачной дали вершин.

Познание горных высот,
Подводных душевных глубин,
Поэзия — вызревший плод
И белое пламя седин.

Когда после разлуки
И сам еще не свой,
Протягивая руки,
Встречаюсь я с Москвой,

Резины и бензина
Блаженство и уют,
Шуршат, щебечут шины,
Как зяблики поют.

На площади вокзальной,
Где стук, и крик, и звон,
Сливают в музыкальный,
Как бы единый тон.

Удерживая слезы,
На площади стою
И по старинной позе
Свой город узнаю.

Московский гул и грохот,
Весь городской прибой
Велением эпохи
Сплетен с моей судьбой.

Летний город спозаранку
Проступает сквозь туман,
Как чудовищная гранка,
Свеженабранный роман.

Город пахнет той же краской,
Что газетные листы,
Неожиданной оглаской,
Суеверьем суеты.

И чугунные заборы
Знаменитого литья —
Образцы шрифтов набора
И узоров для шитья.

Утро все — в привычном чтенье
Зданий тех архитектур,
Что знакомы поколеньям
Лучше всех литератур.

О подъезды, о колонны
Разбивающийся дождь —
Будто ампул миллионы
Покрывают площадь сплошь.

Кислый дух автомобиля
И жилища перегар —
Все прибито вместе с пылью
И вколочено в бульвар.

Будто после треска, хруста
На поверженный пустырь,
Приводя природу в чувство,
Выливают нашатырь.

И полны глубокой веры
В приближенье синевы
Палисадники и скверы
И окраины Москвы.

Свяжите мне фуфайку
Из пуха тополей
Белее белой лайки
И севера белей,

Белее света даже
В асфальтовом дворе, —
Из этой светлой пряжи,
Крученной на жаре.

Волокон и событий
Начала и концы
Разматывают нити
Ребята-мудрецы.

Обрывками капрона
Усеяна земля,
Как и во время оно,
Седеют тополя.

Растрепанной кудели
Дымятся вороха,
Как след былой метели,
Пригодный для стиха.

Свяжите мне фуфайку
Из пуха тополей,
Белее белой лайки
И севера белей.

Травинкам труднее всего по утрам,
Когда открывают дорогу ветрам,

И грозная мертвая летняя сушь
Похуже буранов, метелей и стуж.

Себя не жалея, себя не щадя,
Травинки живут без дождя, без дождя.

Из воздуха влагу вбирают леса,
Как пот выступает ночная роса.

И корни растений глотают питье
И славят свое корневое житье.

Они отдарят эту каплю воды
И к небу поднимут цветы и плоды.

Ива цветет, погруженная в снег,
Ива должна спешить
Жить здесь как птица, как человек,
Если решила жить.

Жить — значит в талую землю успеть
Бросить свои семена,
Песню свою хоть негромко пропеть,
Но до конца, до дна

Упала, кажется, звезда,
Или, светя с вершины,
Сквозь ночь спускается сюда
С горы автомашина?

Вокруг палатки — темнота,
Бездонная, ночная,
Не слышно шелеста листа,
Умолкла речь речная.

Я в лампе не зажгу огня,
Чтоб летней ночью этой
Соседи не сочли меня
Звездой или планетой.

В годовом круговращенье,
В возвращенье зим и лет,
Скрыт секрет стихосложенья
Поэтический секрет.

Это ритмика ландшафтов,
Самобытные стихи,
Что строчит безвестный автор
Чернотала и ольхи.

Музыкален, как баллада,
Как чередованье строк,
Срок цветенья, листопада,
Перелетов птичьих срок.

В смене грома и затишья,
В смене света и теней
Колесо четверостишья,
Оборот ночей и дней.

Не в Японии, не на Камчатке,
Не в исландской горячей земле,
Вулканическая взрывчатка
На заваленном пеплом столе.

И покамест еще примененья
К отопленью сердец не нашло,
Застывает, утратив движенье,
Бередившее душу тепло