Автор неизвестен - Европейская поэзия XVII века

Господи, смиренно просим:
смилуйся над нами.
Образ твой в себе мы носим,
смилуйся над нами.

Не даров с корыстью молим,—
ласки, как дождя над полем,
облегченья нашим болям,
смилуйся над нами.

Светлым сном умерь в нас муку,
возлюби нас, дай нам руку,
встречей увенчай разлуку,
смилуйся над нами.

Сколько нас к тебе стремилось!
Сердце в каждом истомилось,
веруем в твою к нам милость,
смилуйся над нами.

Жалок я, твой раб Хеваи.
Но, от всех к тебе взывая,
к небу возношу слова я:
смилуйся над нами!

В путь мой заветный, в эту дорогу
как мне решиться ныне пуститься?
Этой дороги к господу Богу
сердце страшится. Только б решиться…

Что мы для Бога? Глина сырая.
В жизни ваяет всех нас для рая,
нас же за грех наш грозно карая,
божья десница… Как мне решиться?

Власть надо мною в небе едина,
сзади давно уж дней половина,
разум и дух мой — все еще глина.
Как же решиться к Богу явиться?

Бога молил я с жаркою дрожью:
дай мне, земному, мысль свою божью,
чтоб разграничить истииу с ложью,—
есть ведь грапица! Только б решиться…

В рай твой, создатель, верю я свято,
что же смятеньем сердце объято?
Вот — я, Хеваи, ждущий заката:
суд да свершится! Только б решиться…

В деревцах кудрявых ветры зашумели,
радостно в дубравах соловьи запели,
ручейков напевы ранний луч встречают,
и венками девы юношей венчают.
Дудочки пастушьи песнь слагают милым,
услаждая души ясноликим вилам.
Вилы голосисты водят хороводы
там, где брег тенистый и прозрачны воды.
Но к чему все это? Что мне ясны зори?
Не найти привета мне в любимом взоре.
Струи зажурчали, ветр вздохнул глубоко —
мне в слезах печали слышен рев потока.
В каждой песне — стоны, в мыслях — горечь яда,
сердце — луг зеленый, где моя отрада.
В этом ярком свете тьма слепит мне очи,
ничего на свете, кроме вечной ночи.

Цвет багряный на востоке,
вся земля в цветном уборе,
расцветает луг широкий,
расцветают в небе зори,
льется дождь цветов веселых,
будем рвать их дружно в долах!
Все бело, красно и сине,
всем цветам вокруг раздолье,
пышен цвет на луговине,
в темной чаще, в чистом поле.
Это время сердцу мило,
все цветами расцветило.

Свобода! Что краше тебя и дороже?
Ты — помыслы наши, ты — промысел божий,
ты мощь умножаешь, даруешь нам славу,
собой украшаешь всю нашу Дубраву.
Все жизни, все злато, все блага народа —
лишь малая плата за луч твой, свобода!

О тщета людской гордыни,
Чем себя ты утешаешь?
Ввысь стремишь полет свой ныне,
Завтра долу ниспадаешь.

Перед тленом все повинны,
Все конец свой обретают.
А высоких гор вершины
Громы прежде поражают.

Если небо безучастно,
Все творенья быстротечны:
Без него и власть безвластна,
Царства сильные не вечны.

А фортуна беспрестанно
Колесо свое вращает:
Свергнет этого нежданно,
А другого возвышает.

Днесь над саблею корона,
Завтра — сабля на короне,
Ныне царь лишился трона,
Завтра — раб сидит на троне.

Сквозь несчастья — счастье блещет;
Трон из крови возникает;
Тот, пред кем весь люд трепещет,
Страх и сам претерпевает.

От главы царя отводит
Все измены троиа сила,
Но нежданно происходит
То, что память позабыла…

Юность! В дерзком устремленье
Ты не ведаешь боязни,
Даже смерть в лихом боренье
Видишь ты без неприязни.

И смела ты, и свободна,
Мысль тебя не утруждает,
Сложность дел тебе угодна,
Трудность жизни не пугает.

Если очень возгордишься —
Море синее утопит,
Если к солнцу устремишься —
Солнце в крыльях воск растопит.

А иной юнец в гордыне
Средь воды огнем пылает:
Пав с небес, в морской пучине
С колесницею сгорает.

Александр в лета младые,
В полноте великой славы,
Ведал, что еще иные
Есть и земли и державы.

Ныне младостью томится
Чадо буйное Османов:
Бедствий чадо не страшится,
Все в плену самообманов.

Ах, Осман! В предел восточный
Не спеши! Царю пристало
Верных слуг — совет урочный —
Всех заслушать для начала.

Мудры слуги в их сужденьях
О чертах, тебе присущих:
Своеволен ты в стремленьях
И не знаешь дней грядущих.

Где в твоих решеньях сила?
Мысль твоя еще незрела,
Опыт — жизнь не подарила,
Молод ты еще для дела.

За своей весной незрелой
Осень леди, ее урока,
Славы плод, еще неспелый,
Не губи ты раньше срока.

Победить врага в сраженье,
Покорить непокоренных —
Благородное стремленье
Славой всех мужей вспоенных;

Но кто бед не бережется
И коварства не страшится,
Безрассудным назовется,
В мненье общем умалится.

Так и лес в горах: для глазу
Он зеленый и прекрасный,
Но войди, увидишь сразу —
В нем и гад, и зверь опасный…

Красота — благой природы
Дар счастливейший и сила;
Почитают все народы
В ней все то, что сердцу мпло;

Луч, сравнимый с божьим взором,
Райский цвет красы прекрасный,
Благо, все дары в котором,
Образ неба вечно ясный;

В ней пред миром рай открыло
Бога славное деянье,
Где чело — восток; светило —
Локон; лик — зари сиянье;

Радость в ней, и наслажденье,
И сердец согласья мера,
Душ сладчайшее томленье,
Для очей предмет примера;

Сладкий мед, что грустью сладкой,
Раз вкушенный, отзывает,
Мир желанный жизни краткой
Душам всем она вещает.

Если мощь красы сумеет
С кровью знатной съединиться,
Вдвое в силе преуспеет,
И пред нею всяк склонится;

И тогда в великой славе
Та краса распространяет
Власть свою в любой державе,
Мир, чаруя, облетает…

Ах, не верь, моя Любица,
ты воде озерной, чистой,
как в ней верно ни отразится
лик твой райский, взор лучистый,—
ибо вскоре отраженье
от тебя навечно спрячет
сладость уст, красу движений,
синеву двух звезд горячих.
В воду с гордостью ты глядишься,
но придет конец гордыне:
пораженно отстранишься
от воды, столь милой ныне.
Юность быстро убегает —
не от той ли тени черной,
что порой и тебя пугает
в тихой глубине озерной?
Время немо и сурово,
в нем дороги нет обратно,—
и, хоть день займется снова,
наше утро невозвратно.
Над своим ты не властна сроком,
тороплив он, ненасытен:
губы, взгляд, златой твой локон —
все отнимет, как грабитель.
Не смотри ж с такой любовью
на свое изображенье
и моей проникнись болью,
о мой свет, мое утешенье!

Меня все корит моя юная вила:
мол, я уж старик — не вернуть то, что было…
Скажу ей в ответ: укоряешь напрасно,
я пепельно сед, но ведь страсть не угасла —
как огненный жар в груде белого пепла,
любовь, хоть я стар, возгорелась, окрепла;
я схож с той горой, что покрыта снегами,
но к небу порой извергает и пламя.
Любовь — словно голод. Умру, не насытясь.
Пускай я не молод, но чем я не витязь!
Я полон огня, — пе отринь, не разжалуй,
ты возле меня блещешь розою алой —
иль плох наш венок, где сплелась воедино
с тобой, мой цветок, белоснежность жасмина?

Ах, если б вечно в очи эти
мне смотреть влюбленным взглядом,
я б тогда, с тобою рядом,
стал счастливейшим на свете,—
лишь твое лицо мне снится,
жизнь моя, моя царица!

Лишь об одном могу мечтать я:
дни и ночи быть с тобою,
юной тешиться красою,—
и, в твои попав объятья,
восхищенно в них забыться,
моя жизнь, моя царица!

Ах, если б мог я, дорогая,
каждый миг, зимой и летом,
упиваться твоим светом,
от восторга умирая,—
если б нам соединиться,
жизнь моя, моя царица!

О, эту близость райским даром
называл бы я по праву;
я тогда, тебе во славу
отпылав сплошным пожаром,
и со смертью б рад смириться,
моя жизнь, моя царица!

О, глаза любимой,
огнь мой неугасимый,
очи-зарницы,
звезды-денницы!
Пламень небесный
с вешнею песней
не вы ли, не вы ли
в сердце мое влили?

О ласковые взгляды,
родники отрады,
счастья истоки!
Свет свой глубокий
дайте мне, дайте,
не покидайте
души моей влюбленной,
вами вдохновлепиой.

Вы — мое спасенье,
рассвет мой весенний.
Луч ваш волшебный,
чистый, целебный
сжег тьму и холод,
снова я молод —
душу воскресила
ваша дивная сила.

Вила мне все перечит, что поделать с нею.
Я — утесов крепче, она — скал прочнее.
Каменного стала она, молодая:
мучит, и немало, — все сношу, страдая.
Коль к моей заботе приглядится кто-либо,
скажет: я не из плоти, — просто камня глыба..
Мы с моею гордой друг на друга похожи:
она — камень твердый, я из камня тоже;
из мрамора — вила, сам я — из гранита,
она лед в себе скрыла, во мне пламя скрыто

Цвет-чародейка,
в кубки налей-ка
светлого зелья
нам для веселья;
видишь? — тут каждый
мучится жаждой,
все — в одно слово:
«Будь же здорова!..»

Ой, молодая,
пью за тебя я —
и, не ревнуя,
жду поцелуя:
дай, чаровница,
нам убедиться —
слаще ли кубок
этих вот губок;
винная ль чарка
жжет нас так жарко,
чары твои ли
нас распалили.

Дорожи годами — мимолетно их бремя:
вихрь, да тень, да пламя; сон, и мгла, и время.
Вихрь ворваться может в день твой тихий, летний:
все вокруг встревожит — и замрет, бесследный.
Тень — твой провожатый; но сгустится темень —
и обочь себя ты уж не сыщешь тени.
Пламя будет живо, пока ест солому,
и умрет в порыве к небу голубому.
Сон, тебя желанным поманив виденьем,
кончится обманом — грустным иробужденьем.
Мягко мгла укрыла путь твой утром рано,
но встает светило — и уж нет тумана.
Время — это версты на твоей дороге:
осени да весны, и — ничто в итоге.
Наши годы — с нами, но не вечно их бремя:
вихрь, и тень, и пламя; сон, туман и время.

Господи мой боже, как мне тяжко, трудно!
Жизнь моя похожа на жалкое судно:
мечется средь моря, суденышко это,
ночной ветер черен, в небе нет просвета.
А волна все круче, нет ветрил, нет весел,
вот ладью до тучи вал морской подбросил —
и обрушил с громом, обдавая хладом,
в пропасть, к хлябям темным, что разверзлись адом.
Бездна меня жадно поглотить готова,
море беспощадно, и небо сурово.
Глубь глядит могилой зыбкой и безвестной…
Господи, помилуй! Мрак развей небесный,
успокой ты ветры, волны усмири ты,—
мой бог безответный, жду твоей защиты!

Вот они воочию, чудеса господни!
Стал внезапно ночью белый день сегодня:
солнышко пропало в черноте зловещей,
но с тьмой совладало — и уж снова блещет…
Боже всемогущий! Ты землю и звезды,
весь мир этот сущий из хаоса создал.
В свете ли денницы, в сумраке ль бездонном,
все с тех пор вершится по твоим законам.
Всюду — твоя сила, рук твоих творенье:
тверди и светила, мрак и просветленье.