Юрий Оболенцев - Океан. Выпуск двенадцатый
Лангсдорф первое время жил на корабле, но вскоре с другими членами экспедиции переселился в поселок Дестерру, а там и на континент, где перебрался в дом местного натуралиста Каллейры. С ним вместе поехал в глубь страны. Вернувшись на остров, вместе с офицерами «Надежды» и астрономом Горнером предпринял шлюпочный поход вдоль побережья Санта-Катарины. Стремительно разрастались гербарии, коллекции членистоногих, насекомых, рыб. Где еще встретишь столь благословенную землю, чтобы можно было собрать такие редкости? Порой затрудняешься, к какому классу отнести тот или другой организм. Часто Лангсдорф советовался с Тилезиусом — отношения их в конце концов наладились.
В самой чащобе ютились хижины индейцев, оттесненных сюда португальскими колонизаторами. Знакомясь с их обычаями, нравами, составляя словарь местного языка, Лангсдорф ужасался бедственному положению индейцев. А на побережье можно было наблюдать картины, от которых заходилось сердце: то и дело подходили корабли с «живым товаром» из Анголы и Мозамбика. С рабами обращались хуже, чем со скотом. Для Крузенштерна же с Лисянским такие сцены были не внове: всего насмотрелись в Вест-Индии за время службы в британском королевском флоте.
Моряки с «Надежды» и «Невы» усердно махали топорами, заканчивая плотницкие работы. И почти каждый день ездили в резиденцию губернатора, крепость Санта-Крус, поручик Толстой и надворный советник Фос. В крепостных стенах, вероятно, легче дышалось в полуденный зной. Возвращались они обычно с вечерней прохладой.
Как-то раз эта неразлучная пара появилась на берегу, когда матросы отдыхали в тени после обеда. Крузенштерн и Лисянский в это время обсуждали план предстоящих работ. Вдруг в стороне послышался шум, раздались громкие голоса. Взглянув в ту сторону, оба капитана увидели, что поручик избивает тростью матроса Филиппа Харитонова, а тот пытается защититься от ударов скрещенными и поднятыми вверх руками. Фос, стоя поодаль, со своим всегдашним бесстрастным выражением наблюдает за этой сценой.
Капитаны скорым шагом подошли к месту действия.
— За что вы бьете матроса? — спросил Крузенштерн, перехватывая в воздухе трость, готовую опуститься на голову Харитонова.
Поручик, почувствовав, что трость в крепких руках, взялся было за шпагу. Но ее резким движением вдвинул в ножны Лисянский. Поручик попятился назад:
— Зачем матрос не тотчас принялся исполнять приказание, данное ему: отнести подарок губернатора на корабль. Впрочем, какие тут могут быть объяснения? Извольте не мешать!
Крузенштерн увидел, что у ног поручика валяется клетка с отчаянно верещащей обезьяной.
— У нас, господин поручик, на корабле нет телесных наказаний, — отчетливо проговорил Крузенштерн, все еще держа трость Толстого.
— То-то я и вижу, — фыркнул поручик, — как идет работа. — Он указал на отдыхавших в тени матросов.
— Бездельники! — послышался голос Фоса. — Так мы никогда не двинемся с этого острова.
Крузенштерн не удостоил его ответом. Почувствовав на себе холодный взгляд серых глаз, Фос повернулся и зашагал прочь. Подхватив клетку с обезьяной, поспешил за ним и Толстой.
Крузенштерн отшвырнул трость.
— Иди отдыхай, братец, — сказал он Харитонову. — Сегодня много потрудиться придется. Ну, что скажешь? — повернулся он к Лисянскому.
Тот смотрел вслед удалявшимся. Глаза его уже смеялись.
— Эх, Иван Федорович, с огнем играешь. Фос-то надворный советник. Это по нашей морской службе капитан второго ранга. Мы же с тобой чином ниже…
— Вон и обезьяну ту можно в мундир обрядить, — не принял шутливого тона Крузенштерн, — слушаться ее прикажешь?
Как ни торопились с ремонтом, а огибать мыс Горн пришлось в самое неблагоприятное время. И потому, когда покидали Санта-Катарину, капитаны договорились, если буря разлучит суда, свидеться у острова Пасхи или у Маркизских островов. Так и получилось. На широте мыса Горн застал шторм от зюйд-веста, по свирепости он превосходил шторм, трепавший корабли в Северном море. А на гороподобные волны было страшно смотреть. На другой день, вместо того чтобы смягчиться, как уповали моряки, шторм не ослабил, а еще и усилил свирепство свое. При внезапных шквалах холод пронизывал до костей, угнетая всех чрезвычайно.
Корабли давно уж потеряли из виду друг друга, но хуже всего была открывшаяся в носовой части «Надежды» течь. Отныне она будет давать о себе знать в продолжение всего плавания. Проникавшая в трюм вода могла повредить грузы Российско-Американской компании. Зная, что у острова Пасхи осмотреть корабль не удастся — там нет для этого удобных бухт, отмелей, — Крузенштерн приказал держать курс прямо на Маркизы.
Начиналась самая ответственная часть плавания. Что готовит им Тихий океан, чьи беспредельные просторы во многом еще загадка? Каждую минуту может открыться неизвестная дотоле земля. Днем впередсмотрящий дежурит безотлучно на салинге, ночью — на бушприте. И, как водится, тому, кто первый увидит землю, обещана завидная награда.
В апреле 1804 года корабль вступил в полосу юго-восточного пассата и ходко побежал по волнам. Крузенштерн попросил ученых взять на себя ежечасные наблюдения за атмосферным давлением, температурой и влажностью воздуха. Надобно было выяснить, зависят ли погодные условия от положения Луны по отношению к нашей планете, как утверждали некоторые ученые авторитеты.
Наблюдения вели поначалу Лангсдорф с Горнером. Но последний не выдержал столь большого напряжения и заболел.
Лангсдорф же не сдавался. Три месяца кряду ежечасно прерывал ночной сон, чтоб сделать очередное наблюдение. Иной раз и вовсе не ложился, сидел со своими сетями на корме, ловил в кильватерной струе морских животных.
Куда ни обрати взор, везде столько интересного, неразгаданного. Ведомо всем: вода в море солона, горька. Да, но всюду ли соленость одинакова? Вряд ли… Как в том убедиться? Вести каждый раз химическое разложение воды? Возможно ль это на корабле? Но ведь от количества растворенной в воде соли зависит удельная тяжесть жидкости. Вот удобный способ определения солености.
Эти измерения на «Надежде» вели упорно. И что же? Пока пересекали Атлантику, соленость была одна, в Тихом океане она заметно снизилась. Вот и предмет дальнейших исследований для пытливого ума.
Начальник экспедиции отложил пока в сторону научные книги. Сейчас иное заботит его. Предстоит встреча с полинезийцами — жителями островов центральной части Тихого океана. Какое описание плавания в Полинезию ни возьми, везде говорится, что островитяне нрава веселого, открытого, понятия о собственности у них совсем иные, нежели у европейцев. Оттого и случалось часто, что островитян считали воришками и оружие в ход пускали.
Крузенштерн решительно придвигает чернильницу и пишет приказ. Он думает, что этим установленным раз навсегда правилам общения с аборигенами будут следовать в дальних вояжах своих экипажи судов флота российского:
«Главная цель пристанища нашего на островах Маркизов — есть налиться воды и снабжение свежими припасами… Я уверен, что мы покинем берег тихого народа сего, не оставив по себе дурного имени… человеколюбивыми поступками нашими постараемся возбудить живейшую к нам признательность, приготовить для последовательных соотечественников наших народ, дружбой к россиянам пылающий».
Далее Крузенштерн определяет четкий порядок меновой торговли, назначает ответственных за это лиц. И в заключение:
«Наистрожайше подтверждается каждому… на берегу и корабле без особого приказания отнюдь не употреблять огнестрельного оружия».
Первым из Маркизских островов открылась Нукагива (Нукухива). Где здесь удобнее выгрузиться? Карты вопрошать о сем бесполезно, надо определяться самим.
Множество лодок жизнерадостных маркизян будто только и ждали появления корабля. Вмиг завязалась торговля. Впрочем, какая это торговля? Маркизяне, как дети, радовались любому железному предмету. А взамен бери любые дары земли и моря. И ученые и моряки с любопытством разглядывали островитян, знакомились с их жилищами, укладом жизни. Поразительные лодки, двойные, соединенные общей платформой, пироги с балансиром, небольшие, не более пяти сажен в длину, а столь устойчивы на волне. И постройки: четыре столба, вкопанные в землю. Перекладины. А стены из бамбуковых жердей, крыша из пальмовых листьев — вот и все строение, но в столь райском климате другого, пожалуй, и не надо… Одежды почитай что никакой и нет на островитянах. Повязки на бедрах — и все. Разве что в дождь на плечи набрасывают нечто вроде длинных рогож. Но зато все тело изрядно татуировано до самых пяток.
А какова пища? Плоды хлебного дерева, кокосовые орехи, бананы, батат, корни таро. Рыба печеная, а чаще — сырая. Обмакивают куски ее в морскую воду: соли на острове нет. Много диковинного. Сиди себе под пальмой, попивай прохладный сок ее плодов да заноси на память все увиденное.
