Владимир Высоцкий - Книга 2

Удар, удар, еще удар,
Опять удар и вот,
Борис Буткеев — Краснодар
Проводит апперкот.
Вот он прижал меня в углу,
Вот я едва ушел,
Вот апперкот, я на полу
И мне нехорошо.
И думал Буткеев, мне челюсть кроша:
И жить хорошо, и жизнь хороша.
При счете 7 я все лежу,
Рыдают землячки.
Встаю, ныряю, ухожу
И мне идут очки.
Неправда, будто бы к концу
Я силы берегу.
Бить человека по лицу
Я с детства не могу.
Но думал Буткеев, мне ребра круша:
И жить хорошо, и жизнь хороша.
В трибунах свист, в трибунах вой,
Ату его, он трус!
Буткеев лезет в ближний бой,
А я к канатам жмусь.
Но он пролез, он сибиряк,
Настырные они.
И я сказал ему: «Чудак,
Устал ведь, отдохни.»
Но он не услышал, он думал, дыша:
Что жить хорошо, и жизнь хороша
А он все бьет, здоровый черт,
Я вижу быть беде.
Ведь бокс не драка — это спорт
Отважных и те де.
Вот он ударил. Раз, два, три.
И сам лишился сил.
Мне руку поднял рефери,
Которой я не бил.
Лежал он и думал: что жизнь хороша,
Кому хороша, а кому ни шиша.

Небо этого дня ясное,
Но теперь в нем броня лязгает,
А по нашей земле гул стоит
И деревья в смоле, грустно им.
Дым и пепел встают, как грезды,
Гнезд по крышам не вьют аисты.
Колос в цвет янтаря — успеем ли?
Нет, выходит мы зря сеяли.
Что ж там цветом янтарь светится?
Это в поле пожар мечется.
Разбрелись все от бед в стороны,
Певчих птиц больше нет — вороны.
И деревья в пыли к осени,
Те, что песни могли, бросили.
И любовь не для нас, верно ведь.
Что нужнее сейчас? Ненависть.
Дым и пепел встают, как грезды,
Гнезд по крышам не вьют аисты.
Лес шумит, как всегда, кронами,
А земля и вода стонами.
Но нельзя без чудес, аукает
Довоенными лес звуками.
Побрели все от бед на восток,
Певчих птиц больше нет, нет аистов.
Воздух звуки хранит разные,
Но теперь в нем броня лязгает.
Даже цокот копыт — топотом,
Если кто закричит — шепотом.
Побрели все от бед на восток
И над крышами нет аистов.

Сон мне снится, вот те на
Гроб среди квартиры.
На мои похорона
Съехались вампиры.
Стали речи говорить
Все про долголетие,
Кровь сосать решили погодить
Вкусное на третье.
В гроб воткнули кое-как,
А самый сильный вурдалак
Все втискивал и всовывал,
И плотно утрамбовывал,
Сопел с натуги, сплевывал,
И желтый клык высовывал.
А очень резвый упырек
Стукнул по колену,
Подогнал и под шумок
Надкусил мне вену.
Умудренный кровосос
Встал у изголовья
И очень вдохновенно произнес
Речь про полнокровие.
И почетный караул
Для приличия всплакнул,
Но я чую взглядов серию
На сонную мою артерию.
А если кто пронзит артерию,
Мне это сна грозит потерею.
Да погодите, спрячьте крюк,
Да куда же, черт, вы.
Ведь я же слышу все вокруг,
Значит я не мертвый.
Да, яду капнули в вино,
Ну а мы набросились.
Отравить они меня хотели, но
Опростоволосились.
А тот, кто в зелье губы клал
И в самом деле дуба дал,
Ну, а на меня как рвотное,
То зелье приворотное.
Здоровье у меня добротное
И закусил отраву плотно я.
Так почему же я леж?
Их не напугаю.
Почему я не заржу?
Что дурака валяю?
Ведь я ж их мог прогнать давно
Выходкою смелою,
Мне б пошевелиться, но
Глупости не делаю.
И безопасный, как червяк,
Я лежу, а вурдалак,
Во, со стаканом носится,
Сейчас, наверняка, набросится.
Потом еще один на шею косится,
Ну, гад, он у меня допросится.
Кровожадно вопия,
Высунули жала
И кровиночка моя
Полилась в бокалы.
Да погодите, слышьте, сам налью,
Знаю, чую, вкусное.
Нате, пейте кровь мою,
Кровососы гнусные.
Но я и мышцы не напряг
И не попытался сжать кулак,
Потому что кто не напрягается,
Тот никогда не просыпается,
Тот много дольше сохраняется
И много меньше подвергается.
Вот мурашки по спине,
Смертные крадутся,
А всего и делов то мне было:
Шевельнуться.
Что, сказать чего боюсь?
А сновиденья тянутся.
Да того, что вот проснусь,
А они останутся.

В наш бедный круг не каждый попадал
И я однажды, проклятая дата,
Его привел с собою и сказал:
«Со мною он, нальем ему, ребята.»
Он пил, как все, и был как будто рад,
А мы его, мы встретили, как брата,
А он назавтра продал всех подряд.
Ошибся я, простите мне, ребята.
Суда не помню, было мне не в мочь
Потом барак холодный, как могила.
Казалось мне — кругом сплошная ночь,
Тем более, что так оно и было.
Я сохраню, хотя б остаток сил,
Он думает отсюда нет возврата.
Он слишком рано нас похоронил,
Ошибся он, поверьте мне, ребята.
И день наступит, ведь ночь не на года
Я попрошу, когда придет расплата.
Ведь это я привел его тогда,
И вы его отдайте мне, ребята.

Не хватайтесь за чужие талии,
Вырвавшись из рук своих подруг.
Вспомните, как к берегам Австралии,
Подплывал покойный ныне Кук.
Как в кружок, усевшись под азалией,
Поедом с восхода до зари,
Ели в этой солнечной Австралии
Друга дружку злые дикари.
Но почему аборигены сьели Кука?
За что? Неясно, молчит наука.
Мне представляется совсем простая штука
Хотели кушать и сьели Кука.
Есть вариант, что ихний вождь Большая Бука,
Кричал, что очень вкусный кок на судне Кука.
Ошибка вышла, вот о чем молчит наука,
Хотели кока, а сьели Кука.
И вовсе не было подвоха или трюка.
Вошли без стука, почти без звука,
Пустили в действие дубинку из бамбука,
Тюк прямо в темя и нету Кука.
Но есть, однако же, еще предположенье,
Что Кука сьели из большого уваженья.
Что всех науськивал колдун, хитрец и злюка.
Ату, ребята, хватайте Кука.
Кто уплетет его без соли и без лука,
Тот сильным, смелым, добрым будет, вроде Кука.
Кому-то под руку попался каменюка,
Метнул, гадюка, и нету Кука.
А дикари теперь заламывают руки,
Ломают копья, ломают луки,
Сожгли и бросили дубинки из бамбука.
Переживают, что съели Кука.

Я несла свою беду
По весеннему льду.
Подломился лед, душа оборвалася,
Камнем под воду пошла,
А беда — хоть тяжела
А за острые края задержалася.
И беда с того вот дня
Ищет по свету меня,
Слухи ходят вместе с ней, с кривотолками.
А что я не умерла,
Знала голая ветла
Да еще перепела с перепелками.
Кто ж из них сказал ему,
Господину моему,
Только выдали меня, проболталися.
И от страсти сам не свой
Он отправился за мной,
А за ним беда с молвой увязалися.
Он настиг меня, догнал,
Обнял, на руки поднял.
Рядом с ним в седле беда ухмылялася.
Но остаться он не мог,
Был всего один денек,
А беда на вечный срок задержалася.

Темнота впереди! Подожди!
Там стеною закаты багровые,
Встречный ветер, косые дожди
И дороги, дороги неровные.
Там чужие слова, там дурная молва,
Там ненужные встречи случаются,
Там сгорела, пожухла трава
И следы не читаются в темноте.
Там проверка на прочность — бои,
И туманы и ветры с прибоями.
Сердце путает ритмы свои
И стучит с перебоями.
Там чужие слова, там дурная молва,
Там ненужные встречи случаются,
Там сгорела, пожухла трава
И следы не читаются в темноте.
Там и звуки и краски не те,
Только мне выбирать не приходится.
Очень нужен я там в темноте!
Ничего, распогодится.
Там чужие слова, там дурная молва,
Там ненужные встречи случаются,
Там сгорела, пожухла трава
И следы не читаются в темноте.