Мария Петровых - Стихи

Тем мартовским утром твой лик по чьему-то приказу
растоптан был варваром, — лик твой, столь сладостный глазу,
прекрасная родина, кем-то забытая сразу.

Закрытые наглухо, тащатся танки по глине,
по нашей земле, по оставленной всеми святыне;
молчат города и деревни, немые отныне.

В стобашенном городе, где затаилось страданье,
дрозды в воронье превращаются в знак поруганья
и черт погребальною мессой гремит на органе.

На рынках возникли палатки, и люд страшнолицый
с ухмылкой палаческой — чудится злой небылицей
в стране дорогой, на ничьей, опустевшей землице.

В домах надвигались щеколды, замки скрежетали,
в домах, где сжигается все, что любили, что знали,
в счастливых домах, что сегодня мертвецкими стали.

В иных помещеньях иные замкнулись затворы
за теми, кого, как бандитов, схватили дозоры.
Конец беспечалью, угасли надежды и споры.

На годы быть солнцу за сумрачными облаками!
Вот выползли тени и к сточной направились яме,
пугая окрестность шагами, шагами, шагами…

В руке моей — палка кривая,
за поясом пестрым цветы.
В горах королем пребываю,
гоняя овечьи гурты.

Ведомый лишь разумом здравым,
брожу по вершинам один,
чужим не потворствуя нравам,
лишь сам я себе господин.

Я здесь никому не помеха,
и мне не помеха никто,
смеюсь, если хочется смеха.
Один, но свободен зато!

Не хмурился здесь я ни разу,
я радуюсь горным ветрам,
пою, веселюсь до отказу,
и эхо летит по горам.

Другие, по свету кочуя,
пусть ищут богатство и власть,
здесь счастье мое, здесь хочу я
покоем насытиться всласть.

С отарой путем моим длинным
шагаю и песню пою,
вверяя горам и долинам
счастливую душу мою.

Мой посох отдать пожалею
за скипетр, и клясться готов —
мне царской короны милее
венок мой из диких цветов.

Из кельи юноша-монах
глядит на белый свет, —
глядит с тоской, глядит в слезах,
поблек во цвете лет.

А за стеной старик бредет
и думает о тех,
кто счастлив без мирских забот
и без мирских утех.

«Не ошибись, старик, смотри,
здесь не всегда покой,
не оградят монастыри
от суеты мирской.

Что делать, если в сердце — ширь,
а в келье низок свод…
Брат запирает монастырь,
но сердце кто запрет?

Пока широко дышит грудь
и в радость белый свет,
пока мечты торопят в путь —
покоя, счастья нет.

Я смолоду вошел сюда,
дверь за собой закрыв,
для мира умер я тогда,
но для меня он жив.

Не смея наслаждаться им,
его забуду ль я!
С огнем, которым я палим,
угаснет жизнь моя.

Здесь не всегда царил покой
от века и поднесь,
кто не принес его с собой,
не обретет и здесь.

Гляди в пути, как мир широк,
как веселит он взгляд.
И я ушел бы, кабы мог,
да стены не велят!»

Поезда несутся мимо,
Рельсы звонкие гудят.
Облака густого дыма
Провожает чей-то взгляд.

Кто-то ждал вчера напрасно,
Ждет сегодня, ждет всегда.
Каждодневно, ежечасно
Он встречает поезда.

Он измучен, он измотан
Одиночеством, бедняк.
Да, без родины живет он,
Но не спрашивайте — как.

Одинокий и суровый,
Ждет живых родных сердец.
Задрожали рельсы снова…
Наконец-то, наконец!

Ждет безмолвно, недвижимо,
Безнадежно, слепо ждет,
А в лицо — лишь хлопья дыма.
Мчится поезд… Нет, не тот.

Как знать, кому грустнее —
жаворонку иль мне!
Ах, и ему тоскливо
в померкшей вышине.

Он больше петь не в силах,
летать ему невмочь —
на землю мрак нисходит,
скрывает землю ночь.

Мне тоже ночь мешает
свободно петь в тиши,
но эта ночь страшнее —
она на дне души.

Споемте песню про полынь,
почтим ее открыто,
дай бог ей летнюю теплынь,
ветвистой, духовитой!

Гвоздик и роз нам цвет не мил,
не любим маргариток, —
настой полыни в детстве был
обычный наш напиток.

И выросли, и не грустим,
легко бродя по свету…
Начнем с конца и посвятим
полыни песню эту!

Что значит запах розы, объявший ночью сад,
когда за каплей капля мгновения скользят?

Плывут по небу звезды, текут во мраке воды,
цветенье розы немо всей немотой природы,

где жабрами соцветий вздыхает ночь неслышно,
а роза пахнет тьмою, цветет темно и пышно,

цветет и доцветает, средь листьев темных вянет,
и мрачным напряженьем меня тревожно манит, —

со звездами дышу я, цвету как полночь эта,
и на холсте небесном рисую тень рассвета.

Лоза винограда растет некрасиво,
ползет она ввысь узловато и криво.

На лозах, проросших из грязи, из глины,
росистые грозди сияют невинно,

а корни, покрытые грязной коростой,
взбираются в гору усилием роста.

Лоза вырастает неспешно и немо
в слепом и прекрасном желании неба,

в желанье подняться, чтоб грозди сверкали
вином золотистым в прозрачном бокале.

Письмо словно бабочка: дрожью крыла
едва прикоснувшись, исчезнет в полете,
оставив дыханье пленительной плоти,
и липы в цвету, и шелков, и тепла.

Осыплется с пальцев дрожанье строк
пыльцою цветочной, и в это мгновенье
слова из письма улетят, как виденье,
и вянет письмо, как поблекший цветок.

За униженье наших рук пустых,
Что к свету тянутся и ждать не в силах,
Дай нам слова прозрачней смол густых,
Слова, что кровью заструятся в жилах.

И это слово страшное найди,
В глубинах плоти спящее безвестно, —
О нем напоминает гул в груди,
Как звон непролитой слезы небесной.

Найди слова, имеющие плоть,
И сердце беззаветное, живое
Для всех, кому тоски не побороть,

Для всех, кто смолк с поникшей головою.
Найди слова прямее тополей.
Пустые руки наши пожалей.