Мария Петровых - Стихи

Над тихой водою лазурной
небо лазурное тихо,
но ветер ворвался бурный
зелено, молодо, лихо.

Ты откуда — шальной, зеленый,
над какими летал лесами?
Еще в росах калины и клены,
а глаза еще полны слезами.

Устоялось вешнее ведро.
Воздух золотом солнца светел,
Зелено, молодо, бодро,
сердце, лети, как ветер!

Светом и шумом зеленым
низвергнись, радость живая!..
Вешним калинам и кленам,
тебе и себе напеваю.

Мелькнула птица, бросив тень на
окно, где свет царит дневной…
И вот опять — простор весенний,
и высь бездонна надо мной!

А зелень! Пропадешь в зеленом
пространстве трав, деревьев, лоз!
Идти, родная, далеко нам
сквозь шелест кленов и берез.

Нам жить да жить в земном свеченье.
Полжизни, правда, не вернешь…
Вот птица полосою тени
мелькнула с криком… Ну и что ж…

По снегу, что выпал впервые,
белый день босиком пляшет;
кудри рассыпал ржаные,
шляпой соломенной машет.

Пламя пробрало солому
розово, зеленовато, лилово…
Счастья — дню золотому!
Славься, огнеголовый!

Под небом, ясным по-детски,
за горою скрылась устало
громада света и блеска
и на землю тенью упала.

Спросите Артура, что ли,
но я говорю прямо —
шестью словами всего лишь
сообщила мне телеграмма:
ЗАВОРОЖЁННЫЕ ДРОЖКИ
ЗАВОРОЖЁННЫЙ ИЗВОЗЧИК
ЗАВОРОЖЁННЫЙ КОНЬ.

Я ошалел вначале
даже в глазах потемнело, —
краковский маг Бен-Али
вспомнился мне тогда же, —
«заколдовать экипажи —
это пустое дело:
надо в глаза вознице
сверкнуть специальной брошкой,
он волшебству подчинится,
а заодно и дрожки,
но только не конь».
Набираю
номер, крайне взволнован
и говорю, замирая:
«Здравствуйте, пан Бен-Али.
А что, если конь заколдован?»
— Нет, это вам наврали.

За полночь перевалило.
В дверях почтальон как пика.
Я вздрогнул, теряя силы,
глядел на него дико:
ЗАВОРОЖЁННЫЕ ДРОЖКИ?
ЗАВОРОЖЁННЫЙ ИЗВОЗЧИК?
ЗАВОРОЖЁННЫЙ КОНЬ?

Поверх загадок и страхов,
сквозь фортку блеском нежданным —
в серебряных крышах Краков
как «Secundum Joannem» [6].
Сыплются листья и звезды,
их не уловишь глазом…
Может, забыл я просто,
что экипаж заказан?
Может, хотел тогда я
за город — это бывает,
а кучер уснул, ожидая,
усы его сон удлиняет,
и спящего заколдовали
ночь, ветер, Бен-Али?
ЗАВОРОЖЁННЫЕ ДРОЖКИ
ЗАВОРОЖЁННЫЙ ИЗВОЗЧИК
ЗАВОРОЖЁННЫЙ КОНЬ.

До Сукенниц в ночном свеченье
Артур и Ронард идут со мною, —
это не так-то просто меж каменных нагромождений
ночью зелено-шальною…
Путь через Краков нас, ей-богу, измучил:

Ночью НАБИВАНЬЕ ЧУЧЕЛ,
ночью ДАМСКИЕ КОРСЕТЫ,
ночью КУРСЫ и ГАЗЕТЫ,
ночью КУАФЕР ИЗВЕСТНЫЙ,
ночью ХОР «ВО СЛАВУ ПЕСНИ!»
ночью в цирке НОМЕР С ЛЬВИЦЕЙ,
ночью ВЕТЧИНА С ГОРЧИЦЕЙ,
ночью СУДОРОГИ ДЖАЗА,
ночью САХАР И КОЛБАСЫ,
ночью ЛУЧШИЕ ТОВАРЫ,
ночью ВИНА И СИГАРЫ,
ночью СТРЕЛКА БЛИЗ КОСТЕЛА,
чтоб заблудшему помочь…
Словом, спутники не из веселых —
вечный ветер, вечная ночь,

К таверне «У негров» пришел я с друзьями.
(Э-эх, за нее готов хоть в огонь!)
И вдруг в пяти шагах перед нами
точь-в-точь как было в той телеграмме:
ЗАВОРОЖЁННЫЕ ДРОЖКИ
ЗАВОРОЖЁННЫЙ ИЗВОЗЧИК
ЗАВОРОЖЁННЫЙ КОНЬ
С башни Марьяцкой свет вьюгою кружит,
а у коня, представьте, нормальные уши.

Грива и хвост у него белоснежны.
Ветер играет фатою нежной —
едет невеста, блестя нарядом,
жених моряк с невестой рядом.
Подлец, когда-то, себе же на горе,
он ей изменил и подался в море,
и там его кит проглотил вскоре.
Потом и она умерла одиноко,
в печали горькой, в тоске жестокой.
И лишь любовь, эта высшая сила,
их после смерти соединила;
и вот на дрожках завороженных
за город едут двое влюбленных —
едут венчаться в костел небогатый.

Как в песенке той — о любви, о разлуке,
соединит их грустные руки
ксендз, точно месяц горбатый.
Буйствует ночь. А юные эти
нежно воркуют, но на рассвете
через ворота в стиле барокко
с лиственным тонким узором —
скроются из глаз безвестной дорогой
in saecula saeculorum[7]:
ЗАВОРОЖЁННЫЕ ДРОЖКИ
ЗАВОРОЖЁННЫЙ ИЗВОЗЧИК
ЗАВОРОЖЁННЫЙ КОНЬ.

А в извозчичьей таверне
крутят от зари вечерней
вальс «НАКЛЮКАВШИЙСЯ СЛОН»,
и усы над кружкой пенной
нависают — несравненный
запах пива — это он!
Отхлебнув пивца немножко,
возглашает пан Оношко,
на сидящих глядя строго:
— Коль дорогою дорога,
конь конем, гужи гужами,
Висла Вислой, и мы сами,
слава Богу, здесь покуда, —
говорю вам, что повсюду,
в каждом городе окрестном,
знаменитом иль безвестном,
хоть одни, но будут где-то,
будут до скончанья света:
ЗАВОРОЖЁННЫЕ ДРОЖКИ
ЗАВОРОЖЁННЫЙ ИЗВОЗЧИК
ЗАВОРОЖЁННЫЙ КОНЬ.

Мы шептались: «Что же там золотится?
Будем, видно, всю ночь веселиться!»
Дятел с дубом толковал солидно:
«На лугу свершилось чудо, как видно».

В травах шепот пошел в это время.
Ночь явилась со звездами всеми.
Месяц, красный, как повар, и бравый,
крикнул ветру: «Раздуй-ка мне травы!»

Ветер стал на травы дуть послушно.
Хитрый месяц вызнал все, что нужно:
в самых юных камышах июня
гномик спал, рожденный в новолунье.

Всякой твари велел ясный месяц
петь, плясать на лугах перелесиц
в честь того, кто, явясь в мире этом,
золотист и покуда неведом.

Светлячков, летящих в долины,
чествовал ручей, а бор, просияв,
расскрипелся, как буфет старинный,
полон зайцев, полон трав.

Доченька, спи. Ночь приближается мерно,
Полным составом нот тишину дробя.
Если прислушаться, в этой ночи, наверно,
Отыщется что-то и для тебя:

Месяц и удочка, что, забирая правей,
Сворачивает в мирозданье.
И ветер для легких твоих кудрей,
И тень для щеки твоей,
И для сердца — страданье.