Константин Бальмонт - Том 1. Стихотворения

Отпадения в мире сладострастия
Нам самою Судьбой суждены.
Нам неведомо высшее счастие.
И любить, и желать — мы должны.

И не любит ли жизнь настоящее?
И не светят ли звезды за мглой?
И не хочет ли Солнце горящее
Сочетаться любовью с Землей?

И не дышит ли влага прозрачная,
В глубину принимая лучи?
И не ждет ли Земля новобрачная?
Так люби. И целуй. И молчи.

Мое прикосновенье,
Мой сладкий поцелуй —
Как светлое забвенье,
Как пенье вешних струй.

Воздушное лобзанье
До истощенья сил —
Как сладость приказанья
Того, кто сердцу мил.

Оно легко змеится
Вдоль тела и лица —
И длится, длится, длится,
Как будто без конца.

Мой милый! — ты сказал мне. —
Зачем в душевной глубине
Ты будишь бурные желанья?
Все, что в тебе, влечет меня.
И вот в душе моей, звеня,
Растет, растет очарованье!

Тебя люблю я столько лет,
И нежен я, и я поэт.
Так как же это, совершенство,
Что я тебя своей не звал,
Что я тебя не целовал,
Не задыхался от блаженства?

Скажи мне, счастье, почему?
Пойми: никак я не пойму,
Зачем мы стали у предела?
Зачем не хочешь ты любить,
Себя в восторге позабыть,
Отдать и душу мне и тело?

Пойми, о, нежная мечта:
Я жизнь, я солнце, красота,
Я время сказкой зачарую,
Я в страсти звезды создаю,
Я весь — весна, когда пою,
Я — светлый бог, когда целую!

Я нарвал черемухи душистой,
Освеженной утреннею мглой.
Как в ней много пьяности росистой.
Милая, скорей окно открой'

Я тебя к тебе самой ревную,
Я тебя так тесно обовью,
И тебя цветами зачарую,
И тебя росою напою

Предо мною тонкая преграда,
Сквозь стекло видна твоя кровать
Нет, не надо твоего, не надо,
Дай тебя мне всю поцеловать!

Я тебя закутаю
Дремой грез пленительных,
Я тебя опутаю
Сетью тонких трав,
Нежно забаюкаю
Сказкой ласк томительных,
Замедленной мукою
Сладостных отрав.

Ты вздохнешь, влюбленная,
Побледнев от счастия,
Сладко утомленная,
Как вечерний свет.
Скована безбрежностью
Тайны сладострастия,
Ты увидишь с нежностью,
Что с тобой — поэт.

Тропический цветок, багряно-пышный арум!
Твои цветы грозят ликующим пожаром.

Твои листы горят, нельзя их позабыть,
Как копья, чья судьба — орудьем смерти быть.

Цветок-чудовище, надменный и злоокий,
С недобрым пламенем, с двуцветной поволокой.

Снаружи блещущей сиянием зари,
Светло — пурпуровой, — и черною внутри.

Губительный цветок, непобедимый арум,
Я предан всей душой твоим могучим чарам.

Я знаю, что они так пышно мне сулят:
С любовным праздником в них дышит жгучий яд!

Мы боимся — мы делим — дробим
Наш восторг пред возникшей картиной.
О, хоть раз я хочу быть любим
С беззаветностью — пусть хоть звериной!

Хоть звериной, когда неземной
На земле нам постичь невозможно.
Вот, ты чувствуешь? Сладко со мной?
Мы не бледно забылись, не ложно.

Утомившись, мы снова хотим,
Орхидейным подобные чашам.
Мы с тобою весь мир победим,
Он возникнет чарующе-нашим.

Ты качаешься в сердце моем,
Как на влаге — восторг отражений.
Мы с тобою весь мир закуем
Красотою змеиных движений!

Я был желанен ей. Она меня влекла,
Испанка стройная с горящими глазами.
Далеким заревом жила ночная мгла,
Любовь невнятными шептала голосами.
Созвучьем слов своих она меня зажгла,
Испанка смуглая с глубокими глазами.

Альков раздвинулся воздушно-кружевной,
Она не стала мне шептать: «Пусти… Не надо…»
Не деве Севера, не нимфе ледяной,
Твердил я вкрадчиво: «Anita! Adorada!»
Тигрица жадная дрожала предо мной, —
И кроме глаз ее мне ничего не надо.

Красивый зверь из тигровой семьи,
Жестокий облик чувственной пантеры,
С тобой я слит в истомном забытьи,
Тебя люблю, без разума, без меры.

Я знал давно, как властны все химеры,
Я предал им мечтания мои,
Но ты даешь мне сладость новой веры,
Даешь мне знать о новом бытии.

Различности в слиянии едином,
Кошачья мягкость, с женской красотой,
Лик юноши, плененного мечтой.

Влюбленный ангел, с помыслом звериным,
Возьми меня, скорей, мой нектар пей,
Ласкай меня, люби меня, убей!

Если можешь, пойми. Если хочешь, возьми.
Ты один мне понравился между людьми.
До тебя я была холодна и бледна.
Я с глубокого, тихого, темного дна.
Нет, помедли. Сейчас загорится для нас
Молодая Луна. Вот, ты видишь? Зажглась!
Дышит мрак голубой. Ну, целуй же! Ты мой?
Здесь. И здесь. Так. И здесь… Ах, как сладко с тобой!

Я ласкал ее долго, ласкал до утра,
Целовал ее губы и плечи.
И она наконец прошептала: «Пора!
Мой желанный, прощай же — до встречи».

И часы пронеслись. Я стоял у волны.
В ней качалась русалка нагая.
Но не бледная дева вчерашней Луны,
Но не та, но не та, а другая.

И, ее оттолкнув, я упал на песок,
А русалка, со смехом во взоре,
Вдруг запела: «Простор полноводный глубок
Много дев, много раковин в море.

Тот, кто слышал напев первозданной волны,
Вечно полон мечтаний безбрежных
Мы — с глубокого дна, и у той глубины
Много дев, много раковин нежных».

Мне ведомо пламя отчаянья,
Я знаю, что знают в аду
Но, мраку отдавшись, бегу от раскаянья,
И новых грехов задыхался жду.

Красивую маску бесстрастия
Лишь равный способен понять
Глаза мои могут ослепнуть от счастия,
Ослепнуть от муки, — но слез им не знать.

О, да, я колдунья влюбленная,
Смеюсь, по обрыву скользя.
Я ночью безумна, а днем полусонная,
Другой я не буду — не буду — нельзя.

Есть поцелуи — как сны свободные,
Блаженно-яркие, до исступленья.
Есть поцелуи — как снег холодные
Есть поцелуи — как оскорбление.

О, поцелуи — насильно данные,
О, поцелуи — во имя мщения!
Какие жгучие, какие странные,
С их вспышкой счастья и отвращения!

Беги же с трепетом от исступленности,
Нет меры снам моим, и нет названия
Я силен — волею моей влюбленности,
Я силен дерзостью — негодования!

Нет, не даром я по взморью возле пенных волн бродил,
В час, когда встают туманы, как застывший дым кадил.
Нет, не даром я в легенды мыслью жадною вникал,
Постигая духов моря, леса, воздуха и скал.
Вот и полночь Над прибоем светит полная Луна.
И упорно возникает, на мгновенье, тишина.
Между шорохом, и шумом, и шипением волны,
Недовольной этим быстрым наступленьем тишины.
Между шелестом свистящим все растущих быстрых вод
Возникают нереиды, отдаленный хоровод.
Все похожи и различны, все влекут от света в тьму,
Все подвластны без различья назначенью одному.
Чуть одну из них отметишь, между ею и тобой
Дрогнет мягко и призывно сумрак ночи голубой.
И от глаз твоих исчезнет отдаленный хоровод, —
Лишь она одна предстанет на дрожащей зыби вод.
Полудева, полурыба, из волос сплетет звено,
И, приблизив лик свой лживый, увлечет тебя на дно.
Я вас знаю, нереиды Вот и полночь Тишина
Над прерывистым прибоем светит полная Луна.
Я взглянул, и мягко дрогнул сумрак ночи голубой.
«Мой желанный! Мой любимый! Как отрадно мне с тобой!
Мой желанный! Мой любимый!» — Нет, постой меня ласкать.
И за сеть волос лучистых я рукою быстрой хвать.
Полудева! Полурыба! Не из водных духов я!
Не огнем желаний тщетных зажжена душа моя.
Если любишь, будь со мною, ласку дерзкую возьми
И, узнавши власть поэта, издевайся над людьми.
И красавицу морскую я целую в лунной мгле,
Бросив чуждую стихию, тороплюсь к родной земле.
И упрямую добычу прочь от пенных брызг влеку,
Внемля шорох, свист и шелест вод, бегущих по песку.