Владимир Каменцев - Океан. Выпуск пятый
Как чётки, один за другим я перебирал шансы… Их почти не оставалось. Помощь могла прийти только сверху… Три раза дернуть сигнальный конец, это означает не только подъем, но и тревогу… Что у меня кислород на исходе, Диденко знал, наверняка вызвал аварийный катер с водолазом-сварщиком… Будут резать борт… иначе не вытащить. Успеют ли?
Кислород поступает еле слышно, слегка посипывая. Нужно дышать пореже… Экономить воздух. Жаль, если погибну, так и не надену ни разу новые брюки… А брюки что надо: ширина — тридцать шесть сантиметров и, главное, без клиньев… Смерть комендантам и девчонкам из соседнего с нашим отрядом общежития. Гладя брюки, складку с внутренней стороны я натирал мылом, тогда она становилась острой как бритва, закрывала носок ботинка. «Сегодня в клубе танцы…» — неожиданно подумал я.
Тихо, еле посипывая, поступает кислород. «Что же там, наверху?.. Почему молчат?..» И точно отозвавшись на эту мою немую мольбу, чугунный храпок зашевелился и пополз вверх к люку… Сердце радостно запрыгало. Значит, наверху всё поняли. Но через несколько метров, храпок остановился, как бы раздумывая, что ему делать дальше, и, покачавшись, повис. Хотелось закричать: «Тащите! Не бросайте!» Но, выбрав потихоньку слабину сигнального конца, я вновь, в который уже раз, послал наверх сигнал.
Шланг ожил. Он опять пополз кверху, теперь настойчивее и решительней, как будто бы наверху не сомневались в своих действиях. Послышался удар металла о металл, что-то заскрежетало, и наступила пугающая тишина. Я пробрался к люку и дрожащими руками попытался в темноте обследовать его — свободен ли он. Руки наткнулись на храпок, он остановился в самой лючине. Что же случилось? Сбоку у соединения храпка со шлангом торчала металлическая скоба. Она-то и зацепилась за фаску в комингсе люка. Наверху, видимо, продолжали тянуть: шланг дрожал в напряжении. Я понимал, что скобу, мешавшую вытащить шланг, даже усилиями десяти людей сорвать не удастся. Видимо, поняли это и наверху. Шланг перестали тянуть, он ослабел, и скоба сама по себе вышла из фаски. Но люк для меня по-прежнему оставался закрытым.
Наверху, вероятно, совещались. Мне же было не с кем совещаться. Необходимо было действовать. Упершись ногами в трап, а головой и руками в храпок, я попытался вытолкнуть его из люка. Для этого необходимо было согнуть двенадцатидюймовый шланг, укрепленный внутри стальной спиралью. Одному человеку сделать это не под силу.
Однако споры гриба взламывают бетон, стремясь навстречу солнцу, навстречу жизни… Мое желание жить согнуло шланг… Храпок выскочил из люка. Наверху почувствовали это и начали его выбирать. Через минуту я был на палубе.
«Боже мой, — думал я, лежа на спине и как рыба хватая ртом воздух, когда с меня сорвали маску, — и какой же он вкусный, этот воздух! А солнце?.. А друзья!»
— Что, соколики, думали, капут? — спросил я вслух, и тишина разорвалась грохотом смеха, многократно усиленного, как резонатором, железной палубой «Ташкента».
Через несколько месяцев «Ташкент» был поднят, но возродить его к жизни оказалось невозможным: раны были слишком тяжелы. И он «умер» на наших руках.
Мы хоронили его на кладбище кораблей. Вся бухта наполнилась протяжными траурными гудками судов, находящихся в порту. Они провожали в последний путь своего легендарного героя — голубой неуловимый русский крейсер «Ташкент». По всему берегу бухты стояли люди, пришедшие с ним проститься.
В. Н. Алексеев,
Герой Советского Союза
НА ПРАВОМ ФЛАНГЕ
Маленькая повесть о великих рядовых
ТРЕВОЖНОЕ ЛЕТО
Прекрасный Варангер-фьорд… Проклятый Варангер-фьорд…
Попробуйте в такое солнцестояние выйти в точку торпедного залпа!.. Пятьсот — шестьсот метров отделяют тебя от противника. А его наш визит почему-то не радует: на маленькие катера немедленно обрушивается вся мощь огня кораблей охранения. Да еще жди каждую минуту удара с воздуха: «мессеры» и «фокке-вульфы» почти беспрерывно барражируют над конвоями.
Спасение, надежда на успех — стремительный маневр, дымовая завеса, скорость, железное самообладание.
Нет, нам решительно нужна была плохая погода. Отвратительная погода… Солнце нас никак не устраивало.
Шел июнь 1944 года.
Почти каждый день мы получали данные о переходах кораблей и конвоев противника. Но часть из этих сведений доходила до нас с большим опозданием, а в других случаях расстояние до конвоя было слишком большим. Против такого врага направлялись самолеты, наводились подводные лодки, заранее развернутые на вероятных путях движения вражеских караванов. Дважды мы выскакивали в район подходов к Печенгскому заливу, и оба раза корабли противника успевали спрятаться в бухточках. После интенсивного обстрела с берега мы едва успевали «унести ноги» и несолоно хлебавши злые и мрачные возвращались в базу. Нет, нам решительно «не везло»… Нужна была отвратительная погода.
28 июня меня вызвал к телефону начальник штаба Северного оборонительного района капитан 1 ранга Даниил Андреевич Туз и передал приказание командующего флотом произвести поиск в море и во что бы то ни стало найти сбитого в воздушном бою нашего летчика-истребителя. Перед тем как покинуть самолет, летчик успел передать по рации, что находится он где-то западнее Рыбачьего.
Через несколько минут мы уже вышли в море и, достигнув назначенного района, начали «пахать» его, тщательно просматривая каждый метр воды. Вскоре заметили медленно качающееся на волне красное пятнышко, которое при ближайшем рассмотрении оказалось резиновой спасательной шлюпкой. В ней сидел голубоглазый парень в летном обмундировании. Очевидно, он уже успел разглядеть советский флаг на нашем катере и поэтому спокойно и радостно улыбался.
Знакомимся. Оказывается, перед нами молодой, но уже отличившийся в боях североморский летчик-истребитель Герой Советского Союза капитан Бурматов. Он здорово замерз в студеной полярной воде. Но, перейдя на катер, шутил, балагурил. К нашему удивлению, он отказался от водки, но с удовольствием забрался в моторное отделение, где было тепло, переоделся там в сухое белье, собранное членами экипажа. Я сообщил по радио, что летчик найден, и сразу же получил приказание немедленно следовать в базу за получением нового важного задания.
На причале нас встретила большая группа летчиков, которые обняли своего спасенного товарища и тут же стали оживленно расспрашивать его о подробностях боя.
Связываюсь по телефону с комбригом, Александр Васильевич Кузьмин говорит:
— Сегодня весь день наши летчики бомбили транспорты противника в Киркенесе. Часть этих судов в охранении боевых кораблей переходит в Печенгу. Выходи к Айновским островам, наблюдай обстановку и, если увидишь противника, атакуй! Я буду сообщать тебе все данные разведки и организую прикрытие с воздуха.
— Все понятно. Когда выходить?
— Немедленно! На каком пойдешь сам?
— На двести сорок первом, с Домысловским — он участвовал в минных постановках, но в атаках еще не испытан. Я буду его обеспечивать.
— Добро! Ни пуха тебе, ни пера!..
Хотелось мне для порядка шутливо послать своего друга — начальника к черту, но из соображений субординации я позволил себе сделать это только мысленно.
Быстро собрав командиров катеров, я объяснил им задачу. Вижу — настроение поднялось, глаза заблестели!.. Истосковались мы по крупной работе. Один лишь командир двести сорокового, старший лейтенант Виктор Бочкарев, был чем-то озабочен и встревожен. Я это сразу заметил.
— В чем дело?
— Понимаете, товарищ комдив, у меня что-то с правым мотором. Не заводится, проклятый, и все. Пробовал и так и сяк — ничего не получается…
Только этого нам не хватало. Я был, признаюсь, почти взбешен: ведь нельзя же брать в бой неисправный катер. От катерника требуется в первую очередь высокая скорость и способность к быстрому маневру.
— Почему не доложили раньше?!
Бочкарев стоял ни жив ни мертв. Показалось, что даже слезы навернулись у него на глазах. Где-то в душе шевелилось сочувствие: не везет парню. В начале войны, едва успев закончить военно-морское училище, Бочкарев был взят на сухопутный фронт, доблестно воевал в тяжелых оборонительных боях на Карельском фронте и осколком мины был серьезно ранен в правую руку. К счастью, все обошлось благополучно. После госпиталя Виктор немедленно попросился на флот. Не мог он без кораблей. Душа-то у него была моряцкая…
Прикидываю все это и решаю сменить гнев на милость.
— Дивизионный механик!
— Есть.
— Немедленно заняться катером Бочкарева. Буду выходить на трех катерах…
Здесь нужно сказать несколько слов о том, как для меня все это началось.
