Антология - Западноевропейская поэзия XХ века

И был Ахелой переполнен, кипели и мчались валы,
и, в этом кипении стоя,
я ноги столбам уподобил, и сам стал подобьем скалы,
как бог, ожидающий боя.

Но жажда меня одолела, и рот приоткрыл я слегка,
склонившись над влагою пенной,
и только собрался напиться, как мощным потоком река
мне хлынула в горло мгновенно.

И бодрость, и дивную свежесть вливал в меня каждый глоток,
и легкость былая воскресла;
и — как ветерок на рассвете — я медленно пил тот поток,
что раньше хлестал мои чресла.

Река обмелела, пропала, как пена в прибрежных камнях,
и дно предо мною открыла;
и стал наконец я свободным, и тяжесть исчезла в ступнях,
и я воспарил легкокрыло.

Наполнилось сердце отвагой, неведомой мне до сих пор,
и чувствовал я, вдохновенный,
в груди, что дышала привольно, и гордое мужество гор,
и юную радость вселенной.

Как ярко мое сновиденье! Как сила моя велика!
Затмил я того полубога,
который схватил Ахелоя, принявшего образ быка,
за оба изогнутых рога,

и в шею уперся коленом, и пальцы так крепко сомкнул,
что рог захрустел и сломался,
и, бешеной болью пронзенный, поток закружился, скакнул
и к морю со стоном помчался.

Вот она — я — восхожу в сладостно-розовом свете зари,
ввысь простирая длани,
и божественный моря покой выйти меня призывает,
в лазурный простор меня манит.

Но внезапно врываются в грудь, потрясая мое естество,
рассветной земли дуновенья.
О Зевс, меня держит волна, и волосы топят меня,
тяжкие, словно каменья!

О нереиды, — о Кимофоя и Главка! — бегите сюда
и поддержите богиню. Я
не ждала, что откроет объятья мне Гелиос[87] вдруг
в этой сверкающей сини…

Лишь потому, что землю славил в глубине души,
и разум свой укоренил в терпенье молчаливом
и, крылья тайные сдержав, умчаться не спешил, —
испить воды родник мне разрешил,
родник живой, танцующий родник, родник счастливый.

Лишь потому, что не желал все ведать наперед,
а думой неотступно погружался в час летучий,
как будто в нем сокрыт всей мудрости оплот, —
во мне — голубизна вокруг иль тучи —
мгновенье, круглое, как плод, блестит звездой падучей,
и благодатный ливень вновь идет, и зреет плод!..

Лишь потому, что знал: конец — начало всех начал,
и утверждал: «Коль день дождлив, заря бывает алой,
и укрепляет камни мирозданья даже шквал,
и кровь живой земли стучит сильнее после шквала…», —
невзгоды вес так эфемерно мал,
и дева Смерть моей сестрою стала!..

И если некогда я был сродни стремительным орлам,
которые весной короткой,
не уставая, могут облететь Египет, Индию, Элладу,

и если некогда моя походка
пружинистой была, как поступь моряка, избороздившего моря
и не забывшего, как пляшут под ногами волны,

и если вдруг — как будто темный ворон Ахерона
уже забил крылами надо мной —
в себе замкнулся я,
готовый устремиться
за грань неведомых, сокрытых ритмов мира,
чтоб выйти к свету из земной темницы, —

так почему я медлил до сих пор?

Но вот теперь, когда вы мне открыли путь,
пройдя сквозь мрак легко и плавно — словно в танце,
бессмертные мои бойцы,
я к вам пришел и вижу, что над вами
не смерть стоит, а мощный дуб
с тенистыми ветвями,
о Греции мы говорим, о Греции, что вам открылась,
когда закат коснулся ваших глаз,
и, рассыпаясь на осколки, мир погас,
чтоб родина из вашей крови возродилась,
я с вами говорю,
бойцы почившие мои, питомцы гор, долин и моря,
о всходах новой жизни, озаренных светом
великой вашей жертвы, братья!

И если некогда я был сродни стремительным орлам,
которые весной короткой,
не уставая, могут облететь Египет, Индию, Элладу,

и если некогда моя походка
пружинистой была, как поступь моряка, избороздившего моря
и ие забывшего, как пляшут под ногами волны,

и если вдруг —
как будто темный ворон Ахерона
уже забил крылами надо мной —
все силы я собрал,
готовый устремиться
за грань неведомых, сокрытых ритмов мира,
чтоб выйти к свету из земной темницы, —

то уж теперь от вас я не уйду,
я с вами каждое мгновенье,
из сердца сделал я гумно,
чтоб вы на нем сплясали, други,
и я, прикрыв глаза, смотрю на вас —
как вы скользите, за руки держась,
по кругу в тайной пляске смерти,
и я смотрю, смотрю, не размыкая глаз,
смотрю и наглядеться не могу,
как вы, бессмертные бойцы, в одном кругу
прекрасный танец клефтов[89]
на сердце пляшете моем!

От вас я не уйду, —
какой бы ни была моя судьба,
написанная звездами на небе, —

я сердце отдал вам
для пляски тайной,
пускай пылает жертвенный костер,
пусть высятся в саду могильные холмы,
а вы в глубинах сердца моего танцуйте танец клефтов,

пока не упадут оковы тьмы,
и вы, восторженны, крылаты,
в порыве вдохновенном,
станцуете наш древний танец по-иному —
станцуете бессмертие Эллады!