Александр Оленич-Гнененко - Избранное
Кавказский заповедник — не американский зоопарк, превращенный почти в цирковой аттракцион. Наш заповедник — это огромный массив настоящей могучей природы, более богатой и интересной, чем иеллоустонская.
— Мы не прерывали научно-исследовательской работы во время войны, — с гордостью говорит Леонид Иванович. — В свете Закона о пятилетнем плане восстановления и развития народного хозяйства СССР мы наметили ряд тем, определяющих направление научно-исследовательской работы в заповеднике. Среди них особенное значение имеет изучение влияния изменения биотопов на распространение и численность диких животных. Это очень важный вопрос. Он тесно связан с восстановлением и увеличением поголовья. Во время войны боевые действия велись на значительной части территории заповедника. Это вызвало серьезное изменение экологической обстановки, В Восточном отделе заповедника по Большой Лабе, в верховьях Малой Лабы и Уруштена, в районе Белореченского перевала и лагеря Холодного гитлеровцы вырубали леса, делая завалы, вытаптывали и скармливали вьючным животным и скоту травянистую растительность. В этих районах продолжительное время не стихали стрельба и шум, связанный с присутствием большого числа людей. Звери переместились. Численность многих видов уменьшилась. Очень сильно повлияли на снижение поголовья размножившиеся за время войны волки и другие хищники.
Мы провели после войны приблизительный учет наиболее ценных диких животных. Оказалось, что только от руки человека погибло не меньше тысячи серн, кабанов, оленей и туров. А сколько заедено хищниками, пало от заболеваний!..
— Большой ущерб нашему хозяйству причинили фашисты и в другом отношении. Они сожгли метеорологические станции и дома, где жили наблюдатели. У нас почти не осталось транспорта. Сожжены или подорваны мосты и самые важные участки троп. Все это требует исключительно большой восстановительной работы. Наши ближайшие задачи — расширение посевов для искусственной подкормки, закладка новых солонцов, охрана диких животных и истребление волков, сохранение лесов и восстановление их в местах вырубок. И, конечно, одна из важнейших научно-теоретических и научно-практических первоочередных задач, — заканчивает Леонид Иванович свой рассказ, — это восстановление, полная ингабитация зубра в Кавказском заповеднике.
Гузерипль — Хамышки, 28–29 июняОпять я еду, теперь уже домой…
Широко раскрыты мои глаза. Они глядят и не наглядятся на грозную и нежную красоту отвесных каменных стен, синих бездонных ущелий, рек, клубящихся пеной бурунов, лесов, словно откинувшихся назад в стремительном беге с кручи, и чуть затуманенной бирюзовой голубизны самых далеких далей…
Грудь жадно дышит и не надышится животворящей горной свежестью. И сердцу еще роднее, еще ближе эти, такие знакомые и в то же время по-новому радостные леса, и горы, и буйные вольные воды, вместе с нами боровшиеся за жизнь и вместе с нами торжествующие победу…
Со мной едет Вера Александровна Соснина. Временами, в трудных местах, мы идем пешком боковой щебнистой тропкой.
У Веры Александровны поверх легкого летнего платья наброшен короткий плащ, так как брызжет дождь. Обута она в излюбленную здешнюю горную обувь — маленькие ворсистые поршни. В городе Вара Александровна наденет обычные дамские туфли. Они в рюкзаке. В горах удобнее поршни: их носят здесь летом и зимой.
Внимательный взгляд Веры Александровны останавливается на груде камней, высящейся, подобно сторожевой башне, над речным ущельем.
— Вы знаете, что это такое, вот эти камни? — спросила вдруг она.
— Похоже, что сброс с той вершины спрессовал их в скалу.
— Нет, происхождение «скалы» другое. Мы, женщины Гузерипля, сложили ее своими руками, чтобы преградить дорогу немцам. Это дзот. На пастбище Абаго мы построили несколько таких дзотов.
Это было в самые тяжелые для нас дни. Заповедник со всех сторон окружали фашисты. На Гузерипле находились тогда почти одни женщины и дети, местные и эвакуированные.
Гитлеровцы могли появиться каждую минуту. Оставалась только одна дорога, очень трудная, — на Березовую, — едва доступная горная тропа. Женщины с маленькими детьми уже приготовились к тяжелому походу.
Днем над нами с хриплым ревом кружились немецкие самолеты. Ночью — полная темнота… И — дети, много детей…
Вот в это время и спустилась с гор рота старшего лейтенанта товарища Шип.
Мы даже не знали, как и когда она к нам пришла. Должно быть, это случилось ночью. Лейтенант Шип расположил свою роту на опушке леса около Гузерипля. Выставил посты и выдвинул огневые точки и заставу с пулеметами и минометами за леспромхозом. Утром кто шел за водой, кто гнал коров на пастьбу, всех окликали посты. Оказывается, войска.
Товарищ Шип собрал женщин и сказал:
— Будьте спокойны за себя и детей. Красная Армия никогда не отдаст Гузерипля врагу. Моя рота будет держать оборону. Помогайте Красной Армии, — и ни один фашист сюда живым не пройдет.
Вера Александровна на секунду обернулась к уже скрывшемуся за деревьями дзоту и взволнованно продолжала:
— Нельзя передать наше состояние после очень простой и короткой речи лейтенанта: и смех, и слезы радости, и особенно гордость за Советскую страну, за советских людей, и уверенность, полная, абсолютная, в победе. А ведь у него была всего одна неполная рота!
Сразу наступило спокойствие, спокойствие решимости. Женщины ломали и били камни, строили дзоты, ухаживали за ранеными, кормили солдат и офицеров, стирали им белье, несли караулы на усадьбе Гузерипля, занимались с ребятами-школьниками, чтобы они не отстали…
Там, где теперь памятная доска, произошел ожесточенный бой. По втянувшемуся в узкий каменный коридор авангарду гитлеровских войск рота товарища Шип била из станковых пулеметов, накрывала его минами. Слышался непрерывный треск автоматов, разрывы гранат: ведь бой был почти у нашего порога.
Фашисты не выдержали. С высокого берега женщины видели, как, убегая, немцы бросали оружие или, срываясь с кручи, пробовали цепляться за камни и, взмахнув руками, летели в Белую. Рота старшего лейтенанта Шип разгромила наголову гитлеровскую колонну. В Гузерипль привели пленных, начали сносить трофеи…
Больше фашисты не осмеливались наступать на Гузерипль. Они пробовали его разбомбить. Но бомбы попадали или в Белую, или в лес. Скоро прекратились и бомбежки.
Вместе с бомбами фашисты сбрасывали с самолета листовки: «Сдавайтесь, или все погибнете».
В Хамышках было объявлено населению, что Гузерипль уничтожен со всеми войсками и партизанами, пришедшими на подкрепление роты. Оккупанты приказывали населению не брать воды из Белой, потому что будто бы вода смешалась с кровью и течение несет трупы. Им было невдомек, что женщины из оккупированных Хамышков напрямую через кручи лесных хребтов, без троп, пробирались к родным в Гузерипль и что хамышинцы смеялись над неумной выдумкой фашистов.
Так держался Гузерипль до окончательного разгрома немецких захватчиков. Старший лейтенант Шип сдержал слово советского офицера.
Товарищ Шип писал нам из Крыма. Мы не знаем его дальнейшей — судьбы и его адреса, но мы верим так же крепко, как верили в победу, что такой человек не может, не должен погибнуть. Я прошу вас от нашего имени, всех женщин-матерей Гузерипля, от имени наших детей передать ему через вашу книгу такое письмо:
«Дорогой Федор Алексеевич! Где бы вы ни были, знайте, что мы всегда помним о вас. Непременно приезжайте к нам погостить или совсем остаться у нас, в расцветающем заново Гузерипле. Мы ждем вас и примем, как самого близкого, как самого родного человека!»
…Подъезжая к Хамышкам, мы догнали бричку, запряженную парой медленно плетущихся разномастных волов. На бричке, груженной дранью — тонкими дощечками пихтовой древесины, сидело двое мужчин: пожилой, в кепке, в матерчатом пиджаке, с орденами и медалями на груди, и молодой, в военной защитного цвета фуражке и гимнастерке. Пожилой человек понукал волов, помахивая хворостинкой.
Когда мы объезжали бричку, он весело крикнул:
— Эй, кавалерия, обгоняй артиллерию!
Что-то в мягкой, глуховатой и чуть запинающейся речи его показалось знакомым. Обернувшись, я вгляделся и вспомнил вдруг. Слегка угловатое лицо с тонкими морщинками у рта и глубокой вертикальной чертой между бровей, крутой упрямый подбородок и в то же время детская застенчивая улыбка на губах и в сощуренных глазах сразу напомнили довоенную раннюю весну в горах, балаган над шумящей Малчепой, ночь и костер и в пляшущем свете костра это лицо. Я узнал Якова Лукьяновича Бородавкина, потомственного лесоруба и охотника.
Я соскочил с подводы и подошел к бричке.
— Если артиллерия не хочет узнавать знакомых, так кавалерия спешится. Здравствуйте, Яков Лукьянович!
