Ричард Бротиган - 30 июня, 30 июня

Я только что навещал в больнице Казуко.
У нее усталый вид. Шесть дней назад
          ей сделали операцию.
Она ела обед, медленно, мучительно.
Больно было смотреть, как она ест. Она очень
устала. Лучше бы я съел за нее
этот обед, а она получила бы
         калории.

Перед полетом в Японию
я боялся джет-лага.

«Мой» самолет улетал из
Сан-Франциско в час дня
         в среду
и через 10 часов 45 минут
приземлялся в Токио в 4 часа
         следующего дня,
         в четверг.

Я боялся, забыв,
что из-за сильной
бессонницы у меня
         вечный джет-лаг.

Люди таращатся на меня –
Их миллионы.
Зачем этот странный американец
бродит вечером по улицам
         со сломанными ходиками
                  в руках?
Он настоящий или мерещится?
Совсем неважно, отчего сломались ходики.
         Часы ломаются.
         Все ломается.
Люди таращатся на меня и на сломанные ходики
         которые я несу, как сны

         в своих руках.

Пару недель назад немолодой таксист
заговорил со мной по-английски. У него был
         хороший английский.
Я спросил, бывал ли он в Америке.
Без слов, но горько он двинул рукой иначе, чем
нужно, чтобы вести машину по улицам
         Токио,
а лицо вдруг стало очень печальным.
Жест означал, что таксист – бедный человек,
и Америка ему не по карману.
После этого мы почти не разговаривали.

Поразительно, сколько народу
можно встретить, если несешь
по Токио сломанные ходики.

Сегодня я опять таскаю за собой
сломанные ходики, надеясь поменять
         их на новые.
         Эти уже не починить.

Ходики интересны самым разным
людям. Совсем незнакомые, они подходят
ко мне и задают вопросы по-японски,
         ясное дело,
а я киваю: Да, у меня сломались ходики.

Я притащил их в ресторан, и вокруг
собрались люди. Всегда носите с собой
сломанные ходики, если хотите найти
друзей. Наверное, это сработает во всем
         мире.

         Если охота поехать в Исландию
         и с кем-нибудь там познакомиться,
         берите с собой сломанные ходики.
         Люди слетятся, как мухи.

Рыба взлетает ранним летним вечером
над рекой Нагага в Гифу. Я опять в Токио.
Никогда мне не ловить рыбу в Нагаге. Рыбе
взлетать там вечно, но речка Йеллоустоун
к югу от Ливенгстона, Монтана, это совсем другая
         история.

Один в толпе незнакомцев
я пою словно в центре
         божественного хора

         - язык мой медовое облако –

Иногда я думаю, что я псих.

Молодая японская кассирша,
         которая меня не любит
         почему-то, хотя
         я ничего ей не сделал, кроме того, что я есть,
стучит на калькуляторе, складывая цифры в чеках,
со скоростью близкой к световой –

цокцокцокцокцокцокцокцокцокцокцокцок
         она складывает свою нелюбовь
         ко мне.

Пять стихотворений,
записанных сегодня утром
         в блокнот,
лежат в кармане,
вместе с паспортом. Это
одно и то же.

Усыпальница Мейджи закрыта.
Мы пробрались туда за час до рассвета.
Мы были пьяны, словно комедианты,
что забираются на каменную стену и падают вниз.
За нами смешно наблюдать.
К счастью, полиция нас не нашла,
         а то бы выгнала.
Там было очень красиво, и мы бродили
среди деревьев и кустов, пока не рассвело.
Нам было очень весело, потом
мы лежали, растянувшись, на лужайке,
и мягкие зеленые травы нежно
         касались наших тел.
Я положил руку ей на грудь и стал целовать.
Она отвечала на поцелуи, и в этом была вся
любовь. На рассвете в усыпальнице Мейджи
мы не двинулись дальше, ну и отлично, ведь
император Мейджи
и его супруга императрица Шёкен
были где-то рядом.

Я проснулся после полудня один,
наша любовь не привела нас в постель
и это к лучшему, решил я.

Рядом с кроватью стояли мои башмаки, покрытые
грязью Мейджи. Я посмотрел на них, и мне стало хорошо.
Забавно, насколько вид засохшей грязи может изменить
         человеку настроение.

Начинаю всего одно слово

начинать v.i. я затеваю или берусь
за какое-то действие, etc; приступаю

чтобы закончить.

Иногда я достаю паспорт,
смотрю на свою фотографию
         (так себе, вообще-то)

         лишь бы увидеть, что существую

Мне осталось быть в Японии шестнадцать дней.
29-го я полечу назад над Тихим океаном.
Через пять дней после этого я буду сидеть
в Монтане на трибуне деревенской
         ярмарки,

смотреть Ливингстонское Родео
         в честь Четвертого июля,
         и болеть за ковбоев,

         без Японии.

                           Самое
худшее в отелях – тонкие
стены. Эта зараза ничем
не лечится. Сегодня после обеда
я решил немного поспать, но тут в
соседнем номере надумали трахаться
         до выебания мозгов.
Кровать у них грохотала, будто старый аэроплан,
         когда его прогревают перед взлетом.
Я лежал всего в нескольких футах, пытаясь
уснуть, пока их кровать выруливала на
         полосу.

     Орсон Уэллс рекламирует виски по
японскому телевиденью. Очень странно смотреть
здесь, в Токио, как он уговаривает японцев
покупать виски «Дж & Дж Никка».

         Я всегда смотрю на него с обожанием.
Ночью мне приснилось, будто я снимаю одну такую
рекламу. В этом ролике было шесть черных
коней.

         Коней расставили так, что глядя
на них и на Орсона Уилсона, люди должны
выскакивать из домов и бежать в магазины
за виски «Дж & Дж Никка».

         Снимать такую рекламу непросто. Она
должна быть идеальна. Мы сделали много дублей.
Мистер Уэллс был очень терпелив и относился
с юмором.

         - Пожалуйста, мистер Уэллс, - говорил я. – Встаньте
поближе к лошадям.

         Он улыбался и становился поближе
к лошадям.

         - Годится?

         - Отлично, мистер Уэллс, просто идеально.